И когда зубной врач сказал: «А теперь полощите, пожалуйста, полощите как следует!», я не хотел полоскать, хотел увидеть Песочного человечка, Песочного человечка…
Свое видение я вместе с плевком отправил в плевательницу.
«Нет, Линда. Этого ты не должна была делать…»
«Чего не должна?»
«Ну, с электриком, за то, что он выдавал тебе планы наступления, которые твой папа намерен был осуществить в…»
«Электрик снабжает меня информацией».
«И из-за этого ты ложишься с ним на мешки с цементом…»
«Если я его не допущу, он язык проглотит».
«По-моему, это называется быть продажной девкой…»
«Чепуха. Я думаю о чем-то постороннем: о Петсамо[35] или о прорыве под Тулой через Оку».
«Какая гадость!»
«Меня это мало трогает…»
(Тут зубной врач объявил, что с полосканьем пора кончать.)
— Еще немножко здесь. И здесь. Теперь примерим сделанные вчерне платиново-золотые коронки. Хотите подержать их?..
Для пробы я так и сделал — подержал и взвесил на руке. Линда (на мешках с цементом) не появлялась все то время, что я подкидывал платиновые коронки на правой (не онемевшей) ладони. («Видите ли, Шербаум, в вашем возрасте не понять, какой вес имеет зубной протез в чуткой руке сорокалетнего штудиенрата».)
— Очень даже впечатляет, доктор.
Врач заявил, что теперь он намерен с помощью особого розового гипса снять слепок с зубов (и с корней) моей нижней челюсти.
— Когда гипс затвердеет, слепок выламывают и соединяют уже вне полости рта.
Я прицепился к одному слову.
— Вы сказали «выламывают»?
— К сожалению, этой процедуры не удастся избежать…
— Что означает «выламывают»? Объясните.
— Иначе не назовешь, как ни крути.
— А я?
— Вы ничего не почувствуете. Будет немного жать, потом появится неприятное, хотя и обманчивое ощущение, будто вместе с гипсом выламывают и челюсть.
— Нет. Я больше не хочу.
(«Вы правы, Шербаум. Это не по мне. Пусть класс проголосует, жизнь или смерть…»)
— Моя помощница уже замешивает гипс…
— Я и так настрадался… — (Мой 12 «А» уже — все до единого — опустили большие пальцы, и Веро Леванд подсчитывает голоса.) — Если бы вы познакомились с моей невестой… — (Только Шербаум даровал мне жизнь.)
— Ладно, выкладывайте все как на духу…
— Она завела шашни с заводским электриком…
— Кажется, его звали Шлоттау?
— Точь-в-точь как в детективе. Плотские утехи в обмен на секретные военные сведения. Постойте, доктор, не замешивайте гипс. Она тащила его за собой. На склад пемзы. И там между катками. Она смотрела через его плечо и видела две трубы завода Крингса, а стало быть, и выброс цементной пыли. Кончено.
Реплики зубного врача касались исключительно его работы. Он просил открыть рот пошире, еще шире, дышать носом, а в это время накладывал маленькой специальной ложечкой особый гипс на зубы и корни нижней челюсти.
— Только не глотайте, пожалуйста. Гипс быстро твердеет.
Бедный Шлоттау. Какими способами его заставляли говорить. «Где под Тулой? Какие дивизии он бросит в бой? Кто будет осуществлять фланговое прикрытие?» Линда записывала.
(И мой зубной врач тоже углубился в свою картотеку.)
— Две-три минуты придется подождать. Гипс, твердея, быстро остывает, вы почти ничего не почувствуете. Расслабьтесь и по-прежнему дышите носом.
По телевизору показывали рекламу; Линда между глыбами туфа на катках говорила: «„ОСРАМ“ сияет как ясное солнышко». И под занавес выведывала последнее: «Откуда он получил зимнее обмундирование для 4-й армии? Где дислоцирована 239-я сибирская стрелковая дивизия?» И Шлоттау, не обращая внимания на другую Линду с ее: «Диппэли-ду, диппэли-ду — новый лак для волос», рассказывал о наметках Крингса — наступление из района Тулы с целью окружения. Не обращая внимания на охрянокрасную рекламу, он своими пальцами электрика показывал, как передовые части Крингса намерены атаковать Москву через Каширу. Линда в телевизоре смеялась, причмокивая, сосала через соломинку, громко ликовала: «Нет ничего вкуснее нашей „Фанты“, нашей „Фанты“, „Фанты“…» После она рекламировала известное моющее средство: «Замачивайте белье в „Ариэле“». А теперь заявила: «Я вообще остановлю его на линии Тула — Москва». И показывала на карте соответствующую железнодорожную линию, уговаривая: «Наденьте хоть раз ботинки „Медикус“ и убедитесь — только, Медикус“». А сейчас она фотографировала своей «лейкой» (можно подумать, она рекламировала «лейку») секретные планы Крингса. Шлоттау, ухмыляясь, опять предлагал свои услуги. «Я вроде бы не прочь повторить…» Но Линда уже получила нужную информацию. Она стерла Шлоттау с экрана и провозгласила: «Маргарин необходим, как хлеб насущный», а потом втолкнула в кадр морозилку и улеглась там сама между шпинатом, морожеными курами и пакетами с молоком.
Ах, как она законсервировалась. Верна себе, прекрасно сохранилась. И как бойко рекламировала свежезамороженные продукты, стало быть, самое себя. «…Правда, свежие овощи еще дороги, но как вспомнишь, что в мясе не будет ни отходов, ни костей и не придется нудно перемывать продукты — сколько трудов стоит приготовить хотя бы красную капусту, — то окажется, что даже готовые изделия, которые прямо из морозилки можно сунуть в духовку, относительно дешевы: словом, не упустите шанса, используйте морозилку и для себя лично: добро пожаловать туда часика на два-три, вы выйдете из нее омоложенным, словно испили живой воды».
С легкостью истой спортсменки она выпрыгнула из морозилки и начала вытаскивать оттуда замороженные продукты. «Сейчас, к примеру, я покажу вам своего бывшего жениха. Я держала его в самом низу, под фаршем, стручковой фасолью и окуневым филе. Вид у него несколько окоченевший, и он покажется довольно старым, но стоит ему оттаять, как вы сразу заметите, до чего же он хорошо сохранился для своих сорока лет. Скоро он уже начнет молоть языком — перечислять даты и мирные договоры, отличительные черты архитектурных стилей и разные принципы. Ибо свой дар экспромтом произносить речи об исторических вехах, об искусстве для искусства, о педагогике и об абсолюте, об Арчимбольди[36], о Марксе и Энгельсе и еще о туфовом цементе и вращающихся фильтрах-пылеуловителях он отнюдь не утерял, так же как и свое обаяние и несколько ханжеское правдолюбие. Вот разве что зубы у него слегка подкачали. Его так называемый обратный прикус, можно сказать, законсервировался. Придется ему пойти к зубному врачу и вытерпеть вмешательство. Его ученики — ведь он стал штудиенратом, типичным штудиенратом — того же мнения, что и я. Они опустили большие пальцы, проголосовав против него. Теперь ему надо помалкивать и дышать носом. Если бы он только не был таким трусом и нытиком…»
Зубной врач заслонил телевизионный экран своей мерно вздымавшейся грудной клеткой и сказал:
— А теперь пора, давайте…
После чего ухватился обеими руками за мою онемевшую челюсть. (Почему только он не пристегнул меня к креслу ремнями?) Его помощнице пришлось силой удерживать меня в этом зубоврачебном сооружении. Ну начинай же, начинай! (Сейчас и речи не могло быть ни об автоматике, ни о разбрызгивателе с теплой водичкой. Средние века вернулись, врач и пациент снова меряются силой.) Боли я не чувствовал и потому решил ее домыслить: впечатление было такое, что они принимали у меня неправильные роды, вот-вот изо рта появится гипсовый эмбрион; да, они хотят извлечь из меня тайный плод на седьмом месяце. (Ладно, доктор!) Я во всем признаюсь, все расскажу! Когда Линда путалась с этим Шлоттау, я хоть и без особого пыла, но проделывал то же самое с ее приятельницами, сначала с Ингой, нет, извиняюсь, сначала с Хильдой, а потом уже с Ингой; но это не помогало. Тогда я сказал Линде: «Окозаокозубзазуб», и она все сразу поняла: «Как я рада, что ты наконец утешился и не будешь больше лезть между мной и отцом. Тебя это не касается, это наше дело. Ведь ты понятия не имеешь, что он задумал там, на Тереке. Не знаешь, где находится Терек и где предмостное укрепление в Моздоке, которое он хочет оставить у себя в тылу, чтобы по старой Военно-грузинской дороге пойти на Тифлис и Баку. Ему мерещится нефть, кавказская нефть. Не лезь ты в это дело. А еще лучше — вообще убирайся. Я желаю тебе добра. Нужны тебе деньги?»
В эту секунду помощница приложила влажную ладонь к моему лбу: адские родовые муки кончились, на столике для инструментов появился слепок моей нижней челюсти с обточенными и необточенными зубами; вид у слепка был чрезвычайно ехидный, ибо в нем таилось множество противоречий.
— Скажите, доктор, каково ваше мнение о советской системе?
— Нам, западным немцам, не хватает глобальной поголовной профилактики на базе социального обеспечения. Будьте любезны, не забывайте полоскать.
— Но при какой системе должна существовать эта ваша поголовная профилактика?..
— Она заменит все нынешние системы…
— Разве ваша поголовная профилактика — она очень напоминает мой проект глобальной Педагогической провинции[37] — не является сама по себе системой?
— Поголовная профилактика на основе социального обеспечения не имеет касательства к идеологиям; она и есть базис и надстройка всего человеческого общества.
— Тем не менее моя Педагогическая провинция, в которой будут только учащиеся и не будет учащих…
— И она волей-неволей подчинится нашей новой терапии…
— Но ведь поголовная терапия предназначена только для больных людей…
— Будьте любезны, в промежутках полощите… Все люди болели, болеют, заболевают и умирают.
— К чему лечение, если нет системы, которая учит человека, побуждает его подняться над самим собой?
— К чему нам такие системы, которые не дают людям болеть в свое удовольствие? Ведь все системы считают высшим критерием и целью здоровье.
— Но раз мы хотим устранить человеческие недостатки…