– А где, черт возьми, остальные? – удивилась Ди.
Ночью я спустился попить воды и выглянул во дворик: там сидели четыре зверя с округлившимися глазами и прижатыми к голове ушами. Объединенные страхом и непониманием, они забыли о спорах и смертной вражде между собой.
Много раз я жалел о том, что не могу поговорить со своими котами и разъяснить им всю суть какой-либо трудной ситуации… только не сейчас. Что бы я сказал им, говори я по-мяусски? «Женщина, которую вы принимаете за свою маму, плохо себя чувствовала, и, раз никто из вас не любит обниматься, мы решили взять другого кота, который обнимашки любит. Знаю, у него голова в два раза больше, чем у трехлетнего ребенка, но что, если забыть о его пугающем виде и взглянуть на это с другой стороны? Не попадайтесь особо ему на глаза, и, как знать, он, возможно, иногда даст вам спокойно поесть».
Или, может: «Я прекрасно понимаю, что у нас и так три черных кота, замечательных кота, и можно подумать, что на этом пора бы остановиться, но нет: у нас появился еще один. Считайте это выражением нашего признания, только, пожалуйста, не думайте, что мы вас не любим – совсем напротив. Ах да, вот что. Я уже говорил, что через неделю приедет еще одна кошечка? Она серая и очень маленькая, так что вы сможете выпустить пар, гоняясь за ней».
Через три дня я совершил поступок, который, надеюсь, мне не придется совершать до конца жизни: я вернул кота. Обычные проблемы при пополнении кошачьего семейства, то есть ревность и помечание территории, – это одно, а откровенная тирания – совсем другое. Мы с Ди не смогли бы спокойно жить с мыслью о том, что из-за нашей неконтролируемой любви к мурлыкам и, в особенности, моей абсурдной мечты о «крутом кошаке» мы отвернулись от банды наших давних четырехлапых друзей.
Я привез Раффлза обратно в Общество защиты животных и на прощание сжал в крепких объятиях, достойных его размеров, хоть и знал, что царапины на груди будут заживать недели две. Он не казался расстроенным. Раффлз был взрослым парнем и мог достойно принять отказ, однако рано или поздно он ощутит замешательство, будто несправедливо обвиненный преступник, которого вытащили из Алькатраса и поселили в шикарном особняке с дворецким, – а потом, не успел он устроиться на новом месте, как его опять без объяснений запихнули в камеру. Раффлза даже не перевели в более заметный вольер, он остался на прежнем месте в низшей лиге, которая предназначалась для старых или черных кошек, а в основном – для старых и черных одновременно. Я не мог отделаться от мысли о том, что этот крупный, невозмутимый, философски настроенный зверь проведет остаток дней, пытаясь понять, что же он сделал не так. Из Кентфорда я уезжал со слезами на глазах, взяв с Джиллиан обещание позвонить нам, как только Раффлз найдет новый дом.
Те три дня всем нам дались нелегко. Шипли почти не приспускал свой ирокез, а Джанет высовывал язык с таким видом, будто отказывался понимать, как это в доме может находиться еще один черный кот, не уступающий ему в громадности.
Хотя Филлис поведала нам о «Медвежонке Тедди», ошивающемся у дороги, мы с Ди уверяли себя, что это какой-то другой медведеподобный черный кот, не такой воспитанный, как наш, но когда в ту первую ночь Раффлза я отчаялся уговорить остальных вернуться в дом, я вдруг заметил предательский черный зад, шмыгнувший через забор. За следующие шестьдесят часов я увидел Медведя только один раз, да и то не целиком – лишь его большие зеленые глаза мелькнули среди пампасной травы. Хуже всех, пожалуй, было Ральфу, который наконец разделался с мучившей его летом депрессией и радовался поздней дождливой зиме и скорой весне. На следующий день после прибытия Раффлза он, казалось, каким-то образом сумел забыть о присутствии в доме врага и весело ворвался в спальню – а там его загнала в угол гигантская черная масса из когтей и брызгающей слюны. Раньше мы частенько называли самого Ральфа Раффлзом. Понятное дело, он не подозревал, что вместе с территорией у него украли еще и имя, но от этого позор был еще более мучительным.
Окажись Раффлз плохим котом, агрессивным по отношению к нам и к представителям его собственного вида, решение далось бы намного проще, однако что нам оставалось? Ральф, Шипли, Медведь и Джанет ничего не могли поделать с тем, что их шансы спокойно подремать в гостиной стали ничтожно малы – вероятность выжить в джунглях Вьетнама и то больше. А Раффлз ничего не мог поделать с тем, что сильно полюбил нас и ни с кем не хотел делить. И хотя мы тоже к нему привязались, мы не могли поставить эту привязанность выше крепких отношений, которые складывались с нашими питомцами долгие годы.
В суматохе мы с Ди не проверяли автоответчик и только на следующее утро после приезда Раффлза обнаружили сообщение от Дороти, сотрудницы приюта для кошек в Саффенхэм-Парва, что в несколько километрах к югу от Ист-Мендлхема. Еще до нашей поездки в Общество защиты животных Ди оставляла им запрос, и теперь нам сообщили, что у них есть «рыжий красавчик» – он слегка робкий, но любит компанию других кошек и очень хочет найти новый дом.
При таком стечении обстоятельств большинство разумных людей, взглянув на четырех питомцев, дрожащих у задней двери, и еще один достойный зоопарка экспонат, лениво потягивающийся в гостиной, решили бы, что с них довольно. Но мы с Ди не были бы сами собой, если бы тут же не схватили ключи от машины.
Просто съездим посмотреть на него – что тут такого? Мы ведь всегда считали, что рыжие кошки – самые жизнерадостные по натуре. Правда, не подумали о том, что Раффлз может оторвать ему голову и подложить под щеку вместо подушки.
Дороти, в чьем разросшемся пристройками доме в елизаветинском стиле и расположился кошачий приют Саффенхэм-Парва, сказала по телефону, что Рыжего Красавчика нашли на заброшенной ферме с десятком братьев и сестер. В Обществе защиты животных Рыжего хотели усыпить, но Дороти его спасла.
– Только вы поймите, – сочла нужным добавить она, встретив нас у своего дома, – он совсем дикий.
Понятно, почему Дороти не упоминала это слово на букву «д», пока не заинтересовала нас: наверняка я не единственный среди кошатников, для кого одичавшие мурлыки – точно банда хулиганов для беспокойного родителя, у чьего отпрыска те постоянно отнимают собранный в школу завтрак. Эти дикари кошачьего мира пугались протянутой руки, помечали горшки с цветами и привели правое ухо Медведя в плачевный вид. Не то чтобы я не хотел показать им, что такое любить и быть любимым, просто мне давно стало ясно: это так же бесполезно, как учить краба алгебре.
– Правда, многие люди не знают, – продолжила Дороти, – что дикари на самом деле хорошо ладят с другими кошками. У меня своих восемь. Говорю вам, стоит только взять одного дикого, потом уже не остановитесь.
Как бы интригующе ни звучали слова Дороти, не могу сказать, что мои предубеждения рассеялись после первого взгляда на клетку в ее гараже. Да, прячущийся внутри кот, несомненно, был рыжим, а едкий тестостероновый дух подтверждал, что это мальчик, но он – и уживчивый? Он – красивый? Трудно разглядеть в животном красоту, когда оно до ужаса напугано и явно истощено.
Почему мы с Ди провели больше времени с Рыжим Красавцем, чем когда выбирали других наших котов? Наверное, потому, что он вообще не был похож на кота. Конечно, все признаки были налицо – и хвост, и холодный розовый нос, и заостренные ушки, и даже немного усов («Остальные отрезало ловушкой Общества защиты животных», – объяснила Дороти), однако шкурка у него была сухая и жесткая, как у зверя, которому впору обитать в норе, а не в чьей-то гостиной.
Мы гладили и подбадривали Рыжего, и минут через десять кое-что изменилось. Я бы не назвал это урчанием, скорее его дыхание едва заметно выровнялось… Так или иначе, осталось только придумать имя. По дороге в приют мы обсуждали прекрасные своей невероятностью клички для кошек: Ди не пришлись по вкусу мои извращенные варианты вроде Гэри и Уэйна, к тому же она всегда хотела назвать какого-нибудь кота Пабло. На том и порешили.
Я с тревогой представлял себе встречу дикого кота и кошачьей громадины внеземного происхождения, но мои волнения рассеялись через пять минут после приезда домой. Мы ожидали, что Пабло будет так же дрожать от ужаса, как в Саффенхэм-Парва, но едва он увидел вышагивающего по спальне Раффлза, как весь оживился и бросился к нему с ликующим, пусть и запинающимся писком. Такого бурного кошачьего приветствия мне еще видеть не приходилось, но Раффлз отмахнулся от Пабло, как бесстрашный исследователь отмахивается от замеченной краем глаза крошечной мошки. Его ждали дела поважнее и улов покрупнее – и под «делами» в этом случае имелось в виду «ходить по комнате с устрашающим видом», а под «уловом» – коты (ну и рыба, скорее всего, тоже).
Несмотря на это Пабло не растерял мужества и, когда на следующий день мы выпустили его из спальни, поспешил так же бурно поприветствовать Джанета, Ральфа, Шипли и Медведя, получив реакцию разной степени равнодушия.
Нам повезло. Как знать, какие беспорядки ожидали бы нас, соответствуй Пабло стереотипу о том, что дикие коты – взбалмошные смутьяны? А может, Дороти была права и все дикари на самом деле очень общительны? В общем, Пабло, прирожденная душа кошачьей компании, лишь подчеркивал тот факт, что Раффлзу не место в нашем доме.
Поездка в Кентфорд выдалась и радостной, и грустной одновременно, но по возвращении домой с Этель, которая теперь стала Бутси, мы поняли, что решение отдать Раффлза было верным: Бутси отреагировала на приставучего Пабло намного лучше ее четверых новых соседей. И все равно осознание того, что мы променяли требовательного кота-изгоя в возрасте на молодую, жизнерадостную и симпатичную кошечку, мучило меня неимоверно. Мне было еще хуже, чем тогда в детстве, когда я вез домой Монти после смерти Табс, и на этот раз мне вряд ли быстро полегчает, когда я увижу Пабло и Бутси карабкающимися вверх по шторам – если, конечно, у них останется время на шторы в перерывах между обнимашками.