К середине дня враг, понеся большие потери в транспортной авиации, прекратил полеты, поэтому мы, уменьшив количество находящихся в воздухе самолетов, усилили дежурство на земле.
Сидя в кабине, я разглядываю фотографии, найденные в обломках сбитых «юнкерсов». Пилоты этих транспортных машин, как туристы, любят наглядную историю своей жизни. Передо мной карточки берлинских парадов фашистских молодчиков, города и аэродромы Испании, Чехословакии, Польши, Франции, Италии и нашей Родины.
Много семейных снимков. Вот красивый, интеллирентный на вид парень со своей очаровательной невестой в подвенечном платье. Пышная свадьба, всюду военные мундиры и фашистская свастика — символ духовной жизни этого молодчика и его семьи.
Больше всего меня привлекли фотографии Крыма 1943 года. Этот же тип, гуляя по берегу моря, ведет за ручку малыша, рядом жена с девочкой. На другом снимке четверка под цветущими яблонями сидит за столом и по-домашнему мило обедает. Семья в Крыму, видимо, на отдыхе. Глядя на снимок, на семейную идиллию, как-то не верится, что такие люди, как этот летчик с наружностью интеллигента, с чудовищной жестокостью погубили десятки миллионов человеческих жизней.
Над головой с ревом проносится пара «яков». Это возвратился Марков с напарником из разведки. После доклада на КП он подошел ко мне и высказал свои наблюдения о месте базирования транспортных «юнкерсов». Я передаю все фотографии Мушкину и беру в руки полетную карту. От нас до Львова 125 километров. Не больше часа лёта туда и обратно. Чем ждать транспортные самолеты здесь, сидя в своих кабинах, почему бы нам самим не накрыть их на аэродромах подо Львовой?
— Через пять минут, как только заправят мою машину, я снова готова разведку, — говорит Марков.
— Садись в мой самолет и пока дежурь, — велю ему. — Схожу к командиру полка. Как он посмотрит на эту идею.
На КП от табачного дыма стояла духота. Капитан Плясун, склонившись над картон, чадил папиросой.
— Ты что себя и других травишь табачной гадостью? — говорю ему. — Вышел бы из этого подземелья на солнце.
— Некогда. — Он провел рукой по карте. — Смотри, что творится. Эти данные только что приняли по телефону.
Двухконечный цветной карандаш Тихона Семеновича наносил новую обстановку севернее Каменец-Подольска. Синее колечко заметно переместилось к западу, тесня красные обводы.
— До нас не докатится? — поинтересовался я, показывая на окруженную вражескую группировку. Плясун пожал плечами:
— Пути военные, как и господние, не всегда исповедимы.
— Ты господом не прикрывайся! Ты же по телефону разговариваешь с начальством, радио слушаешь, академию окончил — должен разбираться, что творится на фронте.
Тихон Семенович опустил папиросу в пепельницу, встал из-за стола и, немного подумав, заявил:
— Такой куш мы не должны выпустить. Это такой же Сталинград. Там было окружено двадцать две дивизии, здесь двадцать одна. Если мы уничтожим эту группировку, то путь в Карпаты и Южную Польшу будет открыт.
Командир полка, «сидевший рядом и читавший какие-то документы, поднял голову:
— Но этот куш похож на медведя из анекдота: «Я поймал косолапого». — «Так тащи его сюда!» — «Да он меня не пущает».
— Да-а, ничего не скажешь, силы немцев здесь большие, — соглашается Плясун. — Их уничтожить не так-то просто. Противник наверняка еще попытается деблокировать эту группировку с запада.
— Но пока там тихо, — замечает Василяка.
— Это подозрительная тишина.
Василяка внимательно выслушал меня и после нескольких уточнений одобрил наши с Марковым предложения: ударить по транспортным самолетам противника на их базах.
— Но сам я на Львов не имею права посылать ни один «як», — заявил он. — К нам вылетел командир дивизии. Доложу ему.
Выйдя из прокуренного КП, я с удовольствием вдохнул солнечный воздух. Высоко-высоко в безоблачной синеве, оставляя белые ленты, плавает пара «яков». Она сейчас находится в воздухе не столько для перехвата транспортников, — сколько для охраны нас от внезапного налета истребителей противника. На насыпи командного пункта с биноклем в руках двое наблюдателей зорко следят за небом. Маленького Маркова, дежурившего в самолете, почти совсем не видно. Он под мерное гудение патрульных «яков», пригревшись на солнце, склонил голову и дремлет в кабине. И правильно делает. Сегодня он уже сделал три вылета. Устал. Есть возможность ~ почему бы не отдохнуть. Правда, от такого тревожного сна, когда все настроено на срочный вылет, многие еще больше устают от собственных потуг задремать. Марков же как-то умудряется заставить себя спать и в такой обстановке. И вообще, он рационален, расчетлив и целеустремлен. Прибыв на фронт, бросил курить. Выпивает редко и то не больше ста граммов.
Время дежурства нашей эскадрильи истекло, но я не стал будить товарища: пусть поспит.
В воздухе на небольшой высоте появился одиночный «як». Это прилетел полковник Герасимов. Привлекая наше внимание, он сделал круг над аэродромом и, снизившись до земли, с центра летного поля плавно приподнял нос истребителя. Раздался необычно резкий оглушительный артиллерийский залп, второй, третий. Из самолета комдива вырвались вихри огня, выскочили несколько огненных шаров с хвостами, как у метеоров, и скрылись в глубине неба.
От незнакомого грохота и огня дрожь пробежала по телу. Но тут же я понял — Николай Семенович прилетел на «яке» с новой пушкой и показал ее мощный голос, чтобы мы знали его и могли отличить от вражеского. Сильная штучка. Я поспешил к КП, куда подруливал комдив.
Летчики, техники окружили истребитель. Я залез в кабину. Приборы и рычаги в ней все те же, что и на наших самолетах. Только вместо двадцатимиллиметровой пушки стоит тридцатисемимиллиметровая. Для нее пилотская кабина была смещена на 40 сантиметров назад, но в целом виде конструкция самолета мало изменилась, если не считать, что из носа машины, как. оглобля, торчит ствол пушки.
— Можно попробовать? — спросил я Герасимова, показывая на кнопку управления стрельбой пушки.
— Давай! — и Николай Семенович подал команду: — От самолета! — и пояснил: — Он при стрельбе на земле, как необъезженный конь, брыкается и может лягнуть.
Я нажал на кнопку. Всполохи пламени сверкнули перед «яком». Грохот ударил в уши. Самолет от сильной отдачи на метр отпрянул назад. Ого! Действительно брыкается. А где же шары? Наверное, проглядел. И я, еще дав два залпа, всматриваюсь вперед. Цепочка хвостатых разноцветных шаров вспорола синеву и где-то далеко-далеко разорвалась. «Значит, снаряды, чтобы не падать на землю, в воздухе самоликвидируются», — подумал я, разглядывая рябинки в небе от разрывов.
Ниже рябинок на синеве поймал еле-еле заметные силуэты транспортных «юнкерсов». Уж не галлюцинация ли? Может, это патрульная пара наших истребителей? Нет, это «юнкерсы»! А где же патруль? Очевидно, ушел на юг. Взлететь? Немедленно взлететь, а то враг скроется из виду и ускользнет. Но как же — машина не моя? Герасимов и Василяка стоят в стороне и о чем-то беседуют. Выпрыгнуть из кабины и подбежать к полковнику за разрешением на взлет — потеряешь время и противника. Так нельзя.
— От винта! — рявкнул я, показывая рукой в небо, что там враг и пойду туда.
Люди отскочили от самолета. Герасимов повернулся на голос. Я поднял руку. Он понял меня и согласно кивнул головой.
Горячий мотор заревел сразу. На голове у меня пилотка. Шлемофон оставил в своем «яке». Герасимовский лежит передо мной на прицеле. На парашюте сижу. Все это надену в воздухе. А пока, чтобы не сдуло пилотку с головы, закрываю фонарь и даю газ. Машина, набирая скорость, пошла на взлет.
Оторвавшись от земли, как обычно, убрал шасси и сразу стал отыскивать «юнкерсы». Нет! Но были же. Не вижу. Должен найти! Не могли же они за какую-то минуту далеко уйти. Но кругом пустое и безмолвное небо. Я был благодарен им, когда они пронзя синеву, нащупали врага.
Теперь можно и экипироваться для боя. Пилотку в карман реглана — и на голову шлемофон комдива, нащупав подвесные лямки парашюта, накинул их на себя и застегнулся замками. Привязался. Пистолет с бока перевернул на живот. Он защитит живот от осколков снарядов. Готов!
И вот «юнкерсы». Они летят парой, плотно прижавшись друг к другу. Беру в прицел, как и первый раз, левого. Нажимаю на кнопку пушки. Большое, резко-яркое пламя плёснулось перед глазами. Сквозь него я увидел, как нос вражеского самолета вместе с мотором вырвало взрывом, отскочили крылья… Здорово! Ну как не восхищаться такой разрушительной силой нового оружия!
Вслед за обломками первого «юнкерса» рухнул на землю и второй. Его мы уничтожили вместе со штурманом полка капитаном Игнатовым, подоспевшим ко мне на помощь. Горючего у меня осталось мало; и я поспешил домой. И конечно, уже не думал встретить третий «юнкере», но повезло: только это был не транспортный самолет, а двухмоторный бомбардировщик Юнкерс-88. Такие машины являлись и разведчиками. Видимо, это и был разведчик. Он на большой скорости, обогнув наш аэродром с востока, уходил на запад и прямо наскочил на меня. Встретить врага лбом своего «яка» я не собирался и с удовольствием уступил ему дорогу, чтобы занять более удобную позицию для атаки.
Ю-88 — скоростная машина, летчики покрыты толстой броней, защитное вооружение сильное. Около этого «орешка» не разгуляешься и близко к нему не подойдешь. А зачем подходить? Тридцатисемимиллиметровая пушка и рассчитана против таких самолетов. А если у меня уже не осталось снарядов? Досадно. Так досадно, что стало душно, и я с каким-то остервенением открыл фонарь кабины, словно он виновник, что я на земле дал три очереди из пушки. Как бы они сейчас пригодились!
Пока я занимал положение для атаки, «юнкере» сумел удалиться от меня метров на 600 — 800. С такой дальности я еще никогда не стрелял на поражение. Нужно поточнее прицелиться. Может, наудачу и остался хоть один снаряд из тридцати двух. Нет, попытаюсь сбить из пулемета. Трудно, но разведчика обязательно нужно уничтожить. Любыми средствами. Он навестил нас не ради праздного любопытства. Наверняка враг готовит налет на наш аэродром, и разведчик везет данные, сколько у нас самолетов и как они размещены.