— Осечка только утвердит вашего ученика в его намерении. Знакомая реакция — вопреки всему… Не хотите ли прийти с мальчиком ко мне?
Вот какой он отзывчивый. Я могу выложить ему все, что взбредет на ум, пересказать даже самый дурацкий план, к примеру такой: пусть мой ученик Шербаум для пробы сожжет какую-нибудь другую собаку, тогда он поймет, что значит сжечь хотя бы чужую, возможно самую шелудивую, шавку. Даже это предложение он выслушал с полным хладнокровием, а потом стал задавать вопросы: «Какую собаку?», «Кто купит собаку?», «Когда и в какое время это должно произойти?», своими вопросами он расчленил мою идею (не первую и не последнюю!) на столько составных частей, что я уже не в состоянии был собрать ее воедино. Он помог мне теоретически реконструировать этот вариант без всяких зазоров, назвал его «в основном» разумным, похвалил мою педагогическую изобретательность: «Достойно восхищения, как неутомимо вы ищете выход», а под конец перечеркнул все — и мою мысль, и свою реалистическую версию:
— Чепуха, надо поскорее выбросить это из головы, ибо кто поручится, что сей эксперимент, обещающий относительный успех, не приведет к обратным результатам. Не исключено, что ваш ученик выдержит испытание и со свежими силами и приобретенным благодаря нам же опытом устроит сожжение собственной собаки. Несмотря на то что ваше предложение можно реализовать, оно относительно опасно.
То и дело он вставляет словечко «относительно». Все (не только боль) кажется ему относительным. Когда я описывал сцену на Курфюрстендамме и попутно покритиковал дам, которые потребляют в неумеренных количествах пирожные, зубной врач прервал меня:
— Я совершенно не понимаю, чего вы хотите. Эти дамы — пусть они и едят неразумно много пирожных и тортов — относительно милые, и каждая из них в отдельности даже вполне, ей-богу, разумна. С ними можно говорить. Вероятно, не обо всем. Но с кем вообще удается поговорить обо всем? Моя матушка, например, — пруссачка, трезвая женщина, не лишенная, впрочем, чувства юмора и обаяния, — взяла себе за правило два раза в месяц, сделав все покупки, посещать кафе «Бристоль». Я сопровождал ее относительно редко. К сожалению. После ее смерти два года назад я упрекал себя за это, ведь больше всего она любила ходить в кафе с сыном, «злословить и грешить» — так она это называла. В кафе матушка съедала всего один кусок торта, обязательно песочного и без взбитых сливок. Даже вы признаете: сей грех был относительно невелик, зато в злословии она не проявляла такую умеренность.
Он рассказал, как его матушка в годы войны во время бомбежек и позже, когда действовал «воздушный мост», училась искусству злословия.
— Однако в последние годы жизни именно часочек в кафе, своего рода пауза, давал ей возможность проявить свое злоязычие, не щадя никого на свете. Я вспоминаю: однажды с ней вместе сидела ее школьная приятельница, очаровательная старая дама, в облике которой еще сохранилось нечто девичье, она курила сигареты в янтарном мундштуке. Хотелось бы мне, чтобы вы послушали разговор этих дам. Любой шпик решил бы: здесь обосновались две анархистки, две отравительницы, которые в скором времени взорвут и межевую канцелярию, и моабитский суд. Нет, нет, милый мой. Ваша страсть к обобщениям вас подводит. Общество, даже если оно валит валом на террасы кафе, относительно многослойно. Не надо делать пугало из таких атрибутов цивилизации, как модные шляпки, горы тортов и пирожных, ожирение. Вашему ученику может только повредить, если вы воспримете его искаженную оптику.
Мой зубной врач женат, у него трое детей, он стоит обеими ногами на земле, получил профессию, дающую зримые результаты. На его счету много чего хорошего: удачное лечение зубов, удаление зубного камня, исправление неправильной артикуляции, профилактика среди детей дошкольного возраста, лечение и спасение коренных зубов, которые считались безнадежными, установление мостовидных протезов, закрывающих уродливые дырки между зубами; он может снять даже боль… («Ну как, вы еще что-то чувствуете?..» — «Ничего. Я больше ничего не чувствую».)
Я сказал:
— Вам хорошо, доктор. Вы воспринимаете людей как некую уязвимую, довольно несовершенную конструкцию, которая нуждается в разумном попечении. Однако человек, желающий большего, требующий, чтобы мы переросли самих себя, осознающий, что его угнетают, человек, который ждет, что человечество готово изменить мир и созданные в нем порядки, словом, такой, как мой ученик, видит вокруг лишь тупую сытость. Для него механическое пожирание пирожных становится уже само по себе частью механизма капиталистического общества…
Он вздохнул. Явно хотел опять заняться своей картотекой.
— Я согласен, что это относительно закрытое общество потребления может показаться семнадцатилетнему юноше жутковатым, ведь оно ему непонятно. Но вам, опытному педагогу, не следует смотреть как на своих мнимых, так и на действительных противников — при этом безразлично, о ком идет речь: о дамах, поглощающих пирожные, или о средних партийных функционерах, — как на неких демонов. Я не собираюсь, поместив вас в категорию «учитель», поставить на вас крест, но взамен прошу, чтобы и вы не списали меня со счетов под рубрикой «зубной врач», ведь мы и впредь не должны облегчать себе задачу, категорически заявляя: все зубные врачи — садисты. Или: все немецкие учителя из поколения в поколение оказывались несостоятельными. Или: немецкие женщины сначала проголосовали за Гитлера, потом за Аденауэра и едят чересчур много пирожных.
Я возразил:
— Пусть и я как учитель, и вы как зубной врач, и ваша почтенная матушка как «редкая посетительница кафе» относительно редкое явление, своего рода исключение. Вы знаете, насколько высоко я ценю многих моих коллег. Все равно обобщения, приведенные вами, имеют под собой почву, так же как имеет под собой почву, к примеру, приблизительное обобщение: «Немцы плохо водят машины», хотя есть тысячи немцев, которые уже много лет не попадали в аварию, в то время как — я уже снова обобщаю, — в то время как у бельгийцев, согласно статистике, куда чаще случаются дорожные происшествия.
(Может быть, мы все же негодная пара — зубной врач и учитель. Он привык лечить без боли, я рассматриваю боль как средство познания, хотя сам не переношу зубную боль и, лишь только зубы начинают ныть, хватаюсь за арантил. Он вполне может обойтись без меня, я в нем нуждаюсь. Я говорю: «Мой зубной врач», он в лучшем случае говорит: «Один из моих пациентов…») Стало быть, я не повесил трубку, а сказал доверительно:
— Да, доктор. Так оно и есть. Именно так оно и есть!
Мой зубной врач никогда не говорит: вы не правы. Он и на этот раз сказал:
— Возможно, вы правы. Как-никак статистика на вашей стороне. Результаты выборов, число дорожных происшествий, чрезмерное потребление пирожных — все сие можно подверстать под определенную статью и сделать соответствующие выводы, ну, скажем: немецкая женщина отдает предпочтение политикам диктаторского типа, ест слишком много пирожных и варит самый лучший в мире кофе — это последнее утверждает в рекламных объявлениях по телевизору добрый «дядя Чибо». Но таким образом можно доказать только относительную правильность вышеперечисленных обобщений. Рекламу и политическую пропаганду удовлетворяет эта удобная полуправда, они используют ее в своих целях, идя навстречу потребностям людей в обобщениях. Но вы и ваш, как я полагаю, в высшей степени способный ученик не должны столь быстро соглашаться с этим. Учтите, это говорю я, зубной врач. А ведь не кто иной, как я, изо дня в день борюсь с гнилыми зубами, которые портятся или продолжают портиться из-за неумеренного потребления пирожных и вообще всяких сладостей. Тем не менее я против того, чтобы людям запретили есть вишневый торт или солодовую карамель. Единственное, что я считаю себя вправе делать, — это призывать к умеренности и пломбировать больные зубы, если еще не поздно, а также предостерегать от поспешных обобщений. Из-за них создается видимость бурного движения, но в конечном счете они ведут к застою.
(Позже я записал: «Скромность специалистов, сообщающих о своих трудностях и ограниченных успехах — так проявляется в наши дни высокомерие. Они похлопывают по плечу: нудада, все мы трудимся в виноградниках господа бога… Они вечно требуют дифференцировать, даже во сне. Они видят относительность даже самой большой угрозы…»)
— Ну а как вы оцениваете напалм, доктор?
— По сравнению с известным всем нам ядерным оружием напалм еще можно счесть относительно безобидным.
— А каковы, по-вашему, условия жизни крестьян в Иране?
— Если рассматривать их в сравнении с Индией, можно, даже соблюдая осторожность, говорить об относительно передовой аграрной структуре, хотя Индия по сравнению с Суданом является передовой страной, охотно идущей на реформы…
— Вы, стало быть, видите прогресс повсюду?!
— Умеренный, мой милый, умеренный…
— К примеру, новую эффективную зубную пасту.
— Ее я как раз и не заметил, но фирма «Грюндиг» выбросила на рынок полезный аппарат. ЭН-3. Вы уже слышали о нем? Со вчерашнего дня я его законный владелец. Для меня это — говорящая записная книжка — значительно облегчит ведение картотеки. Мне рекомендовали приобрести диктофон на последнем конгрессе по челюстному протезированию в Сен-Морисе: он легкий, удобный, даже полный профан с ним справится. Отменная игрушка, с ее помощью я, кстати, записал наш телефонный разговор. Вы очень ярко изобразили, как вашего ученика рвало в публичном месте. Хотите послушать разок: «…Мы условились встретиться без собаки, но Шербаум привел с собой таксу…» Однако шутки в сторону: пусть мальчик придет ко мне. Я хотел бы с ним познакомиться.
Прогрессист. Умник несчастный. Энергичный кретин-специалист. Обходительный технократ. Филантроп в шорах. Просвещенный дремучий обыватель. Щедрый крохобор. Реакционер. Модернист. Заботливый тиран. Ласковый садист. Зубодер-зубодер…
Мимоходом в школьном коридоре я сказал:
— Шербаум, мой зубной врач хотел бы с вами познакомиться. Конечно, я могу понять, что вы не рветесь посетить его.