Рукопись.
«Земля мужчин, убийца женщин».
«Нельзя умереть из-за слов!» — мысленно завопил Янн. Ему не было дела до этого романа. Только люди имели значение. Живые.
Он осветил хижину.
Если бы его ноги не топтали подстилку из белых листов, если бы они просто скользили по красной глине, жандарм, наверное, потерял бы равновесие.
А так он всего лишь пошатнулся.
Тело. В хижине лежало тело.
Янн сразу понял, что оно мертвое.
Поза как у сломанной куклы, запах, подхваченный сквозняком.
Труп.
Янн не знал, плакать или смеяться. Благодарить небо или проклинать.
Луч выхватил из темноты тело Пьер-Ива Франсуа.
Оно лежало в хижине словно слишком тяжелый мешок, который не стали аккуратно укладывать, а просто уронили.
Пьер-Ив Франсуа явно умер уже давно. Кожа в луче фонарика была неестественно белой. Только шея чуть розовела, усеянная алыми точками свернувшейся крови.
— Фарейн? — попытался еще раз крикнуть Янн. Но из горла вырывался только хрип.
Его жены здесь не было.
Жандарм наклонился, ни до чего не дотрагиваясь, он только смотрел. Правый висок писателя был изуродован багровым кровоподтеком. Под рукой застрял одинокий листок. И он явно не остался от разлетевшейся рукописи. Кто-то положил его туда, чтобы этот листок нашли рядом с трупом, чтобы его прочли.
Янн с бесконечными предосторожностями переложил телефон в левую руку, затем правой потянул бумагу за уголок.
Опустил глаза, и в этот момент телефон коротко тренькнул.
Сообщение! Сообщение от Фарейн — так он думал, пока не начал читать.
До сих пор ты отлично справлялся в одиночку.
Продолжай, не обращайся в полицию.
Если хочешь увидеть свою жену живой.
Кто угодно мог отправить это сообщение с телефона его жены.
Янн несколько секунд покачивался, будто кегля, которая вот-вот упадет, потом прислонился к стволу баньяна. Узлы на стволе, острые ветки впивались в спину, но он не чувствовал боли, весь во власти страха и ярости. Экран мобильника погас, сообщение исчезло, остался лишь луч фонаря, все еще направленный на белый лист, который Янн сжимал в руке.
Глаза сами бежали по строкам.
Всего несколько строк. Еще одно завещание.
Моя бутылка в океанеЧасть IV
Рассказ Мари-Амбр Лантана
До того, как умру, мне хотелось бы…
Оставаться красивой, до самого своего конца, быть в числе тех женщин, которые с годами не увядают, не вызывают жалости, на чьи старые фотографии смотрят без насмешки.
Быть в числе тех женщин, от которых не уходят.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Чтобы мужчина сказал мне «Я люблю тебя». Не «Я тебя хочу», не «Ты самая красивая», а только «Я люблю тебя».
До того, как умру, мне хотелось бы…
Покинуть Таити.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Стареть, оставаясь здоровой, быть обаятельной бабулей или покончить с собой, как только что-нибудь начнет шалить, или одно, или другое, без всяких компромиссов.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Покаяться во всех своих грехах.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Чтобы мной обладал талантливый человек (но, поскольку это сочинение предназначено только тебе, милый, ты знаешь, что это желание уже исполнилось… и не раз). Быть твоей музой, вдохновить тебя на роман, хранить в тайне твои вольные признания, пережить тебя и обнародовать их, заставить ревнивиц отдаваться фантазиям, стать бессмертной благодаря твоим словам, мой поэт.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Быть матерью, взаправду.
До того, как умру, мне хотелось бы…
Быть самой собой, взаправду.
Моя бутылка в океанеГлава 18
Мы все собрались среди ночи, как только Янн позвонил в «Опасное солнце».
Нет, Танаэ, это не может подождать. Да, надо всех разбудить.
Янн ждет нас, под дождем, на старом кладбище Тейвитете.
Я проснулась, когда Танаэ принялась что есть сил барабанить в двери.
— Клем, подъем!
Не понимая, что происходит.
— Элоиза, подъем!
Не смея поверить ни единому слову из объяснений Танаэ. Обрывкам незаконченных фраз.
Тело ПИФа найдено на старом кладбище. Он умер.
Янн уже на месте, уехал посреди ночи. Фарейн тоже уехала, а потом пропала.
Мы все набиваемся в старую «тойоту» Танаэ. Три читательницы, три девочки и она сама. Мы без разговоров следуем за хозяйкой пансиона, словно оказались в каком-то кошмаре, как недопроснувшиеся дети, которых родители будят посреди ночи после вечеринки у друзей и несут к машине.
Будто в полусне, я стараюсь вспомнить вечер: льет дождь, я, насквозь промокшая, иду среди пальм к бунгало; жду, что Майма заглянет ко мне, перед тем как лечь спать, мне надо было с ней поговорить про Титину и про все остальное, сказать то, в чем я раньше не решалась признаться, но она не пришла, осталась сидеть перед телевизором с Танаэ и ее дочками, как будто ей вдруг расхотелось со всеми разговаривать, даже со своей подружкой Клем, и с мамой тоже. Почему? Что ей рассказали? Что она нашла?
Танаэ останавливает машину, не доехав пятисот метров до старого кладбища, рядом с прокатной «такомой», с незакрытыми окнами стоящей поперек дороги.
Ливень наконец стихает, превращается в мелкий дождик, кажется, что капли, подхваченные вихрем пассатов, никогда не долетят до земли. Мы поднимаемся, окончательно разбуженные прохладной моросью, с трудом ковыляем по тропинке, превратившейся в грязную горку для катания. Когда мы добираемся до кладбища, дальше нам указывает путь слабый свет фонарика Янна. В темноте, будто фрегаты, летящие следом за траулером, кружит огромная бумажная стая. Машинописные страницы. Разлетевшиеся страницы рукописи, думаю я.
Пьер-Ив… Он и вправду умер?
Рукопись… Неизданная?
И это из-за нее его убили?
Одна за другой мы входим в хижину, это похоже на очередь у мавзолея со стенами из листьев. Я вызываюсь вместе с Танаэ присмотреть за Маймой, По и Моаной, которые не будут участвовать в похоронной процессии. Потом мы собираемся под баньяном. Далеко на юге, над островом Тахуата, небо уже начинает проясняться. Свет почти неотделим от темноты, но я за него цепляюсь.
Ночь закончится. Тьма рассеется. Эта декорация заколдованного места с жертвенными камнями, страшными тики и скрежещущими крестами скоро превратится в залитую солнцем поляну, и самые смелые туристы придут ее фотографировать.
Даже если мертвые останутся мертвыми.
Даже если Пьер-Ив не проснется.
Я машинально трогаю красные зерна своего ожерелья. Оно должно приносить счастье, но, может быть, надо его сильно упрашивать, перебирать зерна, будто четки, сопровождая это долгими молитвами. Потом прислоняюсь к железному кладбищенскому кресту, опираюсь на него поясницей, затылком и плечами, больше ничего не помещается, великовата я для распятия.
Я плачу.
Когда меня разбудили среди ночи, я схватила первое, что попалось, штаны и пуловер. Слишком теплая, слишком плотная одежда. Мне кажется, что на мне купальный халат, промокший насквозь.
От моих слез.
Пьер-Ив умер.
Я думала, что это игра, что он прячется, что он после той ночи, когда дрался с неизвестной в хижине мэра, нашел себе другое убежище. Я думала, что он с самого начала держал ситуацию под контролем, и даже в глубине души надеялась, что никакого убийства Мартины, может быть, на самом деле и не было, что она была неизлечимо больна и согласилась сыграть зловещую роль в murder party, что все это расследование, которое он нам навязал, всего-навсего придуманная им история со вставными эпизодами.
Я высматриваю первые лучи солнца, будто лазером пробивающие верхний ярус тропического леса. Лес, едва пробудившись, уже благоухает. Мокрая земля пахнет сандалом и мускатным орехом.
Я должна вам кое в чем признаться. Думаю, сейчас самое время, хотя это трудно, и вы наверняка на меня обидитесь.
Я сдержала свое обещание, я ни разу вас не обманула… Но я не все вам сказала.
Это было моим секретом. Никто, кроме него и меня, не знал.
Пьер-Ив был моим любовником.
Ну вот, теперь вы знаете.
Остальное мне неизвестно. Неизвестно даже, была ли я его единственной любовницей.
Мне неизвестно, кто убил Мартину и кто похитил Фарейн.
Я знаю только, что мое сердце разрывается от боли.
Пьер-Ива убили.
У меня было так мало времени его любить.
Конечно, если бы он не был писателем, знаменитым, талантливым, я никогда не стала бы с ним спать. Конечно, я себя любила, а не его, когда соглашалась с ним лечь, разделить ложе с его большим телом гения. Наверное, Пьер-Ив надеялся украсть у меня немножко моей мнимой красоты, а я у него — немного его таланта. Чтобы мой роман засверкал — моя жалкая бутылка в океане. Раз уж мы не любили друг друга, так хоть нахваливали.
Мы виделись нечасто, и каждый раз это было недолго, но я знаю, что наша история продолжалась бы и дальше. По крайней мере, я бы сделала все, чтобы она продолжалась.
Другого перестаешь любить в тот день, когда перестаешь им восхищаться. Я никогда не перестала бы им восхищаться.
Я смотрю на семь силуэтов, дрожащих под мелким дождем: две читательницы, один жандарм, девочка-подросток, хозяйка гостиницы и ее дочери. Кто-то из них — убийца Пьер-Ива, по-другому быть не может.
Кто? Сколько бы вы поставили? На кого?
Я была его любовницей, я в этом призналась, я, несомненно, очень высоко поднялась в вашем списке подозреваемых. Признайтесь, вы бы охотно поставили на меня, и много.
Поторопитесь, по мере того как список преступниц сокращается, выигрыш становится все меньше.
Что же, все невиновные умрут?
Признаюсь вам еще и в том, что мне страшно.