Тршутке писали все ее бывшие парни, а их было немало, с просьбами помочь в получении визы и прочего. Она ни с кем из них не общалась. Но ее личный секретарь каждый раз высылал должным образом оформленное приглашение, необходимое для поездки, а также чек на сумму, достаточную для покупки авиабилета и для первых месяцев жизни на чужбине. Сама же она не черкнула в ответ ни строчки. Только однажды на большом вертолете в родной город Тршутки прибыла ее свита: вышеупомянутый личный секретарь и с ним знаменитый врач-ревматолог, две медицинские сестры и четверо чернокожих секьюрити – они приехали забрать ее бабушку. И, как утверждают все те же посвященные, теперь бабушка проводит свои дни на прекрасном курорте, окруженная всевозможным вниманием и уходом, в тростниковом шезлонге на побережье, под сенью своей шляпки – тончайший фетр «нулевка», бордовая лента натурального шелка, все прекрасного довоенного качества, салон «Парижский филиал».
Тршутка, как и просил Отто в своем завещании, в точности исполнила все, что касалось его останков. Прах Отто она доверила морским волнам. Где именно, теперь не так уж и важно. Потому что он, который никогда в жизни не путешествовал, теперь, носимый подводными течениями, уже наверняка побывал даже в самых удаленных концах света.
Что касается Чиричевой, то она, полагая, что исполняет свой долг, что само Верховное командование от нее этого ожидает, раз она состоит в продолжительной и прочной связи с военнослужащим ЮНА, первой в городе расписалась в книге соболезнований в связи со скоропостижной кончиной Тито. Она вывела там нечто высокопарное и бесконечно патетическое. Нечто в таком примерно духе: «Нет, не спрашивайте меня, не знаю, зачем мне теперь жить, когда Тебя больше нет!» А ведь у нее были самые серьезные намерения пожить еще о-го-го как…
Ускокович стал морским офицером. И со временем дослужился до старшего лейтенанта на фрегате. Служил он, разумеется, на море. И фрегат, разумеется, никогда не выходил из гавани, потому что ниже палубы у него были какие-то проблемы. Судя по фотографиям, сделанным во время церемонии бракосочетания с Чиричевой, он стал еще красивее. Прямой, словно аршин проглотил, ослепительно белый мундир, по всем правилам сидящая на голове фуражка (вышитый якорь, уютно устроившийся в гнезде из веточек лавра и оливы), белые перчатки… Эти парадные перчатки он не снимал даже в первую брачную ночь, а позже и во всех остальных случаях любовных утех с Чиричевой. Им обоим так нравилось. Чтобы все было безукоризненно.
Между тем, когда начались военные действия, Ускокович дезертировал одним из первых. Сбросил военно-морскую форму и смылся в гражданском костюмчике. Захватив с собой только водительские права категории «В», навсегда покинул и стоявший на якоре фрегат, и Чиричеву. Некоторое время Чиричева пребывала в полном отчаянии, воображая себя потопленным фрегатом (а он, покинутый командой, беззащитный, действительно был «нейтрализован» в ходе отважной операции противника).
– Ах, я несчастная, куда мне деваться, я чувствую себя так, словно мое машинное отделение заполняет вода! – пожаловалась она как-то своей подруге, тоже состоявшей в военном браке.
А потом начала вступать в связь с мужчинами, которые по роду своей деятельности носили белое. Сначала были фармацевты, потом стоматологи, ветеринары… А дальше и вовсе без особого разбора… Последним в этой череде оказался мясник. У него были шапочка и фартук, правда, не безукоризненные (ну-ка, попытайтесь за день разделать десяток свиных туш и не забрызгаться при этом кровью). Мясник каждый день безжалостно избивал Чиричеву, но в одном всегда шел ей навстречу: когда они занимались любовью, надевал на голое тело свою рабочую одежду. Положа руку на сердце, фартук сидел на нем смешно, но в тумане страсти это не особенно бросалось в глаза.
Я не удивился бы, узнав, что о самых интимных подробностях жизни Чиричевой распространялся хорошо осведомленный в таких делах Чеканяц. Когда закрыли кинотеатр «Сутьеска», а потом на некоторое время и «Ибар», Чеканяц потерял возможность наблюдать за тем, чем занимаются те, кто помоложе. То есть не то чтобы совсем потерял, но это оказалось небезопасным. Однажды он свалился с дерева, ветви которого достигали четвертого этажа жилого дома, и зазря сломал три ребра, потому что после первых поцелуев кто-то погасил в комнате свет. В другой раз чуть не утонул, когда бросился в Ибар, спасаясь от тех, за кем подглядывал на городском пляже. В третий раз, в городском бассейне, чтобы подсматривать, ему пришлось продырявить пальцем свежую газету (рубрику «Внутренняя политика»). Потом он рылся в интернете, подцепил вирус и за жалкие три минуты, пока он рассматривал фотографии обнаженных красавиц, ему прислали счет на такую сумму, которой хватило бы на десять дней «all inclusive» отдыха на Таити.
Чеканяцу стало полегче, когда школьницы стали одеваться вызывающе, как женщины, промышляющие в парке рядом с вокзалом. И когда женщины, промышляющие в парке рядом с вокзалом, стали одеваться целомудренно, как школьницы. Да, поначалу стало полегче, но когда он понял, что этим могут воспользоваться и все остальные – на улице, в кафе, в магазинах, перед экранами телевизоров, – ему снова стало хуже. Тогда он попытался, как и многие другие, поменьше смотреть, а побольше показывать, но особо похвастать ему было нечем, и потому он начал страдать еще сильнее. А потом вернулся к безопасным пристрастиям молодости – приподнимать крышки, совать нос в чужие письма и бумажники, услужливо подавать дамам упавшие шариковые ручки, расспрашивать…
Я не хотел бы, чтобы меня поняли неправильно, по-видимому, его «естественная человеческая потребность» все-таки не сыграла решающей роли, но Чеканяц нашел себе работу в одной неправительственной организации, которая занималась изучением общественного мнения. Там он наконец-то почувствовал себя на своем месте. И, несмотря на постоянное продвижение по службе, любил выполнять и рутинные задачи: набирать наобум телефонные номера и задавать вопросы:
– Добрый вечер… Простите, у вас не найдется немного времени? Мы проводим опрос, и нам хотелось бы узнать ваше мнение… Да, анонимно, но для нас очень важно мнение граждан… Можем начать? Ваш супруг сейчас дома? Не хотелось бы, чтобы кто-то оказывал влияние на ваши ответы… Как ваши дела? Можно узнать, что на вас сейчас надето? Нет, это неофициальный вопрос, я спрашиваю это для того, чтобы вы расслабились, открылись. Этот наш разговор, в сущности, должен быть обычной болтовней… Так вы сказали, домашний халат? А какого цвета? Да что вы говорите… Если позволите высказать мое мнение, я тоже очень люблю эти оттенки…
Фазан и Христина прошли по жизни рука об руку. Именно так, в прямом смысле этого слова: прошли по жизни рука об руку – поженились. Они по-прежнему были далеки друг от друга, как земля и небо, по-прежнему оставалось неясно, кто кого поддерживает, но они просто держались вместе, и все. И народили кучу детишек…
Возможна ли история короче, и притом длиннее и прекраснее?
Цаца Капитанка уволила «гражданское лицо на службе Югославской народной армии», то есть Джиджана.
– Вы свободны! Я работала, а вы только пускали пыль в глаза! – заявила она ему со слезами на глазах в духе великих див кинематографа, повернулась к нему спиной и уставилась в давно не мытое окно.
Джиджан, присоединившись к другим безработным, оказался на рынке, где начал торговать с лотка китайскими «мелками» и другими «истребителями» домашних насекомых. Он и по сей день там трудится, так же безукоризненно одетый, зазывает покупателей, нахваливает свой товар, машет руками, словно дирижирует филармоническим оркестром.
Цаца Капитанка написала несколько прошений, направляя их сначала начальству местного гарнизона, потом командованию военного округа, в состав которого входил гарнизон, а потом и прямо в Генеральный штаб. В прошениях были четко указаны имена и фамилии, даты и время, проведенное на работе по поддержке конкретных воинских подразделений, с описанием всех позиций, которые она занимала, были процитированы все похвалы и даже вздохи, которые она при этом слышала. В целом, впечатляющая карьера, достойная быть описанной в романе: около четырех тысяч эпизодов. И безукоризненные характеристики. На основании чего она требовала официального признания ее капитанского чина и признания льготного трудового стажа. Но эти «канцелярские крысы» ничего ей не ответили, даже не удостоили ее письменного отказа. Когда Цаца Капитанка заболела тяжелой и неизлечимой болезнью (всех просим немедленно встать!), она предприняла последнюю, отчаянную попытку, заклиная хотя бы похоронить ее с воинскими почестями. Но «тыловики» и тут остались глухи к ее мольбам.
О ней, несчастной, хочется сказать, что она не умерла, скорее, упокоилась. Какой-то безумный полковник, про которого говорили, что в свое время, в чине капитана, он был вершиной ее военной карьеры, привел на кладбище взвод почетного караула. Несмотря на риск быть разжалованным.
– Смирно!
– В небо – товсь!
– Почетный залп – пли!
– Пли!
– Пли!
– На предохранитель!
– К ноге!
Все три залпа были выполнены безукоризненно слаженно. Как три выстрела. Точно. В самое небо. Должно быть, и сам Господь вздрогнул.
Гильзы подобрала детвора из близлежащего цыганского поселка.
Когда в редкие мгновения все успокаивается
В вагончике автоприцепа было невыносимо жарко. Чувствовался сладковатый запах детской присыпки, человеческого пота и опилок, пропитанных мочой напуганных животных. Ни меньшего помещения, ни большего беспорядка нельзя было себе представить – разбросанный реквизит, валяющиеся костюмы, комочки ваты для снятия грима, ополовиненные бутылки пива…