Только что приехавшая в город попадья сказала, что не собирается делать десерты дома, у Панты будет гораздо лучше.
– Что она знает, эта попадья?! Молода еще. Если бы умела готовить, разве стал бы наш новый поп, отец Дане, после каждого крещения и после каждых похорон столько есть? Только что семинарию закончил, а уже так раздался, ряса на нем того и гляди лопнет…
Постоянными клиентами стали и французские инженеры, которые работали у нас в представительстве авиационной фирмы «Луи Бреже».
– Ну, а вот это и вправду удивительно! Французы считаются настоящими господами. Уж они-то знают, что такое хорошая кухня.
Сначала Миша «Шмол», торговый представитель одноименной фабрики из Загреба; потом Иосип Гец, торговец косметической продукцией фирмы «Нивеа»; третьим некий Трайко, представитель «Борсалино», итальянской фирмы, производящей шляпы; а следом за ними и большинство других коммивояжеров со всей страны, приезжая в Кралево, стали останавливаться исключительно в «Югославии».
– Он снизил цены! Поэтому к нему все и едут.
Хормейстер Вирт и чарующая певица Тильда даже из дальних стран мира привозили блуждающие художественные дарования в зал для танцев и концертов Лазы, хваля великолепную акустику, лучшую в городе.
– Возможно… А известно ли вам, что этот Вирт страдает половым бессилием… А Тильда, она же настоящая шлюха!
Некоторые музыканты из Пешты и Темишоары интересовались, когда могли бы выступить в «Югославии».
– Какие еще музыканты?! Это просто цыгане, такие же, как наши. Просто у них инструменты поновее, и их никто еще не заставлял залезать на деревья, чтобы играть оттуда!
Однако когда об отеле «Югославия» и его хозяине был снят сюжет для киножурнала, это стало последней каплей. Неужели фильм?! Хорошо, пусть короткий, но фильм! И Лаза Йованович расхаживает там, важный, как петух.
До этого еще можно было как-то терпеть. Но тут городок замолк. А всем хорошо известно – любой город становится очень опасным, когда замолкает.
Тем не менее погибель подобралась к хозяину Лазе Йовановичу с неожиданной стороны. Не снаружи, а изнутри. Виной тому были не только высокие проценты на суммы, занятые у промышленника Милька Петровича Рижи. Не было решающим и то, что Лаза не особенно хорошо разбирался в деле управления отелем и во многом доверился персоналу. Не сыграло значительной роли и то, что работники начали подворовывать, повара уносили часть продуктов домой, метрдотель обманывал хозяина при пересчете выручки, горничные начали тайком приводить богатым постояльцам сомнительных девушек… Погибель Лазы Йовановича подобралась с той стороны, откуда никто и не ждал, – со стороны самого Лазы.
У него была великая мечта, но когда она наконец осуществилась, приняла конкретные формы, все окружающее сначала стало его беспокоить, а потом и вовсе раздражать. Он привык всегда что-то делать, и ему было все труднее смотреть на всех этих людей, которые приходили к нему, чтобы ничего не делать. Странно, он жил благодаря гостям своего отеля и ресторана, но они настолько действовали ему на нервы, что он все чаще не мог сдержаться. Когда Лаза видел, что Св. Р. Малишич за столиком у него в ресторане пьет вторую чашку утреннего кофе, он задавал ему вопрос:
– Извините, Государство, у вас что, государственный клей проступает на коже, и вы здесь приклеились к столу и стулу?! Может, послать кого-нибудь в хозяйственную лавку за разбавителем? Как вам не стыдно, ведь под дверью вашего кабинета ждут люди!
И тому подобное, до конца дня. Агента Невидимку, постоянно прятавшегося за развернутой газетой, Лаза выставлял на смех перед всей «Югославией».
– Неужели это вы, господин Невидимка?! Ооо, ну как же, вы переоделись, ни за что бы вас не узнал, если бы вы в руках не держали прошлогоднюю «Политику», только вы и читаете газеты прошлогодней свежести и не замечаете…
Если кто-то заказывал третью кружку пива, Лаза принимался поучать:
– Не слишком ли долго вы здесь бездельничаете… У тебя, Вучинич, водосточная труба на доме совсем никуда не годится, лучше бы ты привел ее в порядок, чем по ресторанам деньгами швырять и пытаться выдать себя не за того, кто ты на самом деле?!
Или, если ближе к вечеру какая-нибудь компания слишком наберется, Лаза и тут выступит с тирадой:
– Сперва языками чешете, сплетничаете, друг друга оговариваете за разными столами. А потом собираетесь вокруг бутылки, обнимаетесь и лижетесь, как мартовские кошки…
А уж если заметит, что кто-то в угаре тратит деньги на рулетку:
– Закрываем, этот стол закрываем! Как это – почему закрываем?! Да меня сейчас удар хватит, разбойник, не могу больше видеть, как ты отцовские деньги просаживаешь.
Хозяин Лаза Йованович из несостоявшегося владельца отеля, добитого поведением собственных гостей, их расточительностью, бесконечной пустой болтовней, неумеренностью в еде и выпивке постепенно превращался в того прежнего Лазу, прижимистого трудягу, обычного сапожника… Конец всему положила одна ночь, когда он заметил, как некая девушка при пособничестве горничной шмыгнула в номер к одному весьма важному постояльцу, преуспевающему политику. Он ворвался к ним разъяренным. Разразился неслыханный скандал. Девушку укутал в собственное пальто, позвал кучера и распорядился на фиакре отвезти девушку домой, а своего весьма важного постояльца выгнал на улицу прямо в нижнем белье. Не помня себя, он кричал:
– Сюда, значит, пришел развратничать?! Борделя тебе мало?! Парламента мало?! Решил среди простых людей поразвлечься, осел!
На следующее утро Лаза Йованович выставил отель на продажу. Продав, вернул все долги. Осталось у него ровно столько, чтобы купить себе и сыновьям скромные лавки, где можно заниматься ремеслами и мелкой торговлей. У него больше не было никаких великих планов. По ночам во сне он видел ноги. Ему снились тысячи ног с израненными ступнями, в пыли, среди них иногда попадался костыль или палка. Но всякий раз, когда он хотел поднять голову, чтобы посмотреть, кому принадлежат эти бесчисленные ноги, куда они идут – просыпался, весь в поту. Кроме того, у него было чувство, что там, в той колонне, идет и он сам, хотя своих ног ни разу не увидел, внизу были скорее какие-то нечеловеческие ступни, что-то похожее на копыта, словно по этой дороге его на карачках нес сам черт.
«Югославия» досталась группе арендаторов. Одни занялись рестораном. Маэстро Панте замены найти не смогли, никто из местных обжор до него не дорос. То, что для других было основным блюдом, ему подошло бы только в качестве легкой закуски.
Другие держали комнаты. Официально: «Пожалуйста, никаких девушек сомнительного поведения…». А неофициально: «Ваши пожелания? Вас больше интересуют брюнетки или блондинки…»
Третьи взяли в наем большой зал для танцев и концертов. Где-то в бухгалтерских книгах осталась запись, что этот зал с примыкающей к нему летней верандой, теперь уже под названием «Урания», арендовал киномеханик Руди Прохаска. Он демонстрировал там самые популярные фильмы того времени, главным образом комического или любовного содержания.
Продажа, ипотека, закрытие ипотеки, выписки из регистрационной книги, покупка, гарантия, договор о найме – Малишич-Государство только успевал пучить губы, никогда еще не приходилось ему заверять за такое короткое время столько документов. И всем срочно. И все, наученные опытом, сокрушенно спрашивали:
– Господин Государство, а может, пивка?
Даже в раю люди повсюду прилепляли бы жвачку
В начале мая 1980 года я отправился в кинотеатр «Сутьеска». Показывали фильм, название которого припомнить не могу. Более того, возможно, не без причины, не удается мне и вспомнить, был ли тот фильм художественным или документальным.
Зато я прекрасно помню, что зал кинотеатра уже тогда находился в плачевном состоянии. Собственно говоря, упадок начался с послевоенной национализации гостиницы «Югославия» (кинотеатр под именем «Урания» входил в гостиничный комплекс), и хотя его несколько раз перестраивали, ремонт толком так и не сделали. Думаю, в таком жалком виде он просуществовал до 1991 года, потом некоторое время простоял под замком и по своему первоначальному назначению до настоящего времени больше не использовался.
В городе остался только один кинотеатр, «Ибар», тот, что рядом с гостиницей «Турист». Но эта история не про «Ибар», хотя и тут есть о чем рассказать.
Интересно, что наряду со многими вещами, которые я не могу вспомнить, не помню я и того, каким по счету был этот сеанс.
Может быть, он входил в воскресную позднюю утреннюю программу, обычную для выходных, когда солдатам давали увольнительные в город на целый день? Дежурные офицеры проводили смотр в автомобильной части неподалеку от нас и в казарме танкистов, немного подальше, обращая особое внимание на наличие у каждого, кто идет в увольнение, иголки и нитки, чтобы пришить пуговицу, если вдруг оторвется. Ведь об авторитете Югославской народной армии судят и по таким вещам. Потом произносили несколько слов о сложной внешнеполитической обстановке, добавляли еще несколько слов о ничуть не менее деликатном моменте, который переживает наша страна, и наконец ворота открывались. Комнаты в отеле «Турист» оккупировали счастливцы, к которым приехали жены или девушки. Входили они туда бледными, выходили разрумянившимися. Скамейки в парке были плотно забиты новичками в военной форме, окруженными родственниками, прибывшими со всех концов страны. У каждого второго новобранца на коленях стояла обувная коробка, служившая обычной упаковкой для домашних пирожных и пирожков, и на вопросы любопытных членов семьи он отвечал с набитым ртом. Солдаты, к которым никто не приехал, задумчиво ждали в длинной очереди перед главпочтамтом. В тесных телефонных кабинах было душно и пахло потом и другими, весьма разнообразными, запахами человеческого тела, тепло предыдущего разговаривающего не успевало остынуть, даже черные бакелитовые трубки оставались влажными от только что державших их ладоней. Из соседних кабин слышалось, как кто-то кричит («Алло! Алло!»), кто-то смеется («Да не может быть…»), кто-то чуть не плачет («Прошу тебя, передай ей привет…») – но каждый старался остаться как можно дольше. Кончалось дело тем, что сердитая телефонистка с точностью до мельчайшей мелочи подсчитывала цену разговора, и солдаты снова отправлялись задумчиво слоняться по городу… В конце концов разбредались по кинотеатрам. Смотрели что угодно, то есть то, что показывали в «Сутьеске» или «Ибаре».