Основой своего благосостояния Плимут обязан работорговле. В трюмах английских кораблей побывали многие тысячи негров. Часть из них была продана в рабство, а часть нашла свою смерть в этих плавучих тюрьмах.
Огромные сокровища, добытые за пределами Англии путем порабощения туземцев и морского грабежа, доставлялись в Плимут и другие портовые города Англии и превращались в капитал.
Один за другим гаснут огни в городе и на стоящих на якоре судах. Сквозь утренний туман все рельефнее проступают очертания окружающих рейд гор и городских построек в глубине бухты. Все серо здесь, как бы посыпано пеплом. Старые бастионы у подножия гор, городские здания, причалы, улицы — все подернуто серой вуалью. В течение нескольких столетий англичане использовали для строительства местный известняк, и его хмурый серый цвет стал господствующим в этом городе, названном «воротами океана».
Здесь все застыло в состоянии вековой давности, и кажется: еще пронесутся века над этим городом, и все так же будет стоять он нагромождением серых домов и бастионов, и так же медленно и тягуче будет протекать жизнь его обитателей. Видимость прежнего величия в неприкосновенности внешнего вида и уклада жизни вековой давности.
Я стою на корме и смотрю на город.
— Скучный какой-то город, — замечает Мельников, стоящий около меня. — Серый сам и стоит на серых скалах, и все кругом, даже небо и то серое.
— Да, скучноватая картина, — соглашаюсь я. — В Девонпорте, там, дальше, должно быть, немного оживленнее. Большие заводы, первоклассный порт. А здесь — здесь Англия середины прошлого столетия, чопорная старая Англия.
Мельников показывает в сторону выхода из Девонпорта. Один за другим из-за старого бастиона в строю кильватера выходят новенькие сторожевые корабли. Хотя они довольно далеко от нас, но мы совершенно ясно видим, что все четыре появившиеся из-за бастиона корабля идут под красными флагами. Беру бинокль: нет никакого сомнения, это турецкие флаги.
— А суда-то новенькие и явно английского типа, — говорит Мельников.
— Верно, — говорю я. — А вот и пятый показался. Сколько же их будет?
— Да уж наверное не меньше десятка. Вооружают турок потихоньку.
Турецкие суда проходят через аванпорт, салютуя флагами американским кораблям, которые, кстати сказать, даже не считают нужным ответить им. Минуя волнолом, корабли выходят в море и скрываются в утренней дымке.
Первые лучи восходящего солнца золотят верхушку горы и установленные на ней высокие решетчатые мачты. Рейд еще в тени, и предутренний ветерок забирается за воротник и заставляет поеживаться.
Спускаюсь вниз и начинаю готовить документы. Сегодня нужно успеть оформить приход, сделать необходимые заявки, добиться получения компасного мастера и девиатора (чтобы установить компас в более удобном для работы месте — на крыше рулевой рубки), составить и отослать в наше консульство в Лондоне рейсовое донесение за проделанный переход. Словом, дел много.
Около девяти часов утра я слышу, как под бортом пыхтит катер. Затем раздается стук в дверь, и ко мне в каюту входят трое англичан: представитель портовых властей, таможенный чиновник и агент, обслуживающий наши суда в портах Плимут и Девонпорт. Оформление прихода занимает около часа. После этого предъявляю агенту заявки «Коралла» на топливо, воду и продовольствие и заказ на компасного мастера. Просмотрев заявки, он предлагает проехать с ним в контору. Насчет компасного мастера обещает «выяснить возможности».
Все вместе выходим на палубу. Отдаю приказания Мельникову о судовых работах на сегодня, и я готов. Спускаемся в катер. Рулевой и моторист с интересом разглядывают меня. У обоих в зубах наши советские папиросы «Казбек». Очевидно, пока мы сидели в каюте, они уже побывали на борту шхуны и познакомились с командой. Фыркая и чихая, мотор начинает работать. Отходим от борта и идем к городу. Поворачиваюсь к корме и придирчиво рассматриваю «Коралл» издали. Все как будто в порядке.
Еще пять минут, и, пройдя узкий вход во внутреннюю гавань, катер швартуется к обросшим водорослями ступенькам длинной каменной лестницы, ведущей на стенку. Сейчас отлив, кое-где обнажилось дно, и воздух насыщен нестерпимым запахом разлагающихся водорослей и гниющих отбросов. Поднимаемся наверх. Широкие ступеньки покрыты выбоинами, заполненными водой. Над лестницей в стенку вделана мемориальная доска. На ней написано, что в 1788 году отсюда отправлено первое судно с переселенцами в Австралию.
Что это были за «переселенцы», совершенно ясно. Долгое время Австралия служила местом пожизненной ссылки, и под переселенцами нужно понимать каторжан. Вскоре мое внимание привлекает вывеска на одном из домов — «Бординг-хауз „Золотая корона“» значится на ней.
Бординг-хауз — гостиница с пансионом для моряков, закончивших рейс, получивших расчет и ожидающих найма на другое судно. В былые времена около бординг-хаузов всегда царило оживление. Здесь можно было увидеть и подвыпивших моряков, и ловких, пронырливых вербовщиков, рассказывающих о райских условиях службы на какой-нибудь утлой посудине, и просто любителей покутить на чужой счет.
Обычно по утрам отсюда тянулись унылые вереницы моряков, завербованных накануне. Без единого пенса в кармане, с тяжелой после попойки головой, неся за плечами «ослиный завтрак»[5], чтобы начать новое плавание на старом, полуразвалившемся судне, брели они в порт. А после тяжелого плавания их снова ждал бординг-хауз в каком-нибудь порту, снова короткий разгул, вербовщики и новое плавание.
Сейчас около бординг-хауза пустынно и тихо. Только у входа в полном одиночестве сидит на раскладной скамеечке старый, дряхлый моряк с короткой трубкой в зубах и невидящими глазами смотрит перед собой. Кто он? Привратник ли, взятый хозяином из отплававших свой век моряков; последний ли жилец этого заведения, который за долгую трудовую жизнь только и скопил на старость в бординг-хаузе? Его худую шею прикрывает потертый старенький шарфик, а куртка морского образца усеяна бесчисленным количеством хитроумных заплат. Брюки под стать куртке, ботинки на толстенной подошве тоже латаны, а на голове совсем ветхая фуражка, надвинутая на самые брови.
Проходим еще немного, и вот мы в конторе агента. Небольшое скромное помещение с несколькими клерками и пышная вывеска на фронтоне дома. Агент, принимая заказ, то и дело жалуется на застой в делах. На заявке на продовольствие он делает отметку о том, что русский капитан должен подробно написать, для чего ему нужно иметь именно такое количество. Вспоминаю, что в Англии до сих пор карточки на все виды продовольствия и на подавляющее большинство промышленных товаров. Правда, на «черном рынке» можно достать все что угодно, и этот же самый агент по другим расценкам доставит все заказанное без всяких разрешений. Оформив все бумаги, по указанному агентом адресу направляюсь в магазин морских пособий, где, возможно, удастся получить и компасного мастера.
В минувшую войну город довольно сильно пострадал от воздушных налетов. Целые кварталы сметены с лица земли. Сейчас руины убраны, и остались громадные пустыри, усыпанные серым щебнем. Зелени очень мало. В городе только один парк на горе, возвышающейся напротив входа в бухту. Среди уцелевших зданий преобладает старинный стиль архитектуры. Улицы узкие и кривые. Костюмы встречных скромны, лица усталые. Пять с половиной лет войны и воздушных бомбежек не прошли бесследно.
Вполне уверенный вид имеют только многочисленные американские моряки, в полной форме прогуливающиеся по улицам. Их много. Вот навстречу мне идет целая ватага матросов. Они громко смеются, в зубах у них сигареты, карманы набиты шоколадом и жевательной резинкой. Подходя к указанному мне агентом магазину, вижу пьяного американского матроса, шагающего по середине мостовой в обнимку с девушкой. Да, до войны в Англии так не ходили…
Небольшая витрина нужного мне магазина завалена всевозможными морскими принадлежностями. Тускло поблескивают какие-то старинные компасы, секстанты, термометры, астролябии, здесь же выставлены морские непромокаемые штормовые куртки, зюйдвестки, сапоги. На синем свитере лежит трубка и особый непромокаемый кисет. Около — несколько морских лоций.
Толкаю дверь, над головой дребезжит звонок, делаю два шага вниз по ступенькам и оглядываюсь. Маленькое помещение, так же как и витрина, завалено всем, что только может потребоваться моряку. Небольшой полированный прилавок разделяет комнату пополам.
На звук дверного звонка открывается дверь, ведущая, очевидно, в жилые комнаты, и из нее выходит маленький худенький старичок, чрезвычайно опрятно, но бедно одетый. Его розовое дряблое личико подпирает твердый высокий крахмальный воротничок. На покатых плечах потертая визитка красно-коричневого цвета, узкие брюки, несмотря на аккуратно заглаженную складку, мешочками свисают около колен и сзади, ботинки на толстой подошве, какие носят в Англии малосостоятельные люди. На голове черный старенький котелок, немного великоватый и надвинутый на уши.
Быстрой, семенящей походкой старичок выходит из-за прилавка и идет навстречу. Комната мала — и, сделав два-три шага, он уже около меня. Приветливо улыбаясь, обнажая аккуратные фарфоровые зубы, он представляется: мистер Симпсон.
Мой ответ — капитан советской шхуны «Коралл» — вызывает целый поток приветливых выражений, вопросов и пожеланий. Старичок говорит очень быстро, суетливо двигая руками, все время улыбаясь и заглядывая в глаза. У него резко выраженный акцент кокни[6], жителя населенного беднотой Ист-Энда, и я с трудом понимаю его быструю речь. Разбираю только, что он очень рад видеть капитана русского парусника, что русские замечательные, сильные люди, что в течение всей прошедшей войны он был твердо уверен в победе русских, которых еще никто и никогда не побеждал, что в молодости он также много плавал на «чайных клиперах»