– Чакум-пакум. Такую посылку и Отто был бы рад получить!
Но увы, ничего подобного никогда не случалось. У Отто не было родственников. Всю жизнь он вместо других стоял в очередях, всю жизнь упаковывал и отсылал посылки чужим людям. Поговаривали, что он такой невезучий еще и потому, что, мягко говоря, не отличался особой сообразительностью. Хотя и протестовал против такой оценки, вставляя звуки «ч» и «дж» куда ни попадя:
– Все джумают, Отто тупой, а Отто просто имеется, имеется…
С другой стороны, считалось, что у него легкая рука, которая приносит удачу. Тот, за кого Отто отправлял конверт с купонами какой-нибудь игры или акции, как правило, получал денежный выигрыш, пылесос, цветной телевизор с комнатной антенной или поездку для двоих на куророт Врнячка Баня. Но сам Отто оставался ни с чем, он отсылал сотни купонов, этикеток, решенных кроссвордов и пивных пробок, но ни разу не выиграл даже утешительного приза вроде транзистора с одним наушником, белой спортивной майки, прищепок для белья или хотя бы подставок для пивных кружек.
Отто не боялся тринадцатого ряда, зато боялся всего остального. Он смотрел каждый фильм ровно столько раз, сколько его показывали, не пропуская даже дневных сеансов, при этом всякий раз закрывал ладонями глаза, когда приближалась какая-нибудь «страшная» сцена.
Четырнадцатый ряд. Учащиеся средней школы. Примерно одного возраста, но с разными интересами.
Петрониевич. Ресавац. Станимирович.
Каждый сам по себе. Каждый особняком. Учатся в разных учебных заведениях. Сельскохозяйственный техникум. Станкостроительный техникум. Гимназия. Они даже не были знакомы.
Должен признаться, тогда их фамилий я не знал. И даже не мог предположить, что сидят они слева направо по алфавиту, то есть в том же порядке, в котором двадцать лет спустя будут перечислены в одном из списков погибших. Точно так же не знал я тогда, что каждый из них отправился в тот день в кино, не выучив одного и того же урока по истории, хотя преподаватели всех учебных заведений города предупредили своих подопечных, что с завтрашнего дня начнутся опросы и выставление годовых отметок.
– Да я и так все знаю! – наверняка заявил родителям Петрониевич и шмыгнул за дверь.
– Не волнуйтесь, вечером выучу! – вероятно, торжественно пообещал своим Ресавац.
– Зубрить историю?! Я же до среды все забуду! Она начнет спрашивать в понедельник, по алфавиту. А знаете, какая она тормознутая? Мы ведь не зря прозвали ее Столетней. Никаких шансов, что за понедельник она доберется хотя бы до буквы «д», а тем более до меня! – скорее всего, убедил домашних Станимирович.
Вот так. Один за другим. Все трое, каждый по-своему, рванули в кинотеатр «Сутьеска», чтобы посмотреть фильм, не важно какой именно, чтобы не сидеть над скучным заданием по истории, не предполагая, что спустя двадцать лет история подстережет их и соберет вместе еще раз.
А в пятнадцатом ряду совершенно спокойно устроилась Тршутка. В начале девяностых она уехала за границу, сменив имя и фамилию, поэтому я привожу здесь только оставшееся от нее прозвище. Тршутка всегда держалась как парень. Но это не значит, что у нее не было ухажеров. Опять же, если ей так хотелось, она не стеснялась пойти в кино одна. Она была непредсказуема. Я бы не удивился, узнав, что и в тот воскресный день 1980 года она оставила своего трепещущего ухажера за дверью со словами:
– Что ты слюни пускаешь, придурок? Я хочу посмотреть этот фильм. Да, ты красавец, но я не хочу, чтобы ты мне мешал, лапал меня и сопел в ухо. Подожди меня здесь, а потом пообжимаемся на берегу Ибара, в темноте…
И он остался терпеливо ждать. Прогуливаясь перед «Сутьеской», слушая неумолкающие призывы Милкинаца Бабл Гама и торговца семечками Далипи Веби:
– Для «потом» в темноте пригодится бабл гам! В наше время в Юнайтед Стейтс и во всем цивилизованном мире самое важное – свежесть! Она обеспечивает первое впечатление!
– Какая жвачка, не трать денег на глупости… Возьми, сынок, пакетик жареного арахиса. Вот, от дяди Далипи в подарок, увидишь, какая в тебе сила проснется!
И он терпеливо ждал. Что такое два часа томительного бездействия, ухмылок двух торговцев и нескольких прохожих по сравнению с пусть только пятью сладостными минутами в обществе Тршутки. Жизнь иногда требует и бо́льших жертв.
Тршутка была непредсказуема и наслаждалась, соединяя несоединимое. Особенно в одежде. Например, могла стянуть у собственной бабушки (с которой жила без родителей) прекрасно сохранившуюся шляпку (тончайший фетр «нулевка», бордовая лента из натурального шелка, все довоенного белградского качества, салон «Парижский филиал») и ее перчатки для дневных выходов (длинные, бархатные, оливкового цвета, украшенные узором из стежков) и добавить к ним единственное бабушкино ожерелье (изготовленное в ювелирной мастерской М. Т. Стефановича, серебро, позолота и кроваво-красные гематиты). Все остальное на ней было местного производства, «Беко», иными словами, конфекцион из отечественной джинсовки. И несмотря на такую дикую по составу композицию, на Тршутке все это смотрелось совершенно естественно.
Как-то раз Крле Рубанок, решив поиздеваться над Тршуткой по своему обыкновению, не разрешив ей сесть и пригрозив:
– Мать твою, малышка, клянусь, сделаешь попытку, и я притащу сюда свой инструмент и отчекрыжу тебе обе руки!
На что Тршутка стащила с правой руки свою, точнее, бабушкину, перчатку для дневных выходов, плюнула на ладонь и ледяным тоном произнесла:
– Правда?! Ну, тогда я тебе сейчас врежу!
Крле Рубанок покраснел, оскалился, потом посерьезнел и примирительно буркнул:
– Да ты чего? Ты чего, ненормальная? Мать твою, я просто пошутил! Куда подевался этот старикан-билетер Симонович? Пусть выведет из зала эту малолетнюю хулиганку!
Итак, Тршутка сидела в пятнадцатом ряду, а шестнадцатого и семнадцатого приличные люди избегали. Из-за восемнадцатого. Там всегда располагались несколько целующихся парочек. Чиричева и Ускокович, воспитанник военно-морского училища, откомандированный в наш город на курсы военных автоводителей. Фазан и Христина. Цаца Капитанка и Джиджан.
Ах да, я чуть не забыл про Чеканяца. Он был намного старше тех, из восемнадцатого, и всегда приходил один, без пары. В восемнадцатом он садился потому, что ему нравилось подсматривать и подслушивать, как целуются те, кто помоложе. Он делал вид, что ему постоянно что-то мешает, вертелся туда-сюда, ерзал, почесывался, поправлял пробор, наклонялся якобы завязать шнурки, и все только для того, чтобы рассмотреть, чем занимаются влюбленные.
Вообще, этот Чеканяц обожал совать нос в чужие дела. Еще когда он был ребенком, не было такой кастрюли, с которой он не снял бы крышку, такого письма или счета за электричество, которые он не вытащил бы из соседского почтового ящика палочкой от эскимо и не прочитал бы от начала до конца, такого бумажника, в который он не запустил бы глаза, стоя в очереди в кассу или к окошечку банка, что же касается газет, то даже если у него имелись свои, читал он исключительно чужие, заглядывая людям через плечо.
Однако мало кому известно, что его основные жизненные интересы определило событие, имевшее место в 1954 году, когда он после окончания восьмилетней школы учился во втором классе гимназии. Именно тогда в дверях класса появилась новая преподавательница географии, брюнетка зрелого возраста, с пышными формами, как оно женщине и положено. Говорили, что в Белграде у нее был могущественный муж. Что он нашел другую жену, помоложе. А первую потом не просто выставил, но и договорился в министерстве просвещения, чтобы ее перевели в Кралево. Хотел избежать даже случайной встречи с ней, и, раз у него была возможность это устроить, он и устроил. Возможно, все было и не так, но в любом случае новая преподавательница географии, несомненно, приехала из столицы, она и одевалась, и улыбалась гораздо свободнее, чем это было принято у нас, ввиду чего не успела она обменяться со своими коллегами и парой слов, как они потеряли всякое желание разговаривать с ней. Возможно, именно вследствие переезда и одиночества в маленьком городке на уроках она вела себя странно – часто роняла на пол авторучку. И сидела в «неподобающих» позах, причем именно в тот момент, когда кто-то из гимназистов услужливо наклонялся, чтобы поднять и подать ей ручку. Может быть, в первый раз это и не было задумано заранее, может быть, юбка случайно задралась и обнажила ее колени… Но ясно, что, увидев покрасневшее лицо мальчишки, она принялась делать это специально. Гимназисты состязались, кто быстрее бросится за ее письменной принадлежностью, теперь все хотели сидеть на первых партах, ведь это улучшало «стартовую позицию». А ее словно сам черт подбивал на то, чтобы упускать из рук карандаш или ручку прямо перед доской и садиться все более «неподобающим» образом – юбка постепенно поднималась над коленом, потом до нижней части бедра, потом до верха чулка, потом до державших чулок застежек, потом до той части ноги, где уже белела кожа… До самого конца она все-таки не пошла, но стала обращать внимание на равноправие мальчишек в этом вопросе, то есть на то, чтобы никто не остался в стороне. Сама вызывала, по фамилии:
– А сегодня за мою ручку отвечает Чеканяц!
И когда Чеканяц ее поднимал, каждый раз краснея до ушей, она вызывающе смеялась:
– Спасибо тебе, Чеканяц, какой ты славный, никогда не забуду!
Потом кто-то написал на нее донос. Преподавательницу географии перевели в другой провинциальный городок, еще дальше от столицы, всегда найдется место еще более далекое, чем просто далекое. Сомнений нет, все гимназисты запомнили ее, но Чеканяца это сформировало как личность. Заглядывать настолько, насколько получится…
Чеканяца поначалу из «Сутьески» гнали, но так как он в силу своей «человеческой потребности» проявлял упорство, к его присутствию постепенно привыкли. Правда, как-то раз ему досталось в отделении милиции, когда его доставили туда по обвинению в вуайеризме. Он, однако, утверждал, что «не отрываясь, смотрел исключительно на экран». Тем не менее ему не удалось пересказать дежурному содержание фильма, даже приблизительно, после чего тот, разозлившись, несколько раз как следует ему врезал. После такого неприятного опыта Чеканяц каждый фильм смотрел по нескольку раз. И в первый внимательнейшим образом следил за действием, действительно не отрываясь, на всякий случай, кто его знает, не придется ли пересказывать, ну а уж потом поглядывал, за кем и когда хотел.