— Я…
У меня не осталось слов. Я вспомнил то время, когда с легкостью читал выражение ее лица и мог угадать ее мысли еще до того, как она озвучивала их. Теперь у меня не было такой возможности. Я обманул ее надежды, и из-за этого злился на самого себя, ощущая собственную беспомощность и бесполезность.
— Из меня плохой чудотворец, — наконец выдавил я.
— Да уж. Я подумала, ты сумеешь…
Она вдруг оборвала себя, словно и без того сказала слишком много.
— Что сумею? Ты ничего мне не сказала. Спряталась от меня под маской. Ты врешь мне.
— Нет, — маска снова повернулась ко мне, являя застывшие черты.
— Тогда скажи мне, что ты скрываешь под маской. Пожалуйста.
Поговори со мной, мысленно заклинал я ее. Не прячь от меня свои тайны, Учимитль. Прошу тебя.
— Ничего, — ответила она ровным голосом. — Тебя это не касается, к тому же ты все равно не сможешь ничего сделать. Мне уже не помочь, Акатль. Сейчас только мой сын имеет значение.
— Тогда расскажи о своем сыне.
— Мацауатль почти не говорит о других воинах, — с явным, нескрываемым сожалением ответила Учимитль. — Но я кое-что понимаю и догадываюсь, что ему тяжело. Его не любят. Есть такие, кто порадовался бы его неудаче. Имен я не знаю.
— Понятно, — я встал, собираясь уходить. — Тогда я поговорю с Мацауатлем. Где он сейчас?
Маска обернулась ко мне со стремительностью растревоженной змеи:
— Это не выход.
— Тогда скажи, что мне делать.
— Нет.
Я слышал в ее голосе страх. Мне вспомнилась девочка, с которой мы играли когда-то — девочка, которая однажды вскарабкалась на праздничный шест и стояла там, со смехом подначивая меня забраться за ней и поймать ее. Она никогда ничего не боялась.
— Учимитль…
Она лишь покачала головой:
— Ищи Мацауатля на учебной площадке.
Ее голос вновь стал бесстрастным, и эта перемена добавила мне беспокойства.
Мацауатль со своим отрядом был на учениях. Я направился к тренировочным площадкам, не переставая думать об Учимитль и нашем детстве, о том, как мы бегали по полям кукурузы, раскинувшимся вокруг Койоакана, а потом, успокоившись, мечтали о будущем.
Любил ли я ее?
Годами я убеждал себя, что ответом на этот вопрос будет «нет». Но теперь пришлось признать, что она всегда волновала меня. Я не испытывал сожалений, принимая жреческий сан, но что-то я при этом утратил — драгоценную малость, которую уже не мог вернуть.
На площадках воины сражались друг с другом макуауитлями — деревянными мечами, лезвия которых были утыканы осколками обсидиана. Несколько человек закончили упражняться и теперь стояли чуть в стороне от остальных; их голые руки блестели от пота. Я подошел к ним:
— Я ищу Мацауатля.
Один из воинов коротко хохотнул, его товарищи ухмыльнулись в ответ.
— Да неужели?
Лицо смеявшегося мужчины покрывали глубокие шрамы, одет он был в накидку из перьев кецаля, а на руках носил плетеные кожаные браслеты — знаки текиуа, прославленного воина, захватившего больше четырех пленников. И высокомерие у него было соответствующее. Я ответил:
— Да, я ищу Мацауатля. Как это касается тебя?
— Йоуакалли, — коротко представился он. — Я служу в одном полку с Мацауатлем. Скажи мне, жрец, зачем ты его ищешь.
Йоуакалли окружало слабое свечение — он обладал способностью к магии, но я не мог определить, какой именно. В любом случае, от него исходило ощущение опасности, как от свернувшейся змеи.
— Сначала скажи, как это касается тебя, — ответил я.
Он наконец повернулся ко мне и впился в меня взглядом. Глаза его были синими, как полуденное небо — необычный цвет для мешика.
— Мацауатль — ненастоящий воин, — слова выдавали затаенную ненависть. — Его отец был текиуа, и Мацауатль постоянно напоминает нам об этом. Но его собственная доблесть в битве не стоит даже упоминания. Ему бы поумерить заносчивость.
— Он взял пленника.
Йоуакалли пожал плечами:
— Калеку? Великий подвиг.
— Этого человека прокляли, — ответил я, внимательно наблюдая за ним. — Уже после того, как он попал в плен.
— Так тебе сказали, и ты поверил. А я знаю правду.
— Я тоже, — я встретился с ним взглядом. — Решительному воину не составит особого труда отрубить мертвецу руку, закопать ее перед домом врага и произнести заклинание, чтобы тот впал в немилость.
Йоуакалли дернулся, но тут же совладал с собой.
— У меня нет способностей к колдовству, — он отвел взгляд, и я понял, что он врет. — Вот Мацауатль.
Он указал на воина, уходившего с площадки. Йоуакалли явно пытался сменить тему разговора, и я не стал ему мешать. Я смотрел на того, кого назвали Мацауатлем: уже достаточно взрослый, он все еще носил косу неопытного воина. Принеся в жертву Китли, он наконец сможет обрить голову. Его лицо раскраснелось от упражнений, но все я смог различить в нем черты Учимитль, ее красоту. Он так сильно походил на нее, что у меня сжалось сердце.
Сложись тогда все иначе, и его отцом мог бы стать я, а не Тлалли. Странная, тревожащая мысль, которую никак не удавалось выбросить из головы.
Когда я подошел к нему, он окинул меня презрительным взглядом:
— Чего тебе надо?
Я представился и объяснил, что меня прислала его мать, после чего его поведение стало менее сдержанным. Он отвел меня в сторону, туда, где нас не могли подслушать его товарищи.
Пока мы шли, я внимательно рассмотрел его. Если Китли, его возлюбленного сына по оружию, окружала затаившаяся зловещая сила, то на самом Мацауатле лежало проклятие, и пришло оно не из иного мира. Чтобы заметить его, надо было остановиться и вглядеться, но все же оно было — слабая, едва заметная аура, бурлящая подобно грозовым тучам, готовым разразиться дождем. Странное проклятие, раньше мне такого не встречалось.
Оно коснулось Мацауатля, как и всех прочих обитателей дома. Я снова подумал о маске. Вот почему Учимитль носила ее — проклятие обезобразило ее, точно так же, как оно парализовало Китли.
Но больше всего меня беспокоило то, что проклятие продолжало распространяться. Паралич Китли охватывал все новые части тела, Учимитль тоже была в опасности. Проклятие не остановится до тех пор, пока я не выясню, что на самом деле происходит в их доме.
— Как давно тебя прокляли? — спросил я Мацауатля и увидел, как он вздрогнул.
— Ты ничего не знаешь.
— Я жрец и знаю достаточно.
Он отвернулся:
— Тебя мать послала? Уходи.
— Она думает, что у тебя есть враги, — мягко ответил я. — И готов поспорить, что Йоуакалли — один из них.
Он упорно прятал от меня взгляд:
— Уходи.
— Тебя так мало заботит, что о тебе подумают?
— С этим к моей матери, — сказал Мацауатль. — Я не дурак и понимаю, что повышения мне не получить.
— Ты захватил пленника, — напомнил я. — В одиночку. Не вижу никаких препятствий к повышению.
Он коротко, зло рассмеялся:
— Вот-вот, я тоже так говорил, пока сам в это не поверил. Но ничего не выйдет. Как обычно.
— Это признак проклятия. Ты ничего не хочешь мне рассказать?
— Нет. Возвращайся к матери, скажи, что у тебя ничего не получилось, и оставь нас в покое.
Мне так и не удалось разговорить его, как бы я ни старался.
Прежде чем вернуться в дом Учимитль, я сделал две вещи: во-первых, просмотрел записи в поисках сведений о смерти Тлалли. Ничего особенного я не обнаружил. Он умер в семнадцатый день месяца искалли, или Воскрешение, в год 13 Кролик — четыре года назад. Неправильное время для смерти — в месяц искалли растения пробуждаются после зимы, а люди празднуют приход весны.
Как бы я ни искал, других упоминаний его смерти мне обнаружить не удалось, а значит, ничего подозрительного в ней не заметили. Из архива я ушел, глубоко задумавшись: что бы там ни утверждалось в записях, я по-прежнему считал, что кончина Тлалли как-то связана с текущими событиями. Проклятие пало на дом вскоре после его смерти, и я отказывался видеть в этом простое совпадение.
Что ж, если никто не хочет рассказать мне о том, что же случилось четыре года назад, я сам могу заглянуть в прошлое.
Мое «во-вторых» началось с того, что я зашел на рынок и сквозь толпу пробрался к рядам, где сидели торговцы животными. Там я выторговал пекари и шкуру ягуара, после чего большая часть какао-бобов, еще остававшихся у меня в кошеле, перешла к довольно улыбающемуся продавцу. Не важно. Меня нельзя было назвать богачом, но приношений от родственников умерших мне всегда хватало на безбедное существование.
Небольшой пекари, ростом едва мне по колено, покорно трусил за мной на поводке, но то и дело клацал клыками, давая понять, что происходящее ему не нравится. Пекари отличались злобным нравом. Не то чтобы я так уж хотел принести его в жертву, но таковы были условия ритуала, который я собирался провести.
Рабы в доме Учимитль получили приказ впускать меня, когда бы я ни пришел. При виде меня стоявший у ворот высокий крепкий мужчина приподнял брови, но ничего не сказал.
Я прошел прямо в комнату Китли, намеренно избегая Учимитль — меньше всего мне хотелось, чтобы она попыталась помешать мне в расследовании смерти ее мужа.
При первом посещении я заметил у постели небольшой очаг, рядом с которым сейчас и устроился. Из-за пояса я извлек три обсидиановых ножа и положил их на землю, затем бросил на угли горсть трав, которые вскоре наполнили воздух острым, едким запахом. Я расстелил на полу шкуру ягуара и втолкнул на нее пекари.
Китли заинтересованно наблюдал за мной, но ничего не спрашивал. Я все же пояснил:
— Так я попробую помочь тебе.
Возможно, он кивнул, но из-за въевшегося в глаза дыма я этого не увидел.
Как я и ожидал, пекари бросился на меня, едва я занес нож; мне с трудом удалось уклониться от его клыков, а затем я с силой вонзил лезвие ему в глотку. Кровь брызнула во все стороны, заливая мне руки и собираясь в лужице на шкуре ягуара. Я произнес ритуальные слова, взывая к Кецалькоатлю, богу созидания и знаний: