— «Кальмар» идет под мотором, потому что идет с «Барнаулом», шел бы один, так, конечно, Александр Александрович не убирал бы парусов.
«Нет, — думаю я, — паруса убирать пока не будем, да и незачем, ветер хороший, видимость тоже. Начнет темнеть — уберем».
Но вот и точка поворота. Вызываем команду наверх, и Мельников начинает поворот. Куда девалась прежняя мешковатость, растерянность, незнание снастей и маневров? Люди работают четко, быстро и весело.
И хотя впереди им предстоит еще много работы, пока они сдадут настоящий экзамен на право называться моряками советского парусного флота, с ними уже не страшно выходить в океан.
Поворот проходит гладко, без задержек. Часа через два, с наступлением сумерек, уберем паруса и ночевать уже будем в порту.
Темнеет. На фоне берега, в глубине обширной бухты, один за другим вспыхивают огоньки. Чуть левее нашего курса зажигается маяк. Входя в аванпорт, мы должны оставить его справа. Круче к ветру уже идти нельзя. Убираем паруса и пускаем мотор. После длительного перерыва ровно и четко начинает работать двигатель. Жорницкий с видом именинника поднимается на полуют и облокачивается о поручни.
— Все-таки без машины не обошлись, — обращается он к Мельникову.
Александр Семенович усмехается.
— Да нет, просто решили немного прокрутить твой «сверхмощный» двигатель. А то он, чего доброго, совсем заржавеет, и придется его капитально ремонтировать, — шутит Мельников.
Жорницкий, чтобы перевести разговор, обращается ко мне и спрашивает, будем ли мы заходить ночью в порт или будем ждать на якоре у входа.
— Если лоцман встретит, зайдем, — отвечаю. Я понимаю Жорницкого, ему досталось за последние дни, так как Мельников не пропускал ни одного случая, чтобы не подтрунить над ним. Даже в очередном номере стенной газеты был помещен дружеский шарж на наших механиков. На этом неплохо сделанном Рогалевым рисунке были изображены механики, с тоской смотрящие на наполненные ветром паруса и говорящие друг другу:
«Неужели он не перестанет дуть?»
«Придется переконструировать мотор и сделать от него привод к мясорубке на камбузе. Больше, кажется, ему нет здесь применения».
Эта карикатура вызвала много шуток. Буйвал смеялся вместе со всеми, но Жорницкого она, кажется, сильно задела. А сейчас Павел Емельянович вновь чувствует себя отлично.
Около 23 часов подходим к проходу между волноломами. Лоцманского катера не видно, и я решаю идти в аванпорт, чтобы стать там на ночь на якорь. Проход неширок, каких-нибудь 80 метров. Вспыхивающий яркий свет маяка у входа слепит глаза и мешает ориентироваться. Когда свет гаснет, совершенно ничего не видно. Сбавляем ход до малого и осторожно двигаемся вперед.
Неожиданно справа, на высокой горе, смутные очертания которой черной массой проектируются на фоне звездного неба, начинает мигать прожектор. Луч направлен на нас. Совершенно очевидно, что это сигнальный пост и что он что-то запрашивает. Прошу Мельникова разобраться, в чем дело, а сам продолжаю следить за движением судна, стараясь держаться ближе к маяку. Другую сторону прохода видно плохо.
Мельников читает то, что передает прожектор, и говорит:
— Спрашивают, какое судно, откуда и куда идем.
— Пишите: «Советская шхуна „Коралл“. Лиепая — Владивосток, последний порт захода — Висмар. В Плимуте будем брать топливо, продовольствие и воду».
Мельников нажимает ключ клотиковой лампочки и начинает медленно «писать». Он еще не успевает окончить, как мы минуем маяк и входим в аванпорт. Навстречу быстро бегут огоньки лоцманского катера. Останавливаю машину и посылаю Каримова на палубу встретить лоцмана. Нужды в нем уже нет, но порядок есть порядок.
Лоцман поднимается на борт и направляется к корме.
После обычных приветствий и вопросов о длине судна, глубине осадки и т. д. лоцман, высокий, крепкий, худощавый мужчина, спрашивает:
— Куда идет судно?
— Владивосток, — отвечаю я.
Лоцман переспрашивает, я повторяю. Тогда, немного помолчав, он произносит:
— Прошу прощения, что беспокою господина капитана, но в наше время очень странно видеть парусное судно, идущее в такой далекий вояж. Тем более, — немного подумав, добавляет он, — русское парусное судно. Русские ведь мало плавают под парусами.
— Ну, ничего, скоро вам придется вводить в гавань очень много русских парусников, — шучу я. — В течение ближайших лет много их будет идти этим же путем. Да зачем далеко ходить, — я показываю в сторону моря, где на горизонте видны огни «Барнаула» и «Кальмара», — там идет еще один русский парусник, и он также пойдет на Дальний Восток.
— О, это очень хорошо, — кивает головой лоцман, — нет лучшей школы для моряков, чем плавание под парусами. Тот не моряк и недостоин звания «летучей рыбы», кто не ходил под парусами в дальние вояжи. — И, немного помолчав, добавляет: — Мистер Джон Бейдл искренне удивится, а он удивляется очень редко. — И тут же поясняет: — Мистер Бейдл — старый лоцман и бывший капитан парусного клипера. Он сейчас там, на лоцманском катере, пошел встречать те корабли. Но он не знает, что там тоже есть парусник, и тем более не предполагает, что это русский. Когда мы подошли к вашему борту, он, увидев ваши мачты, определил, что это швед, и удивился, так как уже очень давно шведские парусники не ходят так далеко. Хотел бы я видеть его лицо, когда он будет здороваться с вашим капитаном и узнает, что капитан русский, — смеется лоцман. Я тоже смеюсь, представляя себе диалог удивленного лоцмана с неразговорчивым Мельдером.
Медленно, малым ходом двигаемся по обширному аванпорту. В Плимуте я не был очень давно, пожалуй, лет пятнадцать, и теперь с интересом оглядываюсь по сторонам. Ночная темнота скрывает все вокруг. Однако бросается в глаза бедность освещения города, только вдоль берега ряд ярких огней, дальше все тонет во мраке, и лишь изредка кое-где горят уличные фонари. Смотрю на часы. Скоро полночь. Правда, англичане, а особенно жители таких провинциальных, хотя и больших городов, ложатся спать очень рано — часов в 10 вечера, но все же освещение на улицах прежде оставалось. Теперь его почти не видно.
Справа над горой, с которой мигал прожектор, много красных огней, это, очевидно, огни на верхушках радарных установок и радиомачт, предупреждающие об опасности пролетающие самолеты. Но вот что это за красные огни, висящие в воздухе над ярко освещенными корпусами каких-то многочисленных судов, занимающих почти всю правую сторону аванпорта и мимо которых, судя по нашему курсу, мы должны пройти?
— Однако сколько здесь американцев! Что же это — английский или американский порт? — В голосе Мельникова звучит ирония.
— Почему вы решили, что это американцы? — поворачиваюсь я к нему.
— Да вот видите, они держат на мачтах красные огни. Эту моду они завели еще во время войны. Теперь их легко узнать.
Я не спорю. Александр Семенович в течение всей войны плавал между портами Дальнего Востока и Америкой. Я в это время находился на Балтике и этих «мод» американцев, конечно, не знаю.
Неожиданно с одного из судов, стоящих под красным фонарем, в «Коралл» ударяет яркий, слепящий луч прожектора. Он деловито ощупывает сразу ставшую сияющей шхуну.
— Гот дам, — чертыхается лоцман и ставит ручку машинного телеграфа на «стоп». Луч слепит беспощадно и идти наугад опасно. Ощупав всю шхуну от носа до кормы и от ватерлинии до топов мачт, луч исчезает. Некоторое время, ослепленные ярким светом, мы ничего не видим перед собой. Затем постепенно начинают различаться огни стоящих на якоре судов, потом огни города и, наконец, темный силуэт горы с красными огнями над ней. Лоцман дает ход. Медленно двигаемся дальше, обходя американские суда. Непонятно, кто же здесь хозяева — англичане или эти люди на судах под красными огнями, которые не считаются ни с безопасностью другого судна, ни с лоцманом на его борту?
Миновав группу судов с красными огнями, приближаемся к огромному силуэту корабля, стоящего без огней. Даем задний ход и ровно в 0 часов 21 мая отдаем якорь. От Висмара по лагу пройдено 780 миль. Отсюда начнется настоящее океанское плавание вдали от берегов.
Лоцман прощается и, очевидно, не в силах забыть обидного осмотра, что-то ворча себе под нос, спускается на палубу. Через несколько минут подбегает катер и увозит его.
В проход между волноломами медленно входят огни «Барнаула» и «Кальмара».
«Ворота океана»
Начинает светать. Бледнеют красные огни на радарных мачтах и судах, стоящих в аванпорту. Резче проступают очертания гор на берегу и силуэты кораблей. К своему удивлению, в нашем соседе, который ночью не имел ни одного огня, узнаю английский гидроавианосец «Альбатрос». Его характерный корпус очень трудно спутать с каким-либо другим. Но в каком он виде! Он весь оборжавел, вооружение снято, на трубе глухая крышка из досок и брезента. Совершенно очевидно, что судьба судна решена и оно предназначено на слом.
Вот уже ясно вырисовываются американские корабли, которые так бесцеремонно рассматривали нас ночью. Их восемь: два крейсера, четыре эсминца и два громадных военных транспорта, а между ними и нами стоит большой танкер постройки прошедшей войны, что видно по его корпусу и сильному зенитному вооружению. Какова его национальная принадлежность, определить трудно, потому что флага на танкере нет.
Аванпорт очень велик. Его образуют три отдельных волнолома, преграждающих доступ океанской зыби в обширную естественную бухту, окаймленную невысокими горами и со всех сторон окруженную старинными фортами и цитаделями.
Эта обширная удобная бухта, на берегу которой стоит Плимут и дальше, в устье реки Теймар, — Девонпорт, издавна использовалась английскими судовладельцами и «рыцарями легкой наживы».
У причалов Плимута начинали свои разбойничьи набеги английские пираты Френсис Дрейк и Томас Кавендиш, вначале просто морские разбойники-корсары, действовавшие с разрешения правительства и платившие ему определенный процент с награбленных ценностей и имущества, а впоследствии адмиралы английского королевского флота. Отсюда они ходили к берегам Индии, Мексики, Перу. Смерть и разорение несли они повсюду, и смена черного пиратского флага («Веселого Роджерса») на английский королевский штандарт («Юнион Джек») не изменила характера их деятельности. В руках судовладельцев Южной Англии сосредоточилась монополия «торговли» с заокеанскими странами и транспортировка грузов в Европе. Как и многие другие города, Плимут получил право доставлять негров — «черную кость» в Америку и на острова Антильского архипелага.