Начал он так:
– Заявление.
Оглядел присутствующих и продолжил:
– Когда очень давно господин Руди Прохаска взял меня на работу билетером – никто из вас этого даже не помнит, и когда я в первый раз встал у входной двери тогдашнего кинотеатра «Урания», я ощутил гордость, думаю, не меньшую, чем чувствует святой Петр, стоя возле врат рая…
Тут все как один начали многозначительно покашливать. Кассирша Славица закатила глаза, почувствовав, что дело затягивается, а это значит, она не успеет к назначенному времени в парикмахерскую «Солидность» на «химию». Остальные рассматривали свои руки или глядели в пол. Безрезультатно, Симонович не понял, что с первых же слов вступил на ошибочный путь, что с каждым новым словом он все неотвратимее приближается к пропасти:
– …Я считал, что выполняю благородную обязанность, помогая людям войти, удобно расположиться, без помех погрузиться в другой мир, гораздо более прекрасный, чем наш, все это я воспринимал как свою крайне важную обязанность, однако постепенно…
И после этого «однако» билетер Симонович не спеша начал перечислять все, что его разочаровало. О чем он только не вспомнил… Последовательность изложения, возможно, была иной, но это не важно: поведение зрителей, перочинные ножи, прилепленную жвачку, шелуху от семечек (как от подсолнухов, так и тыквенных), смятые газетные фунтики, чем только люди не занимаются в темноте (когда считают, что их никто не видит), хамство, все более низкое качество фильмов и всего репертуара в целом, отсутствие возможности выбора, некомпетентность, безмерный подхалимаж, а затем и оголтелая пропаганда, качество игры, не говоря уж о качестве режиссуры, уместность поедания попкорна в то время, как на экране люди страдают, отсутствие контрольных пломб на огнетушителях, все меньше заботы о своем ближнем, не доведенное до конца расследование исчезновения десяти метров брезентового пожарного шланга из гидранта, катастрофическое состояние водосточных труб, подлое оговаривание, необходимость снова ввести наряду с входными билетами и купоны с указанием места и ряда (чтобы каждый знал свое место), необходимость запретить выход из зала во время демонстрации заключительных титров (чтобы каждый зритель мог без помех узнать, кто чем занимался на съемках), сколько же тех, кто ничего не понимает, а сколько и таких, которым интересны только их собственные персоны… Чего только не перечислил Симонович на ста пятидесяти с лишним страницах, без единой точки, все просто кипело от запятых, но дольше всего он говорил о пренебрежении к великолепной лепнине, о картине мироздания на потолке кинотеатра. Закончил он такими словами:
– …А о том, что нам дано, заботиться мы не умеем, и окажись в нашем распоряжении даже рай, все было бы примерно так же.
Возможно, Симонович действительно не понимал, что ему следовало сказать и что именно людям было бы интересно от него услышать, а может, у него просто накипело. Не важно. В результате не нашлось никого, кто не был бы оскорблен этим его заявлением. Все молчали. И это молчание могло означать только одно, что и подтвердил подсчет результатов тайного голосования: какое там предупреждение, все присутствовавшие единодушно проголосовали за увольнение.
А ко всему еще и кассирша Славица, уходя, бросила ему саркастически:
– Что-то ты в последнее время много умничаешь. Нам святой Петр не нужен! Об этом рассказывай кому-нибудь другому… И нечего было часами читать свои сочинения, мы не на литературный вечер пришли!
Что я еще знаю
Я знаю, что товарищ Аврамович, не успели завершиться грандиозные похороны президента, если они вообще завершились… не успели государственные деятели разъехаться по своим странам… не успели закончиться траурные дни, если они вообще закончились… я знаю, что после всего этого товарищ Аврамович по-прежнему приходил в кинотеатр «Сутьеска», садился в первом ряду, с блаженным выражением лица жмурился и время от времени дисциплинированно поднимал правую руку, с гордостью используя для этого более шестидесяти мышц. Даже более дисциплинированно и гордо, чем раньше, потому что теперь все мы должны были, каждый на своем месте и изо всех сил, дружно «напрячься», постараться, попытаться сделать все, чтобы возместить утрату.
Вот в такой атмосфере в начале девяностых Аврамович случайно оказался в другом кинотеатре, в «Ибаре», где в тот день вместо киносеанса состоялась учредительная конференция местного комитета какой-то оппозиционной партии. Может, потому, что он (случайно) сидел в первом ряду, может, потому, что производил впечатление человека, который уверен в собственных (неограниченных) возможностях, может, потому, что не просил слова, но за все первым (с готовностью) голосовал, может, из-за всего этого он был выбран в состав высшего руководства. Когда он очнулся от дремоты и вернулся к реальности, ему оставалось только принять поздравления. Он ответил:
– Спасибо. Наконец-то пришло наше время!
Его заявление ознаменовало конец безраздельного господства Союза коммунистов Югославии. Его цитировали и перепечатывали. Потом то же самое повторилось еще несколько раз. Где бы Аврамович ни оказался, на любом собрании, причем самых разных партий, его выбирали на самые ответственные посты, должно быть, как человека, внушающего большое доверие и, несомненно, опытного. Так, всегда оказываясь на виду, всегда сидя в первом ряду, блаженно жмурясь и в любой момент готовый проголосовать «за», он сменил несколько партий… Перечислять их здесь бессмысленно, потому что список каждый месяц устаревает, и, насколько отсюда видно, конца у него нет. Вот доказательство, что можно распрекрасно жить просто благодаря навыку поднимать руку.
А действительно ли похороны Тито закончились, с полной уверенностью сказать не могу. Напомню, что в Древнем Египте существовал обычай, согласно которому на тот свет вместе с фараоном отправлялись, кто по доброй воле, а кто вопреки ей, и вся свита, все жены и любовницы, советники и военачальники, архитекторы и чиновники, астрологи и повара, дрессировщики лошадей, собак и птиц… Однако на Балканах спешить не привыкли, все тянется дольше, и вот уже прошли десятилетия, а до сих пор не выяснили отношения друг с другом все те, кто преданно служил своему хозяину. Поэтому иногда кажется, что это самые длинные похороны в истории человечества, и мы на них присутствуем уже более четверти века, и что рядом с главным саркофагом теснятся еще сотни тысяч могил поменьше, и что, в сущности, вся бывшая Югославия – это огромное мемориальное кладбище почившего президента.
Знаю, что Бодо умер. Но не от болезни печени, как следовало ожидать. И не сердце его подвело. Хотя он продолжал пить без меры, причиной его смерти стал не алкоголь. Более того, «ушел» он совершенно трезвым. Его собутыльники утверждают, что именно это его и доконало. Однажды, когда он отказался от «корректировки действительности», решив избавиться от своего порока, когда он всего на пару дней остался без рюмки, то слишком ясно увидел окружающий его мир и тут же покинул его в результате кровоизлияния в мозг. Вместо прощальных слов он из последних сил свистнул. Пронзительно, как умел свистеть только он один, в два пальца.
Кладбищенские могильщики стараются не думать о похоронах. Это им обычно не удается, но они стараются. Однако о том, как хоронили Бодо, они не просто вспоминали с охотой, они пересказывали эту историю несчетное число раз, постоянно перебивая друг друга, и если кому-то это важно, пусть сам решит, кто что сказал:
– Жарища… Земля пересохла… Дождя, считай, месяц не было…
– Я говорю коллеге: «Коллега Горча, что делать будем? Тут дело туго пойдет, как ни старайся, а для гроба глубины не хватит. Дай бог, поп Дане опоздает, как у него водится, не придет, пока мы не закончим…»
– А я тут говорю: «Коллега Будимир, ничего не поделаешь, давай вбивать колышки, натягивать бечевку…»
– И только мы воткнули лопаты, чтобы начать копать…
– Как тут…
– Слышим звук, металлом о стекло…
– Мы руками, осторожно…
– Глядим – бутылка. Запечатанная.
– Полная по самую пробку, внутри только один пузырек воздуха, размером с фасолину, меньше, чем в самом точном немецком уровне.
– Я открыл. Попробовал. Вот это да! Точно, она самая, из Лазовца. Самая лучшая. Лет пятнадцать ей, ей-богу…
– Да, уж он не поскупился. Такое угощение – настоящая редкость.
– Да, знаешь, какие люди бывают, и смотреть на тебя не хотят…
– Что там, даже стакана воды и рахат-лукума от них не дождешься… Для доктора и попа они не жалеют, для них всегда все найдут… А вот когда дело доходит до могильщика, роются в карманах, перебирают, крупных денег у них никогда нет… Будто хотят сказать: все, тут конец, нет смысла вкладывать больше… А жизнь-то – это мгновение по сравнению с тем, сколько времени люди проводят в земле.
– А этот был человек хороший, широкой души человек.
– Так мы и могилу ему выкопали чин чином, просторную, чтоб не тесно было, удобно.
– Даже нормативы нарушили: добавили двадцать сантиметров в глубину и по десять в ширину и длину. Не то что не впритык, а с размахом!
– Да, попотели, но дело хорошо сделали!
– Вот только… Как-то мы не поймем… Откуда этот ваш Бодо мог заранее знать, где ему отведут место?!
– Ладно, он, может, и мог предположить, что его положат с краю, рядом с железной дорогой, там шумно и все избегают хоронить своих близких рядом с оградой… Но как он угадал сам участок и оставил для нас бутылку с такой хорошей ракией?!
Нужно только беззаботно передвигаться от точки к точке, следуя плану. Но несмотря на то, что искали многие, искали повсюду, обнаружить план Бодо с указанием расположения «баз» никому не удалось. Хотя бывает, какой-нибудь счастливчик и сегодня случайно натыкается на его запасы «средств для корректировки действительности». Где литр, где поллитровка, где мерзавчик…