Слово Мари-Амбр не найдено.
Зато остальные слова встречались в десятке ссылок.
Черная жемчужина Лантана
Жандарм не в силах был поверить в то, что читал. Все было здесь, у них перед глазами, только пальцем шевельнуть, и никто, ни один человек, не проверил. Все стало очевидным, словно за разодранным занавесом появилась голая истина.
С самого начала этой литературной мастерской ими всеми манипулировали, в том числе и издательницей Серван Астин.
Дневник МаймыВампирский грузовик
У дьявола были тонкие седые усы, кудрявые волосы и палка.
Чарли!
Я вздрогнула.
Что ему здесь понадобилось?
Танаэ, воспользовавшись случаем, отвлеклась от работы, отложила ручку, сбросила очки, прицепленные к мелким бусам на ее широкой груди, поправила платье на плечах и улыбнулась вошедшему мужчине:
— Ну что, нашел, кто тебе поможет?
— Ага, — ответил Чарли. — Татуировщик Мануари обещал помочь, а столяр Ноа даст свой черный фургон. Он сойдет за катафалк.
Танаэ кивнула и повернулась ко мне. Я пантерой метнулась в сторону зала и фотографии Бреля.
— Я попросила Пито заняться телом Пьер-Ива, — пояснила хозяйка гостиницы. — До приезда полиции оно полежит в погребе рядом с телом Мартины. Позову священника.
— Думаешь, стоит так стараться? — задал Чарли странный вопрос.
Я впервые услышала его голос. Низкий и красивый, такой бывает у чернокожих певцов.
Тем более надо остерегаться! Не поддаваться очарованию.
— Если уж ты умер на кладбище, — продолжал татуированный островитянин, — можешь там и оставаться, пока не похоронят.
Я не могла решить, что это — предельный цинизм или всего лишь проявление здравого смысла садовника-могильщика.
Постаралась сосредоточиться на своих рассуждениях.
Татуировка Танаэ.
Перевернутый Эната.
Такой же, как у Одри и Летиции, жертв Куаки.
Символ врага.
Майорша Фарейн вчера все поняла, она сказала об этом Янну и на террасе вчера тоже говорила, я помнила ее слова, которые с трудом расслышала из-за дождя. «Я знаю, где скрывается убийца, мне недостает лишь последнего доказательства» — и вопрос, который майорша задала перед тем, я не успела его обдумать, но вообще-то он показался мне очень странным: «Танаэ, где похоронен Туматаи, ваш муж?»
«На старом кладбище Тейвитете», — ответила Танаэ, и Фарейн немедленно отправилась туда под дождем, погнала галопом Авае Нуи.
Танаэ, где похоронен Туматаи, ваш муж?
Перевернутый Эната и другой, не перевернутый.
«Вчера я все поняла! — кричала в трубку Фарейн. — Это было совершенно очевидно!»
Что ты поняла, майорша? Ты узнала то же, что и я. Я должна догадаться! Я не глупее тебя…
Чарли скрылся в аллее «Опасного солнца», а Танаэ снова принялась заполнять и подписывать бумаги, будто бы забыв про мой последний вопрос насчет значения ее татуировки.
Я была уверена, что она притворялась! Танаэ было знакомо имя Метани Куаки.
Метани Куаки. Враг. Татуировщик Энаты.
Не удержавшись, я заорала. Еще немного — и прямо там пустилась бы в пляс или выдала бы хаку.
Я поняла!
Майорша, ты была права! Решение лежало на поверхности. Все улики были передо мной. Проще простого, детская игра! Да, вот именно что детская игра!
Танаэ, наверное, заинтересовал мой крик. Я выбежала из кухни, не дожидаясь, пока она снова поднимет глаза и поправит очки.
Я бежала вниз, к Атуоне. Промчалась через деревню с бешеной скоростью и босиком, сандалии сбросила чуть выше, ноги в них скользили. Надо было, как майорша вчера, взять лошадь… Да ладно, до старого кладбища Тейвитете всего два километра, каких-то пятнадцать минут. Пробежала мимо припаркованных перед лавкой Гогена пикапов. Островитяне смотрели, как я несусь, будто спасаюсь от цунами, но, похоже, это их не встревожило.
Я миновала памятник-обоим-убитым, круто повернула, срезав по откосу под пальмой и стараясь не замедляться — на случай, если вдруг сорвется орех, с тех пор как родилась, только и слышу, что кокосы убивают больше людей, чем акулы, а дальше помчалась еще быстрее. Я была на финишной прямой!
Едва успела глянуть направо, проверить, открыто ли заведение татуировщика, в саду было пусто, ставни затворены, никого; я бежала, не сбавляя скорости, хотя дорога начинала подниматься. Сердце билось все сильнее, ноги отяжелели, я старалась не терять темпа, но колотье в боку заставило меня остановиться.
Всего на пару секунд, чтобы отдышаться.
И только тогда до меня дошло, что я одна на этой узкой асфальтированной дороге, которая чуть подальше упиралась в лесную тропу, и что я никого не предупредила, потому что никому нельзя доверять.
Я понимала, что разумнее было бы повернуть обратно, не ходить на старое кладбище одной, позвать с собой кого-нибудь, сбежать вниз, в деревню, я видела ее сверху, там я оказалась бы в безопасности, там кругом торговцы и просто люди, через деревню проезжают машины, паркуются у лавки Гогена, поднимаются к могиле Жака Бреля, сворачивают за памятником-обоим-убитым и…
Машина неслась прямо на меня!
Я видела, как она несколькими сотнями метров ниже свернула на ту дорогу, которая заканчивалась крутым подъемом в джуглях. Что ей делать в тупике, если не…
Мне некогда было задаваться вопросами! Я сорвалась с места.
Я топтала гардении на откосе, белые лепестки летали вокруг моих босых ног. Мне надо было добежать до конца дороги раньше, чем машина до меня доедет, потом меня уже никто бы не догнал. Я слышала, как за спиной ревел мотор, хищник, чье учащенное дыхание все приближалось. Я опережала его всего на несколько секунд. Слишком мало, чтобы убежать от стального чудовища.
Я мгновенно поняла, что надо прыгнуть в сторону. Лес — плотная стена древовидных папоротников между банановыми пальмами, но если остаться на асфальтированной дороге… Я отскочила в сторону за секунду до того, как машина пронеслась мимо, нырнула в щель между стволами.
Лес меня укроет!
Сейчас я скроюсь за деревьями, я спасена, я — дикий неуловимый зверь, я…
Дура!
Я не заметила, что ноги запутались в лиане, и грохнулась, во весь рост растянулась среди папоротников, как самая тупая горожанка, которая и в джунглях-то никогда не была. Попыталась встать, но проклятые ветки связали мне щиколотки.
Услышала, как открылись дверцы. Увидела четыре черные ноги. Подняла глаза, мне стало страшно, я плакала, умоляла.
Последнее, что я различила сквозь слезы, это стоявший посреди дороги фургон, черный, как те, куда вампиры затаскивают маленьких заблудившихся девочек, которых никогда не найдут.
Моя бутылка в океанеГлава 20
Я ушла от всех, сижу на скамейке посреди деревни, как раз напротив «Дома наслаждений» Гогена, вдали от «Опасного солнца». Я ушла от других постояльцев, но я не одна. Садовник с газонокосилкой ходит по лужайке у меня за спиной, немногочисленные туристы перемещаются между музеем и домом художника, уборщицы наводят глянец на резные деревянные панели.
Прокручиваю в голове наш разговор с Маймой в пансионе несколько минут назад, странную перемену в ее отношении ко мне, резкие слова. А тебе, значит, можно доверять? У нас у всех есть секреты, но у тебя побольше, чем у других!
Я поняла по глазам Маймы, что Янн указал на меня как на убийцу. Надо же ему было кого-то обвинить, и выбор пал на меня. Ничтожная месть узявленного самца? Он понял, что я предпочитала ему, такому красавцу, толстопузого писателя?
Он подделал улики или истолковал их так, как его устраивало. Продолжаю рассуждать: он, конечно, использовал найденные на месте преступления отпечатки пальцев, его вчерашний номер эксперта-криминалиста совпадает с переменой в поведении Маймы.
Отстань. Ты мне не мама!
Нет, Майма, не отстану!
Потому что мама твоя не очень-то о тебе заботится…
Что касается подозрений Янна — меня они не трогают, мне бояться нечего, я все расскажу полицейским, как сейчас рассказываю вам, раз складываю все в свою океанскую бутылку.
Я сбежала сюда как раз от этих безмолвных обвинений. Здесь, посреди деревни, я в безопасности. В пансионе я все время чувствовала, что за мной шпионят, ходят по пятам, словно Янн велел всем остальным ни на лепесток тиаре от меня не отставать, неотступно за мной следить, сменяя друг дружку, как это делают полицейские.
От Центра Бреля до меня долетают рифмы певца и звуки фортепиано. Вот уже двадцать лет они раздаются в Атуоне, словно местное радио, по которому передают только одного исполнителя, а громкость регулируют пассаты.
Сегодня она средняя.
Мы вдвоем, любовь моя, и любовь поет и смеется,
Но когда день умрет, ты в саване скуки
Остаешься один.
Я спустилась в деревню, чтобы писать роман, прицепившись к своей океанской бутылке, словно к буйку. Но потом передумала и решила почитать, отдавая таким образом последнюю дань Пьер-Иву. Перечитаю «Вдали от покоренных городов» — несомненно, лучший его роман.
Только и остается, что погрузиться в чтение. У меня больше нет сил вести расследование. Думать про татуировки, тики или черные жемчужины. Складывать пазл. Сил хватает только на то, чтобы ждать приезда полиции, настоящей, из Папеэте, прилетят же они когда-нибудь на Хива-Оа, в конце концов все узнают, что случилось. Нельзя вот так умереть, нельзя убивать безнаказанно даже на самом уединенном архипелаге мира.
Вдесятером мертвые защищают живых,
Но, прикованный их прахом к позорному столбу раскаяния,
Остаешься один.
Едва я раскрываю книгу, меня захватывают фразы Пьер-Ива. ПИФ был настоящим колдуном. Грозным колдуном. Я знаю, что большинство литературных критиков считают его незначительным писателем, ловко играющим на чувствах, шарлатаном. Они ошибаются. Я — доказательство тому, его чары на меня действовали. Хотя бы на меня. Он так хорошо писал, этот гад, настолько лучше, чем я.