Иногда из тумана выплывают фарватерные буи. Строго говоря, фарватера, как такового, здесь не существует, море очищено от мин. Здесь проходит много американских судов, и их владельцы не стали бы рисковать сохранностью кораблей или платить колоссальные взносы за страховку от подрыва на мине. Но буи еще остались, и мы придерживаемся их для того, чтобы время от времени контролировать направление своего движения.
Все рассчитано: и скорость судна, и возможный дрейф, и направление, и сила течения в данный момент. Но на душе неспокойно. Самое неприятное в море — это отсутствие видимости, туман. Моряк, ведущий судно в тумане, чувствует себя, пожалуй, так же неуверенно, как и человек, идущий с завязанными глазами. Для ориентировки в тумане нужно как можно чаще измерять глубины под судном и, сопоставив полученные результаты с данными, нанесенными на карту, проверять свое местоположение. Но глубины у входа в пролив не отличаются характерностью и контролировать себя по ним очень трудно. Изредка показывающиеся из тумана буи служат добавочными, очень полезными ориентирами.
Стою на надстройке и внимательно прислушиваюсь к гудкам судов. Позади меня стоит Каримов и подает звуковые сигналы тифоном. На палубе, на правом борту, Сергеев и Гаврилов периодически измеряют лотом глубину. На полубаке — впередсмотрящий моторист Олейник. Машина не работает. Механики и старший моторист Костев возятся около двигателя. Мотористы работают на палубе наравне с матросами.
— Справа по носу буй! — кричит Олейник.
Я тоже вижу в тумане его увеличенный рефракцией силуэт.
Вот он метрах в тридцати по нашему правому борту. Две чайки сидят на нем и спокойно смотрят на проходящее судно. Одна из них жалобно квохчет и, взлетев, пропадает в тумане, вторая остается на месте. Они привыкли к виду часто проходящих судов, и это их не беспокоит. Мы медленно проходим мимо буя, и его очертания тают за кормой.
К полудню ветер начинает немного свежеть и отходит к востоку. Туман временами редеет, временами сильно сгущается.
— Ну, пошли опять заряды, — говорит Каримов. — Вот уж действительно туманная Англия. Скоро поворот в пролив. Хоть бы немного прояснилось.
— Ничего, — отвечаю я, — зарядами идти легче, чем в сплошном тумане. Временами все же видимость есть. До поворота мили четыре, что-нибудь увидим.
Перед поворотом Мельников сменяет Каримова. Справа раздается отдаленный мерный звон колокола.
— Ну, сейчас поворот, — замечает Александр Семенович, — начинаются затонувшие суда.
Звук колокола справа замирает, но на смену ему справа по носу начинает звонить другой; слева, как бы перекликаясь с ним, звонит еще один.
Каримов спускается с надстройки и останавливается у резных поручней полуюта. К нему подходит Решетько.
— Александр Иванович, — спрашивает он, — это что за звон? Сергеев говорит, что на затонувших судах. Как же они звонят?
— На буях, установленных над затонувшими судами, — говорит Каримов, — или около них под фонарем подвешивается колокол. Буй качается на волне, и колокол звонит. Такие буи с колоколами обычно ставятся в местах, где преобладают туманы. Ясно?
— Ясно, — отвечает Решетько не совсем уверенно. И немного погодя спрашивает: — Неужели здесь так много затонувших судов? Вроде больше даже, чем на подходах к Кильскому каналу.
— Конечно, больше, — отвечает Каримов, закуривая.
По времени подходим к точке поворота. Густой заряд тумана. Видимости никакой. Но поворачивать нужно. Судя по карте, прямо по курсу много затонувших судов, да и незачем слишком удаляться к французскому берегу. Отдаю команду:
— К повороту! По местам стоять!
Сергеев повторяет команду, и матросы разбегаются по местам. На минуту мелькает мысль: преждевременный поворот может привести к большой отмели, усеянной затонувшими судами. Отработать задним ходом под парусами невозможно. Но я гоню эту мысль. Ошибки быть не может, все учтено, и я командую поворот на новый курс.
Через пятнадцать минут, как бы для того, чтобы успокоить меня, завеса тумана разрывается, и справа на расстоянии не более полутора миль, показывается длинный барьер из нагромождения погибших судов. С торчащих в разные стороны обломанных мачт кое-где свисают обрывки снастей. Высоко в воздух задраны изуродованные пробитые кормы и носы, над которыми возвышаются смятые дымовые трубы. Все покрыто ржавчиной, и издали кажется, что кладбище кораблей густо покрашено железным суриком.
Несколько в стороне от этого страшного памятника войны покачиваются, уныло звоня, два зеленых буя. За ними дальше виднеется фарватерный буй.
Немного подворачиваем, и когда налетает следующий заряд тумана и покрывает все мутно-серой мглой, мы уже на курсе и снова двигаемся на ощупь в тумане, вслушиваясь в гудки встречных судов, и снова, справа и слева, печально звонят колокола на морских надгробных памятниках.
К концу дня входим в самую узкую часть канала, видимость несколько улучшается. В густой дымке белеют знаменитые меловые скалы Дувра. По всему берегу торчат высокие решетчатые мачты радарных установок[4] и радиостанций. Их ажурные силуэты усеивают все окрестные холмы.
Дальше за мысом чуть виднеются башня маяка, волноломы и строения города. Это — Дувр, ключ к Английскому каналу, как именуют англичане пролив Ла-Манш. Во время Второй мировой войны здесь проходила передовая линия обороны Англии.
Отворачиваем немного влево, чтобы не быть прижатыми течением к опаснейшему мысу этой части Ла-Манша — Данджнесс. Дальше пролив расширяется, и навигационных опасностей в нем нет, но начинает… смеркаться, и туман вновь густеет. Впереди беспокойная ночь.
Во второй половине дня 20 мая должны, по счислению, подойти к мысу Старт-Пойнт, за которым нужно поворачивать ко входу в Плимут. Туман по-прежнему покрывает все своим плотным покровом, и лишь изредка сквозь серую мглу ненадолго мелькает белый диск солнца. Ветер дует порывами, иногда достигая силы четырех баллов, иногда затихая до полного штиля, и тогда паруса опадают, свешиваются складками и хлопают на размахах качающейся шхуны.
Совершенно ясно, что ветер скоро либо прекратится совсем, либо изменит свое направление. Машина уже давно подготовлена к пуску.
Несколько раз при уже совсем стихшем ветре собираюсь поставить машинный телеграф «на малый вперед» и вызвать команду на уборку парусов, как ветер начинает дуть снова. Наполняются паруса, слегка кренится «Коралл», журчит вода за бортом, и начинает щелкать счетчик лага на корме.
Неожиданно, после длительного затишья, ощущается чуть заметное движение воздуха навстречу судну. Не может быть! Смотрю на воду. С юго-востока в направлении ранее дувшего ветра идет пологая зыбь, но с противоположного направления, со стороны океана, идет уже ясно различимая рябь. Паруса начинают полоскать и наполняться в обратную сторону, — нет ничего опаснее такого положения для судна под парусами.
Не успеваю вызвать наверх команду, как ветер уже обстенил паруса, и шхуна начинает двигаться назад. На наше счастье, ветер пока еще слаб, всего два балла, и перейти на другой галс сравнительно легко. Однако ветер усиливается, и медлить нельзя. Быстро меняем галс и при все усиливающемся ветре идем в крутой бейдевинд правого галса, удаляясь от невидимого в тумане мыса Старт-Пойнт. Ветер свежеет и быстро доходит до силы в четыре-пять баллов. Шхуна кренится, тучи брызг по временам поднимаются под правой скулой. Поручни мокры, и стекла в рулевой рубке сереют, как будто запотевают.
Туман явно редеет. Еще немного — и вот справа начинает проступать черный силуэт высокого скалистого мыса.
Мельников кивает в сторону берега:
— Вовремя сменился ветер. При прежнем курсе нас бы довольно близко прижало к этим «камешкам».
Под «камешками» он подразумевает высокие скалы, торчащие из воды у берега, около которых взлетают вверх столбы воды и пены от разбивающихся волн.
Туман быстро исчезает, относимый назад свежим ветром, и скоро от него остается только мутная полоса за кормой.
Вечернее небо чисто. Кое-где на нем, как легкие мазки невидимой гигантской кисти, плывут перистые облачка, солнце ярко блестит, и после долгого пребывания в мутно-серой мгле слепит глаза. Море из свинцово-серого превращается в зеленовато-синее, и пенные гребешки сияют ослепительной белизной.
Справа возвышается мыс Старт-Пойнт. Его скалистые обрывистые берега, веками выдерживающие натиск моря, сильно разрушены. Многочисленные скалы торчат из воды вокруг мыса, окаймленные бурунами. Обрыв берега изрезан множеством трещин, хорошо видимых в бинокль. Выше обрыва зеленеют густые рощи. На фоне зелени рельефно, как нарисованное, виднеется белое здание с башенкой для маячного фонаря и второе такое же — с мачтой сигнального поста.
Мы поднимаем наши позывные. На сигнальном посту запишут их и в случае необходимости при запросе сообщат, когда и каким курсом прошел «Коралл» мимо поста. Если есть какое-либо сообщение для «Коралла», то пост немедленно передаст его. Такие посты установлены на всех мысах и во всех местах, около которых сходятся пути кораблей. Пост молчит. Значит, для нас ничего нет. Впрочем, мы имеем радиосвязь с министерством в Москве, и любое сообщение может быть передано нам по радио непосредственно.
Когда мы уже проходим мыс, с кормы раздается голос Ильинова:
— Слева по корме «Барнаул» и «Кальмар»!
Позади на фоне полосы тумана, постепенно выходя из нее, показывается «Барнаул». Немного левее видны высокие мачты «Кальмара». Они без парусов. «Кальмар» идет под мотором.
— Почему он идет под мотором? Неужели испугался идти в тумане под парусами? — спрашивает Решетько.
— Скоро и мы пойдем под мотором. Как только поворачивать, так сейчас и долой паруса. А нам вон туда идти, — показывает Ильинов в сторону круто удаляющегося к северу, за мысом Старт-Пойнт, берега.
Каримов опускает бинокль и говорит: