«Неужели, — подумал Околов, — эта женщина копалась в моих бумагах? Снимала копии? Я видел у нее ФЭД. Какой скандал! Неужели ей удалось проникнуть ко мне в сейф? Разгадать секрет шифра легко, от домашнего вора не убережешься!»
— Господин лейтенант, ее сейчас нет дома; если все то, что вы говорите, правда, нельзя позволить, чтобы она ушла. Надо быстро убрать машины от крыльца, чтобы подпольщица ничего не заподозрила. Пусть двое из ваших парней отправятся на перекресток направо, а два других — налево и берут ее. Не хотелось бы, чтобы из моего дома выводили под конвоем кого бы то ни было. На нас, «берлинцев», и без того всех собак вешают.
— Как учительница одета? Как выглядит?
— Пойдемте! — Околов пригласил лейтенанта в комнату Соколовой. — Она в синем суконном пальто и в синем берете. Выше среднего роста, пепельная блондинка, глаза серые, большие, нос прямой. Вот ее фотография. — И передал вставленную в рамку карточку, где Елизавета Николаевна была снята с детьми.
Пока лейтенант отдавал распоряжения, хлопнула наружная дверь, и Околов понял, что кто-то вышел. Он поспешил в прихожую. Там стояла Галя. На его немой вопрос она пропела:
— А Толя к товарищу пошел, я ему говорила, чтоб подождал, но разве он послушает?
Вошедший следом лейтенант, укоризненно поглядев на Околова, отдал распоряжение быстро занять в машинах посты-засады на углах и проследить, одна ли учительница, и тут же хватать ее. Снова по лестнице затопали тяжелые сапоги, а еще через минуту загудели моторы. Лейтенант с двумя помощниками принялся за обыск. Начали с мебели, открыли все ящики комода, письменного стола, тумбочки и вывалили все на пол.
— Потайных ящиков не существует. Только круглый идиот может пропустить потайной ящик, для этого нужно иметь лишь линейку, — усмехаясь, заметил гестаповец. Потом принялся осматривать стулья, кресла, ножки кровати, отыскивая следы в виде крохотных царапин, опилок, оставленных буравчиком, трещинок, зарезов ножом. С таким же вниманием они исследовали люстру, простучали пол, стены. Казалось, все было тщательным образом рассмотрено и ощупано. Оставалась полка с книгами. Принялись за книги. И в этот момент в комнату вошла Разгильдяева и уставилась испуганно на пришельцев и груду вещей.
— Что случилось? Жорж, кто эти люди и что они делают?!
— Твоя Елизавета Николаевна оказалась большевистским шпионом! — с досадой бросил Околов. — Они обыскивают ее комнату…
— Придется обыскивать всю квартиру, — нерешительно протянул лейтенант.
— Подождите, подождите! Кажется, я знаю, где ее тайник. Месяца два тому назад я заглянула в наш сарай и застала ее там. Тогда я подумала, что там учительнице понадобилось? А спросить постеснялась. Она сказала, что ищет молоток. Там у нас инструменты. — Разгильдяева махнула рукой лейтенанту. — Пойдемте, я видела, что она стояла в другом конце сарая, где не было инструментов, да и зачем вдруг ей понадобился молоток?…
— Зер гут, фрау Околова, — оглядывая ее пышный стан, заулыбался немец, — покажите мне сарай. — А вы, — обратился он к гестаповцам, — посмотрите все книги и приступайте к осмотру детской. Вас, господин Околов, я попрошу, если эта особа вдруг явится, задержать ее. Мы ее стережем на перекрестках, а она, может, сидит у соседей. А где ваш сын?
— Толя? Галя, куда девался Толя?!
— Пошел к Завадским, к Витьке.
Разгильдяева хотела возразить дочери, потому что сама только что пришла от Завадских и знала, что Толи у них нет, но спохватилась. «Неужели побежал спасать свою учительницу? Он, глупенький, так ее любит! И зачем Галя врет?! Заподозрят и впутают нас в историю…» Пригласив еще раз лейтенанта, внимательно за ней наблюдавшего, следовать за собой, она направилась черным ходом во двор.
В сарае лейтенант быстро обнаружил тайник. В нем были прокламации, воззвания и разведывательные данные. Причастность Соколовой к коммунистическому подполью уже не вызывала сомнений.
— Фрау Околова, от лица германский командования выражаю вам благодарность, — закивал обрадованно лейтенант. — Вот копия секретного приказа Кейтеля «Ночь и туман». — Лейтенант стал читать вслух, чуть коверкая русские слова:
— «Седьмого декабря тысяча девятьсот сорок первого года. Разрешается тайная депортацион гражданских лиц — участникоф сопротифления с оккупированных территорий ф Германию для расправы над ними ф концлагерях: Ерсте. Политические деятели и руководители (комиссары) подлежат ликфидации. Цвайте. Если они будут захвачены ф плен армией, то любой официир, имеющий прафо дисциплинарного наказания, долшен прийнять решение о ликвидацион данного лица. Дритте. Политический комиссар не признается фоеннопленным и подлежит ликвидацион…»
Околов стоял рядом с женой и слушал лейтенанта. Тот, перебирая кипу бумаг, опять начал зачитывать вслух:
— Фот копия указа рейхминистер по делам оккупированных фосточных областей Розенберга: «Двадцать третьего афгуста тысяча девятьсот сорок перфого года. Предписывается карать смертной казнию кашдого софетского чеайвека, не согласного с нофым порядком… Богатстфо софетской страны и личное достояний грашдан объяфляется германский собстфенность…» Где партизанка Соколофа взяла этот документ, господин Околоф? Ф фашем сейфе?
— Нет, нет, — заторопился Георгий Сергеевич, — это не из моего сейфа! У меня таких документов никогда не было…
— Я-а, данке шён, спасибо, — вежливо кивнул головой немец, — фот отчет группенфюрера СС фон Бах-Зелефского о дейстфиях оператифных эйнзацгрупп А, Б, С, Д.
«Эйнзацгруппы делятся на зондеркоманды и состоят из профессиональный убийц…» Ай-ай-ай, — лейтенант опять посмотрел на Околова. — Где партизанка выкрала такой отчет? Фи не знаете, господин Околоф? Тут еще копия сфешего донесений группенфюрер СС Наумана об уничтожении ф город Смоленске с апреля по пятнадцатое ноября тысяча девятьсот сорок фторого год одной тысячи восьмисот восемнадцать коммунистоф, а фот сфодка о катастроф немецких войск под Сталинград… Вот еще приказ Сталина от пятого сентября сорок второго года «О задачах партизанского дфижения». Как фсе оказалось ф фашем доме, господин Околоф?
— Не в доме, а в сарае, — хмуро поправил Околов.
— Гут, гут. Мне этих материалоф достаточно.
Разгильдяева стояла на пороге широко распахнутой двери сарая и, принуждая себя улыбаться немцу, думала: «Слава богу, кажется, пронесло! — И тут же вспомнила о сыне: — Ой, где же Толик?» Но произнесла другое:
— Мы всегда во всем готовы помочь Третьему рейху. — В отличие от Околова она плохо говорила по-немецки. — Мы не прятали этих документов…
2
Выбежав из дома, Толя шмыгнул незаметно во двор, подскочил к забору соседнего двора, отодвинул доску, протиснулся сквозь узкое отверстие и, убедившись, что кругом никого нет, направился к калитке; выйдя на улицу, пустился со всех ног в сторону центра, откуда, по его мнению, должна была идти Елизавета Николаевна.
Промчавшись квартала три, Толя, запыхавшись, остановился и беспомощно огляделся: учительницы нигде не было видно.
«Подожду в сквере, подойдет, куда ей деться?» Он спрятался за дерево и стал наблюдать. Темнело, вечер переходил в ночь. Шел мокрый снег. Мучительно долго текли минуты. Чтоб не так мерзли ноги, он топтался на месте. Когда стало совсем невтерпеж, вдали показалась женщина в знакомом пальто и берете.
— Елизавета Николаевна! — кинулся он к ней. — Нельзя вам домой, к нам немцы за вами пришли!
— Тише, Толя, не кричи так, — вздрогнув и оглянувшись по сторонам, спокойно предупредила она. — Давай отойдем в сторонку, расскажи толком, что там случилось?
Все еще волнуясь, он сбивчиво передал, как приехали гестаповцы, как они колотили сапогами в дверь и как офицер произнес: «Их хабе ейн бефел ире гувернанте Соколофу ин гестапо беглейтен!».
— Ну а я сказал Гальке, что иду к Завадским, и бегом к вам навстречу. Мамы не было дома. А фриц крикнул что-то мне вслед… — Глаза мальчика сердито сверкнули.
— Ты будешь настоящим человеком! — подавляя волнение, Елизавета Николаевна потрепала его по щеке. — Ты смел, а смелость — это величайшее достоинство. — Она торопливо обняла Толю, а он прижался к ней, растроганный, и прошептал:
— Я клянусь… Я ненавижу фашистов!
— Тихо. Сейчас беги домой. По дороге зайди к Завадским и побудь там с полчасика. Скажешь родителям неправду, но это благородный обман. Будь осторожен с Георгием Сергеевичем, не груби ему и не смотри на него волчонком. Если он заподозрит тебя, то все выведает. Ни перед чем не остановится… Пойдем!
— Нет, вам в ту сторону нельзя, там они вас будут ждать! Скажите, я все сделаю, честное пионерское!
— Хорошо! — Она порылась в своей сумочке, достала блокнот и карандаш, быстро написала несколько слов, верней, букв: «Пр-ал в 17. Св-зь 2. К.К. Кости. Лиза. 11.XI.42».
— Положи эту записку, мой мальчик, в тайник. В пятом номере на Годуновской, рядом с Завадскими, глухая кирпичная стена…
— Где сгоревший дом?
— Точно! Вдоль стены дойдешь до конца. Четвертый кирпич сверху шатается, ты его вынешь и положишь эту записку. Если в тайнике окажется какая-нибудь бумажка, уничтожь ее не читая; порви на мелкие кусочки уже на улице. А сейчас прощай, спасибо тебе, мой дорогой мальчик! — И, поцеловав его крепко, зашагала в противоположную от Годуновской улицы сторону.
Елизавета Николаевна торопилась, чтобы успеть до комендантского часа на конспиративную квартиру, почти в другом конце города, где жил малознакомый и несимпатичный ей человек по кличке Костя. Внутри у нее все дрожало. Она шла быстро, обходя лужи, поглядывая по сторонам, озираясь на каждом углу, как привыкла это делать в последнее время.
«В чем причина провала? И почему немцы не арестовали меня в кинотеатре или когда я шла с «племянником»? Или хотели его выследить? Нет, хвоста не было. Это точно. И нас страховали! Кто же предал? Может быть, Разгильдяева обнаружила тайник в сарае? Она меня там как-то чуть не застала врасплох. Что же, пусть знают, что нам известны все их преступления. В тайнике ничего такого нет, за что бы они могли зацепиться. Провалилась только я!»