Правда, Эраковичу так никогда и не удалось повторить свой успех. Озарение его больше не посещало. Даже несмотря на то, что Эраковичка, желая внести свой вклад в творчество мужа, скупила в ближайшем магазине весь запас не только алюминиевой фольги, но и обычной пищевой пленки. Кассирша ей с завистью сказала:
– Ну, соседка, я смотрю, запасы на зиму у вас будут солидные.
Эраковичка, в прежние времена особа очень скромная, сама себе удивилась, когда довольно высокомерно отрезала:
– Запакуйте да помалкивайте. Неужели вы думаете, что я буду разговаривать с вами об искусстве?!
Возможно, Эракович не смог повторить успех своей первой выставки из-за того, что никогда больше не слышал голоса двух ангелов. Дело в том, что Ж. и 3., призванные в ряды Югославской народной армии, погибли в одном из первых вооруженных столкновений при распаде Югославии.
Полную реконструкцию обстоятельств их смерти никогда не проводили. Но очевидцы утверждают, что виной всему одна-единственная пуля. Одна-единственная, которая отскочила рикошетом, как будто нарочно, будто просто со зла. Выстрел был произведен откуда-то сбоку, кто знает, когда и кто знает, откуда. Возможно, много лет назад. Возможно, много десятилетий назад. Хотя не исключено, что и столетий.
Откуда бы она ни прилетела, пуля звякнула, отскочив от металлической пластины на пограничном столбе с надписью: «Добро пожаловать в Социалистическую Федеративную Республику Югославию», скользнув после этого по башне одной из машин только что прибывшей бронетанковой части, потом, причудливо изменив направление, слегка задела каску какого-то военного наблюдателя или репортера CNN и опять, вопреки всем законам баллистики, сменила траекторию и прошила несколько транспарантов с одним и тем же, но при этом трагически многозначным призывом «Каждому свое!» (эти транспаранты, написанные на листах ватмана, несли придерживающиеся разных политических взглядов группы демонстрантов), затем она буквально коснулась виска рядового Ж., снова отскочила и царапнула висок рядового З.
В той неразберихе никто так и не понял, куда пуля устремилась дальше. И скольких еще убила. И скольких еще, и с какой стороны убьет в ближайшие годы. Возможно, десятилетия. Хотя не исключено, что и столетия.
Ж. и З. просто упали на землю. Они не казались мертвыми, и все-таки они были мертвы. Нет-нет, если не считать запекшейся крови на висках, они не были похожи на павших в бою солдат. Напротив, оба, без касок, с приоткрытыми ртами, выглядели так, словно сейчас, как в детстве, произнесут:
– Дяденька, вы не могли бы сесть чуть-чуть пониже, нам из-за вас ничего не видно…
Врежинац занимался посредническим бизнесом и, как каждый мудрый деловой человек, всегда старался помалкивать. Бизнес во время войны процветал: бензин, сигареты, детское питание, лекарства, а, кроме этого, Врежинац и оружием не гнушался. Когда все кончилось, в новом тысячелетии и в новом веке он решил вернуться к своей первой любви – туризму. Ясно, что теперь привозить русских, чтобы они, краснея, смотрели наивные порнографические фильмы, он больше не мог. Поэтому обратился к низам среднего класса с Запада. В значительной степени разрушенная и обедневшая Сербия, разумеется, не могла быть столь же интересной, как другие места в Европе, но именно в этом Врежинац нашел шанс заработать.
Сначала это был классический тур под названием «День в Белграде». В него входила возможность бросить взгляд из крепости Калемегдан на устье Савы, впадающей у его подножия в Дунай, посетить «Дом цветов», то есть могилу Тито, осмотреть руины, оставшиеся там, где упали бомбы НАТО, а также покутить до потери пульса в каком-нибудь ресторане.
С этого все началось, а через некоторое время Чичиков наших дней предложил более богатую программу – тур под названием «Экстремальный туризм – прогулки по задворкам». Суть его состояла в том, чтобы небольшие группы туристов проводили в Белграде так называемый «длинный уик-энд», передвигаясь исключительно дворами, переходя улицы, только чтобы пробраться из одного квартала в другой, ночуя в давно заброшенных атомных бомбоубежищах.
Иностранцам казались невероятно интересными все эти лабиринты, подъезды, дворы, проходы между двумя заборами, тропинки среди самодельных гаражей, то есть все то, что прячется на задах импозантных зданий. Кроме того, такие маршруты оказались довольно волнующими. Встречи нос к носу с бродягами, с людьми, добывающими себе пропитание якобы ремонтом зонтов или точкой ножей и ножниц, с попрошайками, чьих лиц не видно, потому что их головы всегда опущены в мусорные контейнеры… Иногда попадались воры, шныряющие рядом с автомобилями, иногда на горизонте маячил призрак насильника… Мальчик, на голову которого надет полиэтиленовый пакет с клеем… Домашняя рухлядь, вынесенная на автомобильную стоянку… Подвалы домов, напоминающие музеи доисторических приспособлений для обогрева: тут и железные дровяные печки, и печки, работающие на мазуте, и обычные кирпичные печи для топки углем или дровами… Женщины, проводящие целые дни с папильотками на головах, но всегда готовые быстро собраться и куда-нибудь отправиться с мужем при условии, что он протрезвеет… Мужчины в возрасте, пузатые от неумеренного потребления пива, и мужчины помоложе, заботящиеся о каждом мускуле своего тела и бесконечно поднимающие спортивные тяжести на террасах и балконах… Нищенское белье, которое всегда остается нищенским, независимо от того, как оно развешано на веревке для сушки… Отцветшие дамы, облокотившиеся на разложенные по подоконнику подушечки, делающие вид, что через театральные бинокли смотрят вовсе не на тех самых мужчин помоложе…
Иностранцам все это очень нравилось, ведь они могли на несколько дней забыть о том, что и у них дома есть все то же самое. Кроме того, теперь, после того, как оказалось, что здесь еще хуже, то, что «там», не казалось уже настолько невыносимым.
Чичиков наших дней потирал руки. И, как любой мудрый деловой человек, – помалкивал.
Ибрахим, его жена и Ясмина покинули город во время войны. Самые большие и самые вкусные в городе шампиты с кремом, диплом донора-добровольца в рамке на стене, одна-единственная на всей улице вывеска на кириллице – всего этого оказалось недостаточно для доказательства лояльности новой власти. Последнее, кстати, даже стало поводом для постоянных подозрений: «А может, он перед нами заискивает? Или хочет показать, что он лучше всех?».
Никто не хотел понять, что Ибрахим не сменил вывеску на кондитерской «Тысяча и одно пирожное» просто потому, что уважал нас. Хотя, видя вокруг столько латиницы, в жонглировании которой мы, казалось, соревнуемся друг с другом, он и сам был смущен: да есть ли вообще способ нам угодить?
Крле Рубанок ежевечерне угрожал отрезать всем руки. Однажды он зашел в кондитерскую Ибрахима, заказал и съел три пирожных, выпил большую кружку бозы и, отказавшись платить, сообщил Ибрахиму:
– Если твоя жена не покажет мне сегодня вечером свою татуировку, завтра я ее сам посмотрю. Всю. И буду смотреть, сколько мне вздумается!
Ибрахим ничего не ответил. Сдержался. А на следующее утро уехал, с Ясминой. И с женой. В витрине кондитерской оставил записку с исчерпывающей инструкцией: «Шампиты свежие. Сначала лучше съесть ишлеры…»
Позже, когда война завершилась, точнее, была введена в границы мира, то есть когда все кончилось, Крле Рубанок клялся, что Ибрахим уехал из города по собственному желанию. Что он наконец-то накопил денег на поездку в Америку, чтобы найти там того единственного, кроме самого Ибрахима, мужчину, который знал, где начинается узор на руке его жены. «Я их отсюда не гнал! И вообще, зачем она скрывала! Я же свои картинки готов показать каждому!» – Крле расстегивал рубаху, давая всем желающим возможность увидеть наколки на его теле.
Что считать большой рыбой
Но расстегивание рубашки и демонстрация татуировок происходили после. Не только по времени. Стоит пояснить, что это случилось после еще и потому, что в кинотеатре «Сутьеска» между девятым и десятым рядом была пустота. Так что правильно, чтобы так же было и в этом повествовании. Про которое я теперь не знаю, насколько это рассказ, насколько история, а насколько фильм, смонтированный с легкой душой из отвергнутых кадров.
Знаю, что старый Симонович был уволен в конце июня, за два месяца до ухода на пенсию. И он не просто остался без работы, от него потребовали освободить квартиру-кладовку. Он отказался от предложения адвоката Лазара Л. Момировца опротестовать это требование. Начал упаковывать вещи в тот же день, когда ему вручили решение о прекращении трудовых отношений. Вещей у него было не так уж много. Самая необходимая одежда, довоенная форма билетера и фуражка, минимум посуды и гигиенических принадлежностей, несколько фотографий и папка с объемистым «Заявлением», какие-то самые обычные предметы… Кроме того, лестница и попугай. Лестницу он оставлять не собирался. В любом доме теперь был телевизор. Для тех, у кого не было цветного, ведущий программы подробно описывал, что какого цвета. Вокруг земли кружили искусственные спутники. Люди уже побывали на Луне и запустили в космос множество зондов, а подвиг трубочиста Мушмулы, отреставрировавшего потолок, давно поглотило забвение… Но старый билетер Симонович не собирался расставаться с обычной лестницей. Его по-прежнему зачаровывало то, что горизонт расширяется, стоит только подняться на первую поперечину, не говоря уж о том, что становится доступно взгляду, если встать на вторую или на третью. Нет, оставлять лестницу он не намеревался. И птичку тоже. Хотя попугай ничего не сказал, когда Симоновича уволили. Просто сел ему на плечо, как ни в чем не бывало жмуря глазки, но ничего не сказал.
Как ничего не сказал и тогда, когда Руди Прохаска с трудом выжил после встречи с безжалостно расправившимся с ним Очкариком, присланным из столицы после доноса Невидимки.