Янн с усилием отвел взгляд от иглы татуировщика, воткнутой в горло Мартины, которая сейчас выглядела очень старой.
Первым делом надо бы закрыть ей глаза, потом что-нибудь набросить на окровавленную шею, шарф, да что угодно, лишь бы не видеть алую нить, что свешивалась с горла на постель. Взгляд жандарма привлекла одна деталь. В складках простыни рядом с белой рукой Мартины виднелся серый шнурок.
Янн наклонился.
— Надо вызвать полицию, — прошептала Танаэ у него за спиной. — Им с Папеэте добираться около четырех часов. Надо позвонить прямо сейчас.
— Я позвоню, — пообещал Янн, на мгновение обернувшись к женщинам.
Элоиза, уткнувшись носом в бумажный платок, вытирала слезы собственными длинными волосами. Янн взял у нее чистый платок, склонился над кроватью. Приподнял простыню. Увидел подвеску, которую носила Мартина, — черная жемчужина, совершенно круглая, на серебряной цепочке.
Янну вспомнилась картинка — эта цепочка с жемчужиной, нарисованная над завещанием Мартины.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Проститься с каждой из моих десяти кошек.
Еще раз увидеть, один-единственный раз, единственного человека, которого я любила за всю свою жизнь.
Горло заполнила едкая желчь. Он уже знал, какой вопрос задаст себе каждый. Кому могла помешать эта милейшая бельгийская бабулька, любившая кошек, книги и свою равнинную страну?
Что она увидела? Что она сделала?
А эта игла татуировщика?
— Там… там еще что-то есть, — робко произнесла Элоиза, показывая на другой край простыни.
Янн вздрогнул.
Теперь и он заметил уголок листка, торчавший из-под ткани. При помощи платка жандарм приподнял простыню.
Сердце у него колотилось.
Галька.
Поверх листка — такая же черная галька с тем же рисунком. Эната. Перевернутый — на этот раз он знал точно.
Янн осторожно приподнял камешек. Он сразу узнал почерк.
Он не смог удержаться и не схватить листок.
Не смог удержаться и не прочитать, хотя и догадывался, что Танаэ и Элоиза заглядывают ему через плечо.
Потому что это написала его жена.
Моя бутылка в океанеЧасть III
Рассказ Фарейн Мёрсен
До того, как умру, мне хотелось бы…
Снова увидеть северное сияние. Кажется, один раз я его видела, мне тогда было три года, мама мне часто об этом рассказывала.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Перейти из пятнадцатого в семнадцатый, подняться на самый верх Бастиона.
Стать первой ищейкой Франции, начальницей, руководительницей регионального подразделения судебной полиции[17], командовать сотнями мужчин, спасать жизни, предотвращать преступления, ловить негодяев, заниматься этим многие годы, потом перемотать все обратно.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Никогда не работать в полиции.
Родить ребенка.
Много детей.
Проводить время с мужем.
Смеяться, писать, путешествовать, любить.
Прожить еще одну жизнь, на самом деле вот чего мне хотелось бы.
Потому что в этой я никогда не откажусь от того, чтобы расследовать, ловить убийц, не давать им убивать.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Не оставить после себя ни одного нераскрытого дела.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Чтобы Летиция и Одри были отомщены.
Моя бутылка в океанеГлава 8
— КЛЕМ!
Я слышу крик, стоя под душем.
Кричат от ужаса в бунгало «Уа-Поу», в бунгало Мартины. Только кричит не Мартина, это голос Маймы. Почему? Почему такой долгий, отчаянный стон?
Я выключаю воду и вылезаю из душевой, не вытираясь, оставляя на бамбуковом полу влажные следы.
Ничего общего с веселыми криками, с какими Майма несколько минут назад барабанила в двери.
— Подъем, Клем! Подъем, Титина!
Хватит, Майма, мысленно одергиваю я, успокойся, я уже встала, и у меня болит голова.
Я не выспалась.
Совсем не спала.
Я всю ночь писа́ла.
Прокручиваю в голове события прошедшей ночи, прокручиваю сотни предположений и наконец принимаю решение.
Я должна провести расследование! Одна, самостоятельно, никому не доверяя. Ничего не говоря Янну. Жандармерия проведет свое официальное расследование, а он себе выбрал в помощницы Майму. Ну и отлично, капитан, мне никто не будет мешать наполнять мою бутылку, чтобы бросить ее в океан.
Шлепаю по бунгало голышом, прислушиваясь к звукам снаружи, но не слышу больше никаких криков, никто не завывает «КЛЕМ!». Так что спешить некуда. Если понадобится, Майма, Янн или еще кто ко мне постучится.
Ерошу перед зеркалом свои прямые жесткие волосы. Выгляжу все так же паршиво! Составляю в голове список вопросов, на которые мне надо найти ответы. Их получается три. И столько же версий, чтобы заполнить страницы моего романа?
Прежде всего — найти Пьер-Ива! Был ли весь этот цирк, начавшийся после его вчерашнего исчезновения, всего лишь инсценировкой или на него действительно напали? Убили?
Затем надо узнать побольше про татуировки. В Атуоне, во всяком случае официально, татуировщик всего один, его заведение по дороге на старое кладбище Тейвитете. Я к нему схожу, и совсем не для того, чтобы он наколол мне на заднице маркизский крест.
И наконец, узнать все про тики. Я уверена, Танаэ знает больше, чем соглашается рассказать нам про эти самые пять статуй, таинственным образом выросшие вокруг ее пансиона. На Хива-Оа все всех знают, в жизни не поверю, что какой-то островитянин мог их вырезать где-то здесь и установить так, чтобы никто и понятия не имел, кто это сделал. И почему четыре расставлены в лесу, причем два из них — на священном меаэ, и только один у дороги, на виду, такой милый тики с цветами в волосах и в руках?
Я не считала, но вопросов, кажется, больше трех. Моя океанская бутылка — магнум. Надеваю раздельный купальник, шорты цвета хаки и рубашку в стиле сафари навыпуск, чтобы скрыть свое тело под подобием военной формы. Я должна следить за собой, чтобы не впасть в паранойю. А это случится, если я начну прокручивать в голове раз за разом последовательность событий начиная со вчерашнего дня. Эната на камешке, оставленном Пьер-Ивом, инсценировка его исчезновения, шаги на террасе сегодня ночью, моя долгая вахта под звездами, возвращение домой и попытки уснуть.
Открываю дверь своего бунгало. «Уа-Поу» Мартины рядом с моим — так же, как острова архипелага.
Соседняя дверь открыта.
Я узнаю широкую спину Танаэ, круглый зад этой недотроги Элоизы. Мари-Амбр выходит из своего бунгало, присоединяется ко мне. Накрашенная, в мини-юбке, лак на ногах золотой, в точности как ремешки ее сандалий, черная жемчужина болтается под рубашкой от Версаче, расстегнутой и завязанной выше пупа, чтобы было заметно отсутствие лифчика. Что, обязательно все должны любоваться декольте этой Барби-вахине?
Это последняя моя недобрая мысль.
Янн наклоняется и недвусмысленным жестом проводит рукой по векам Мартины, закрывая ей глаза.
Мартина умерла?!
Янн дрожащим голосом рассказывает, что они здесь нашли.
Место преступления.
— Я позвоню в полицию, — прибавляет Янн, убирая в карман сложенный листок бумаги, — в Папеэте есть отделение судебной полиции, они приедут в течение дня.
Он говорит и глаз с меня не сводит, как будто в чем-то подозревает.
В чем?
В том, что я убила Мартину?
Я понимаю. Собственно, чтобы это понять, не надо быть полицейским; сегодня с утра мы все — подозреваемые. Я всю ночь не спала, но ни звука не слышала, получается, Мартина знала своего убийцу, она его впустила, он застал ее врасплох и убил.
Мой взгляд так и притягивает игла, которую Янн положил на бумажный платок.
Орудие убийства?
И вдруг я интуитивно понимаю, что такое гнусное убийство женщина совершить не могла. Янн тоже не может быть убийцей. И кто тогда остается? Пьер-Ив?
Я вспоминаю прошлую ночь, и на мгновение мне кажется, что убийца ошибся, что это я была неудобным свидетелем, которого надо убрать, вот только это ни с чем не вяжется. Как можно спутать меня с Мартиной?
Игла татуировщика меня гипнотизирует.
Она укрепляет меня в моем решении. Я должна вести расследование в одиночку. Все крутится около этой татуировки, но какое отношение она имеет к Мартине? Насколько мне известно, у старушки никаких татуировок не было, даже кошачьих следов…
— С этой минуты, — говорит Янн, — больше никому нельзя оставаться в одиночестве. Речь не о том, чтобы за всеми следить, никого не подозревают, напротив, надо, чтобы все всех оберегали. Если никто не будет уединяться, то даже если убийца рыщет среди… э-э, поблизости, ничего не случится.
Янн снова задерживает на мне взгляд чуть дольше, чем на остальных. Я бы и рада поверить, что он хочет в первую очередь оберегать меня… но догадываюсь, что эту привилегию он отдаст прекрасной Элоизе и что я — первая в списке подозреваемых. Мучительно хочется потрогать красные зерна моего ожерелья, с трудом от этого удерживаюсь.
Хочется заговорить, вмешаться, потом решаю промолчать.
Но думать об этом не перестаю…
Давай, капитан, пока полицейские с Таити не забрали себе это дело, у тебя есть несколько часов на то, чтобы произвести на них впечатление, снять отпечатки пальцев, все тут опечатать.
А я, как сегодня ночью, буду вести свое расследование. И все записывать… Ничего не упуская.
Посмотрим, кто первым найдет убийцу.
Мне в голову приходит безумная мысль. В конце концов, может, этого Пьер-Ив и хотел. Чтобы моя бутылка в океане была такой: история, в которой я для всех буду выглядеть подозреваемой, в том числе для читателей. Чтобы мне пришлось доказывать свою невиновность. Убеждать вас, что я не вру.
Может быть, он хочет, чтобы каждая из нас такое написала.
Пошел бы он на убийство ради этого чудовищного результата?