– Знаете, что мне больнее всего? То… То, что как только все началось, Демократия вылетела через проекционное окошко прямо в зрительный зал… Конечно, я не ждал, что она станет меня защищать, все-таки она всего лишь птичка, но чтобы вот так бросить меня, улететь… Вспорхнула и…
– Руди, ты даже не напоминай мне об этом… этом… попугае! – Мара подняла указательный палец. – Давай-ка, лучше скажи, что ты меня любишь…
Однако господин Руди Прохаска по-сербски умел только ругаться. И это длилось до тех пор, пока он более-менее не поправился. Месяца три. Только тогда, когда он начал подниматься с кровати, только тогда он начал произносить и кое-что другое.
И примерно в это же время, кто его знает, откуда, появился попугай. Просто прилетел, как будто ничего не случилось, и сел к Руди на плечо. Поморгал глазками. Распушил перышки… Боль уже почти прошла, воспоминания потускнели, и господин Прохаска сказал:
– Ну, где ты был, беглец? Ну, давай, прошу тебя, скажи что-нибудь… Давай же, скажи хотя бы свое имя…
Тем временем фильм уже давно начался. И без того шумный звукоряд делали еще более разнообразным вплетающиеся в него храп и причмокивание спящего Бодо; панический шепот Гаги: «Что он сказал? Драган, ну же, не пропускай слова! А этот что говорит?»; импровизация Драгана, вполголоса, все более свободная, все более вдохновенная; и реакция шокированного строгого господина Джорджевича.
Шуршание фантиков, хлопки лопающихся пузырей жевательной резинки, лузганье семечек и плевки шелухой во все стороны, оттуда, где сидят те самые малолетние хулиганы, которых все, даже их собственные родители, не сговариваясь, звали просто Ж. и 3.
– Мать твою, да я ему кровь пущу, этому придурку, я ему руку отчекрыжу! – леденящая кровь угроза Крле Рубанка в адрес товарища Аврамовича из первого ряда и его руки, закрывшей часть экрана.
– Honōres mutant mores, sed raro in meliōres! – или еще что-нибудь в этом роде, произнесенное на латыни мрачным критиканствующим Лазарем Л. Момировацем.
Все более учащенная, задыхающаяся имитация ритмического рисунка, производимая толстяком Негомиром, явно в расчете на внимание худенькой Невайды Элодия:
– Струкуту-струкуту… тутула-тутула… ксс-псс!
Вздохи чем-то напуганного Отто.
Хихиканье влюбленных и протяжные всхлипывания Чиричевой: «Оооо, я тону, тону, я больше не могу, тону!».
Циничный комментарий Цацы Капитанки «Водоизмещение у тебя маловато, сестренка!»
Скрип рассохшихся кресел… Потрескивание старой побелки на лепнине, украшавшей потолок зала.
Да. Хватит о людях. Над всеми нами простиралась эта великолепная лепнина. Символическая картина Вселенной. С изображенным точно в центре Солнцем, с расходящимися во все стороны стилизованными лучами. С волшебной, с одного бока слегка «обкусанной» Луной. С произвольно размещенными планетами. Испещренная созвездиями обоих полушарий: Андромеда, Райская Птица, Возничий, Жертвенник, Большой и Малый Псы, Кассиопея, Циркуль, Гидра, Южный Крест, Лира, Столовая Гора, Орион, Павлин, Щит, Большая и Малая Медведицы, Дева… и еще несколько галактик, туманностей и две или три кометы с огненными хвостами… Над всеми нами простиралась эта великолепная лепнина, выполненная рукой мастера еще во времена хозяина Лазы Йовановича, местами все еще ровная, как линия небесного свода, местами покрытая пузырьками от протечек и ощетинившаяся иголочками плесени, которая после стольких лет наконец проступила в некогда ровных углублениях гипсовых изгибов… Лепнина бывшего большого зала для представлений и танцев бывшего отеля «Югославия» кое-где уже отвалилась, так что стали видны сломанные деревянные ребра и потемневшие, полусгнившие внутренности чрева кинотеатра…
Как уже говорилось, я не могу вспомнить, был ли тот фильм художественным, но одно помню точно: снимали его в Африке. О нем тогда много писали в газетах из-за сцены, в которой львы разрывали на куски человека. Помню, что это вызвало бурную полемику в обществе, прежде всего из-за бесчеловечной позиции съемочной группы, которая принесла в жертву жизнь несчастного ради возможности снять «единственные в своем роде кадры» смерти. Кроме того – и, может быть, это был еще более дерзкий вызов «пуританам», из-за чего высказывались даже предложения подвергнуть фильм цензуре или, по крайней мере, запретить его показ несовершеннолетним, – лента содержала сцену очень редкого и для того времени невероятно подробно снятого ритуала оплодотворения земли. Абориген в чем мать родила с лицом, раскрашенным белой краской и в определенном смысле не обиженный природой, выкапывал небольшое углубление в земле, ложился в него и имитировал половой акт, одаряя участок собственным семенем в надежде, что тогда его почва принесет богатый урожай и прокормит его…
В целом, повторяю, насколько я помню, фильм этот можно было бы условно назвать антропологическим: он изобиловал красочными этнографическими подробностями и натуралистическими сценами, из-за чего некоторые зрители во время сеанса демонстративно покидали зал. Первым, минут через пятнадцать после начала, ушел Ибрахим со своей семьей. Он просто встал, и за ним сразу последовали жена и Ясмина, еще до того, как раздалось его решительно-мрачное:
– Уходим!
Еще кое-кто покинул зал чуть позже, ужасаясь и возмущаясь неприличными сценами. Правда, уже после того, как с большим вниманием просмотрел их, как, например, Невайда Элодия. Которая, правда, из-за сдавленного горла ничего не сказала. Просто исчезла, прошуршав, как куропатка на краю поля.
Некоторые все ждали и ждали, а потом потеряли терпение, разочарованные тем, что «мало действия», нет стрельбы и погонь – одним словом, что фильм совсем не увлекательный. Одновременно, хотя и не сговариваясь, ушли трое учащихся средней школы: Петрониевич, Ресавац и Станимирович.
Вечно печальный билетер кинотеатра «Сутьеска», старик Симонович, был даже вынужден несколько раз отодвигать темно-синий занавес и открывать дверь. В прежние «золотые времена» он, может быть, стал бы отговаривать зрителей, может быть, стал бы их убеждать:
– Подождите, подождите немного… Дальше все будет не так, как вам сейчас кажется, дальше фильм будет гораздо лучше…
Но в новые времена у него не было охоты уговаривать зрителей. Зачем брать на себя ответственность? Он устал от роли посредника между двумя мирами. Если бы он находился в зале, то, вероятно, просто пожал бы плечами. Хотите войти? Пожалуйста! Выйти? Пожалуйста! Кому какое дело?!
А так зрители выходили сами до тех пор, пока со своего постоянного места жительства, то есть из благоустроенного плаща «болонья», не подал голос Вейка:
– Ну сколько можно? Туда-сюда, туда-сюда… Хватит уже! Уймитесь! Такой сквозняк устроили, спасу нет!
Вдруг, где-то посередине сеанса, без всякого предупреждения, как будто его перекрыло что-то невидимое, луч света из каморки киномеханика дрогнул… И совсем исчез. Что-то затрещало. Потом поперхнулось. И под конец громыхнуло! Экран «Сутьески» тут же поблек. Потом посерел. Потом ударил яркий луч света. Проектор сейчас излучал одну только пустую белизну. Стали видны два пятна и три небрежно пришитые заплаты…
В первый момент эта остановка никого не удивила. Честно говоря, киномеханик Швабомонтаж годами мучился с давно отслужившей свой срок аппаратурой. Кроме того, всем было известно, что он нередко покидал свою комнатушку ради чашечки кофе и переглядываний с кассиршей Славицей. Сами по себе паузы, возникавшие, когда кинопленка рвалась или загоралась, были не так уж плохи, я использовал их для того, чтобы рассматривать шрамы и открытые раны на выпуклостях лепнины. Она всегда казалась мне частью чего-то неизмеримо большего, чего-то невероятно великого, и я никак не мог решить, то ли сожалеть о том, что нам здесь доступно так мало, то ли радоваться тому, что досталось хоть что-то вообще…
Пауза тем временем затягивалась, немногочисленные зрители заерзали в креслах. Раздался свист. Зазвучали возмущенные возгласы. Через пару минут поднялся настоящий гвалт, почти все что-нибудь выкрикивали, не особо выбирая выражения.
Даже Бодо проснулся, потянулся, снял дешевые солнечные очки, огляделся и принялся свистеть пронзительнее всех. Это он действительно умел. В два пальца.
В отличие от него, Вейка только лизнул и поднял вверх указательный палец и еще больше съежился:
– Я вам говорю, откуда-то тянет сквозняком. Да успокойтесь вы, люди божьи!
Драган, несмотря ни на что, продолжал «читать» для Гаги. Когда есть что пересказать, это плевое дело. А вот с такой ситуацией, когда ничего не происходит, справится не каждый:
– Сейчас он признается ей в любви. А она ответит ему тем же.
– Ну знаете, это уж слишком! До каких пор вы собираетесь обманывать неграмотных людей? А вы, почему вы позволяете себя морочить? Неужели не видите, что нет не только изображения, но даже и звука?! – господин Джурдже Джорджевич решил, что наконец пробил его час, пусть даже продолжительностью в пять минут, что сейчас он прольет свет на эту бессовестную ложь, которую был вынужден терпеть с самого момента ее зарождения.
Гаги остановил Драгана:
– Браток, обожди чуток, запомни, где остановился…
А потом обернулся и высказался:
– Профессор, ну что вы за гнида такая!
Эракович, без сомнения, поддержал бы господина Джорджевича, но был слишком увлечен тем, что объяснял своей супруге:
– Великолепно! Вот это я называю художественной провокацией высшей пробы. Браво! Какой кадр! Мои искренние поздравления режиссеру! Ты только пойми, пустой экран – это же символ исчерпанного значения, это страшная картина мира, образ уставшей цивилизации, которой нечего больше сказать!
Госпожа Эракович растерянно пробормотала:
– Серьезно? Как же я все пропустила? Хотя должна заметить, что заплаты действительно пристрочены весьма небрежно.
Ж. снова надул жевательную резинку огромным пузырем, чтобы он лопнул как можно громче, 3. снова выплюнул шелуху от семечек, и оба дуэтом, самым вежливым тоном попросили: