Полицейские не вмешиваются, они следуют за толпой, движущейся к контролю, где предъявляются перронные билеты, здесь опять же толкотня. Один из полицейских регулирует движение:
«Полегче, господа, полегче, ваш Крингс от вас не уйдет…»
Топот ног и быстрые хромающие шаги в главном тоннеле, из которого ведут лестницы на разные платформы; все устремляются к четвертой платформе.
В то время, когда толпа движется с привокзальной площади к вокзалу, доносятся обрывки фраз: «И почему эти русские отпустили его…», «Палач, загонял в самое пекло…», «Собака, сколько подорвалось на минах…», «В Восточной Германии они его…», «Вместе с Нушке в одном эшелоне…», «Из-за перевооружения…», «Могу побожиться, в международном вагоне…», «Почему бы у них не быть армии, раз они у нас…», «Без меня!..», «Дураки всегда найдутся…», «Эту скотину я знаю по Заполярью, с Северного фронта…», «Арьергардные бои в Никополе…», «Меня эта свинья в Курляндии…», «Когда же он приедет…», «Врежь ему протезом…», «Нас он в Праге…», «Путь свободен…», «Чего уставился, дружище…», «Поезд подходит…»
Толпа молча ждет прибытия поезда. Взгляды устремились назад, опять вперед. С поезда сходят всего несколько пассажиров. Люди, щурясь, высматривают знакомое лицо. Несколько человек ходят по купе, ищут… Старший проводник, стоя на ступеньке последнего вагона отходящего поезда, кричит: «Зря трепыхаетесь, ребята! Ваш Крингс подхватил свой картонный чемодан и сошел еще в Андернахе».
Вокзальный шум покрывают отдельные негодующие возгласы. (А все это заглушает неумолчный треск наконечника для шлифования, работающего на самых высоких оборотах. Дантист шлифует жевательную поверхность моего нижнего зуба мудрости. Самое время пополоскать. Зубной врач тоже против того, чтобы делать поспешные выводы, несмотря на разочарование, нескончаемое, как железнодорожный перрон.)
— Одним словом, люди с митинга протеста разошлись столь же организованно, как они разошлись на прошлой неделе с митинга против Кизингера[16]. Я был там с несколькими учениками и своей коллегой-учительницей. Еще одна бесполезная затея: этот господин возложил свой веночек не перед Памятником жертвам на Штайплаце, как предполагалось, согласно газетным сообщениям, а украдкой отнес его в тюрьму Плётцензее. Ирмгард Зайферт тем не менее осталась довольна: «Наш протест будет услышан». Шербаум отнесся к происшедшему трезво: «Пустой номер». А когда я на следующий день хотел показать значение протеста, пусть даже и безуспешного на первый взгляд, и выступил перед своим 12 «А», Веро Леванд прервала меня, зачитав цитату из Маркса и Энгельса. (Она всегда носит с собой бумажки с цитатами.) Мелкобуржуазные революционеры склонны принимать отдельные этапы революционного процесса за его конечный результат и поэтому участвуют в революции… Мелкий буржуа — это я. И вы тоже, доктор. С этой классификацией нам придется смириться, если вы пожелаете прийти в мой класс, да еще, чего доброго, с Сенекой…
— А вы бы ответили вашей ученице, любительнице цитат, словами Ницше: переоценка ценностей может быть достигнута лишь тогда, когда возникает связь между людьми, нуждающимися в новом, и новыми людьми, которые становятся нуждающимися…
— Неважно, что заставило людей выйти на улицу. Неделю назад это был протест против Кизингера, летом пятьдесят пятого — протест против Крингса, результат один: пустой номер…
— А мы все же сточим ваш нижний зуб мудрости конусом к жевательной поверхности.
— Газеты пестрели заголовками. Один из них был такой: «Генерал-фельдмаршал Крингс ускользнул от солдатского гнева…» Другой ироничный: «Крингс сказал: «Без меня!». Третий обстоятельный: «В Кобленцской трагикомедии отсутствовал главный исполнитель…» «Генераль-анцайгер» деловито констатировала: «Поезд прибыл по расписанию, но без генерал-фельдмаршала. Еще одна демонстрация протеста окончилась ничем…»
— А что было с вашим другом Шлоттау?
При сошлифовке жевательной поверхности нижнего шестого я вызвал в памяти наплыв: бывшие солдаты расходятся с четвертой платформы. В толпе, скопившейся у лестницы, ведущей к главному тоннелю, столкнулись Линда и Шлоттау.
Линда. Захватить вас с собой?
Шлоттау. Вот дерьмовое положение, черт возьми!
Линда. Моя машина стоит за гостиницей Хоймана.
Шлоттау. С такими, как вы, куколка, нам не по дороге.
Линда. А я-то думала, что вы приглашаете меня в кино.
Шлоттау. Это в его духе, драпануть вовремя.
Теперь новый наплыв: видно, как Шлоттау и Линда, спускаясь по лестнице, исчезают в тоннеле.
Разумеется, они все же поехали вместе. И между прочим, в «боргварде»; машин этой марки сегодня и не встретишь. Правда, на привокзальной площади он вдруг бросил ее; точнее, ни слова не говоря, круто повернул и пошел в другую сторону (через стайки голубей), она продолжала, уже в одиночестве, следовать прямым ходом вперед. Но это не обязательно показывать в фильме. Лучше вырезать. Так же, как и короткие фразы, которыми перебрасывается со своим однополчанином Шлоттау: «Старик показал нам кукиш…», «Мы с ним еще поговорим…» (Кстати Шлоттау купил на привокзальной площади лотерейный билет — пустой.)
Перед нами андернахское шоссе, машина — «боргвард» — идет по направлению к Майену. Зиглинда Крингс за рулем, рядом с ней на переднем сиденье Хайнц Шлоттау. За их спиной установлена неподвижная кинокамера.
Линда. Навряд ли он станет ждать меня в Андернахе.
Пауза, во время которой можно порассуждать на тему о том, сколько ответвлений у шоссе на Андернах, и о банкротстве автомобильных заводов Боргварда, не помню уж в каком году.
Шлоттау. Допускаю, что он остался в Восточной Германии. Может, они его наняли. Им теперь понадобятся люди с опытом. Паулюс у них.
Пауза, во время которой, подобно надписям на карикатурах, появляются буковки — контрреволюционный тезис Тэн-цзо: «Да здравствуют ученые всех мастей», и как иллюстрация к нему — сценка на Восточном вокзале в Берлине: «Крингса встречают в ГДР».
Линда. Когда же вы наконец пригласите меня в кино?
Шлоттау. Если Крингс согласится создавать новую армию…
Линда. Я хочу знать, когда вы пригласите меня в кино. Кино — моя страсть, и вообще…
Пауза, во время которой читатель пытается вспомнить, какие ленты показывали в середине пятидесятых: «Зисси», «Лесничий в Зильбервальде»…
Шлоттау. Ну, а ваш жених, барышня, я хочу сказать…
Линда. Всякий раз, когда он свободен от меня, он только радуется.
Пауза. Шлоттау предоставляется возможность догадываться об отношениях Линды с женихом.
Я полощу, так как меня просит об этом зубной врач; беловатая пена, крови нет, полосканье прерывает реплика моего ученика Шербаума: «Я все это усек: НСКК, БДМ, РАД, ХКЛ…[17], но скажите, что творится в дельте Меконга…» — «Конечно, Шербаум, конечно. Это важно… Но только если мы поймем, почему покушение на Гитлера[18] в главной ставке фюрера (аббревиатура ФХКВ)…»
Шлоттау. Между прочим, вы слышали, барышня, анекдот о пруссаке-крестьянине, который повел свою корову на случку. А когда жена спросила его…
Линда. И вообще мой жених интересуется исключительно использованием базальта и туфов в Древнем Риме.
Пауза, во время которой не успеваешь даже задуматься над тем, до какой степени было развито производство жерновов у древних римлян, особенно после неудачного восстания треверов[19], ибо «боргвард» обгоняет велосипедиста, Шлоттау оглядывается назад. На его лице удивление, беспокойство, ненависть сменяют друг друга.
После долгой паузы, которая может быть использована для размышлений о концовке анекдота с коровой, Шлоттау говорит довольно ровным голосом:
«Это был он… А теперь остановитесь… Я хочу выйти».
Линда тормозит.
«Вы могли бы представить меня отцу».
Шлоттау. Поджилки затряслись, струсили перед стариком.
Линда. Да… Я боюсь. Точь-в-точь как вы… Ну давайте, сматывайтесь.
Шлоттау не торопясь вылезает из машины.
«Если соберетесь опять на склад пемзы… Словом, около двух я возвращаюсь с контрольного обхода и могу на полчасика…» — Не окончив фразу, он пускается в путь по направлению к Плайдту.
Шлоттау идет, но я отказываюсь следовать за ним, зубной врач отводит от моего зуба шлифовальный наконечник, потому что ему звонит пациентка, а Линда включает «дворники», словно хочет стереть со стекла изображение Шлоттау. При этом она не отрываясь смотрит в зеркало заднего вида, и в этом зеркальце кинокамера запечатлевает входящего в легкий вираж велосипедиста, который энергично нажимает на педали. Он катит против ветра. Три мотива звучат одновременно: шум ветра, дыхание Линды, голос зубного врача, который никак не может договориться о часе приема.
Считая от сегодняшнего дня, примерно двадцать два года назад, а от тогдашнего времени более десяти лет, то есть 8 мая 1945 года, за несколько часов до капитуляции великогерманского вермахта, генерал-фельдмаршал Крингс в сером штатском костюме покинул свои все еще сражавшиеся войска и свою ставку в Рудных горах, покинул на последнем имевшемся в наличии самолетике «физелер-шторхе»; он полетел в Миттензиль в Тироле, чтобы там, согласно приказу фюрера — так он заявил на суде, — взять на себя командование «Альпийской крепостью»; однако не нашел в тех местах ни крепости, ни даже боеспособных дивизий, что подтверждается свидетельскими показаниями; посему Крингс, не потерявшись, сменил свой штатский серый костюм на местную одежду: кожаные шорты и все прочее — и удрал в горы, где засел в альпийской хижине, ожидая там, видимо, чуда или, как он показал на суде, «естественного развития событий — братания американских вооруженных сил с остатками немецких вооруженных сил». Однако 15 мая, поскольку американо-германского альянса не произошло ни естественным путем, ни путем чуда, генерал-фельдмаршал реквизировал у одного местного жителя велосипед, на котором и покатил в одежде простого крестьянина, без армий и орденов в Санкт-Иоганн, чтобы сдаться в плен американцам, точно таким же образом десять лет спустя он покатил к себе домой на велосипеде, который ему не так уж трудно было одолжить в Андернахе; он катил против ветра по направлению к Майену; сейчас мы видим в зеркале заднего вида «боргварда», как сильно и равномерно он нажимает на педали; фигура Крингса с каждой минутой увеличивается…