[7] и что сегодня в утренних газетах уже сообщалось о приходе в порт первых советских парусных кораблей, ранее никогда не заходивших в Плимут. Он еще много говорит, суетясь и шаркая ножками, но я окончательно перестаю понимать его. Воспользовавшись небольшой паузой, прошу порекомендовать мне компасного мастера и девиатора для перестановки компаса на шхуне и уничтожения девиации.
Мистер Симпсон все так же суетливо рекомендуется компасным мастером и девиатором и выражает желание завтра же утром приступить к работе. Быстро договариваемся о сроках и стоимости работ, после чего я, попрощавшись со словоохотливым хозяином, направляюсь к себе на шхуну.
Возвращаюсь я другой дорогой. Но и здесь на моем пути все те же узкие, кривые улочки со старинными домами и усыпанными серым щебнем пустырями, все те же американские матросы. Но вот на одном углу совсем необычное зрелище: два американских полицейских в полной форме. Они стоят, заложив руки за спину, в руках у них клобы[8].
Их белые шапочки лихо заломлены набекрень, и глаза с профессиональной зоркостью следят за фигурой удаляющегося молодого англичанина в морской куртке.
Но вот передо мной открывается рейд, и я выхожу на набережную. Недалеко от стоящего на приколе гидроавианосца «Альбатрос» — танкер и несколько американских кораблей.
Катер уже ждет меня, и я испытываю огромное облегчение, ощутив под ногами палубу «Коралла».
По окончании рабочего дня несколько человек команды во главе с Буйвалом уволились на берег. К моему удивлению, еще засветло все вернулись на судно. На вопрос, почему они так рано вернулись, Григорий Федорович с усмешкой отвечает:
— Делать-то на берегу нечего. Прошлись, посмотрели немного, заглянули в магазины — там все по карточкам, зашли в кино, но с середины картины ушли. Мы смотрели какой-то американский боевик, Шарыгин насчитал около двадцати таких ударов, которыми награждали друг друга «герои» картины, что после каждого из них человек должен был бы стать в лучшем случае инвалидом второй группы, а у них даже волосы не растрепались. Как только можно показывать такую чепуху, просто не понимаю…
Через некоторое время выхожу на полуют. Густая темнота обволакивает рейд, и только на американских кораблях светятся красные огни на мачтах. Воздух насыщен влагой, и как сквозь густую вуаль, на небе проглядывают яркие звезды. Около второго трюма сидят матросы и делятся впечатлениями.
— Вот так и получилось, — ворчит Шарыгин, — шли в Англию, а попали вроде в Америку. На улицах — американская полиция, американские матросы. В лавках — американские сигареты. Товары тоже почти все американские. Автомобили — старых марок. Все по карточкам, дороговизна. В кинотеатрах — американские фильмы. Мордобой и стрельба, стрельба и мордобой.
— Ну что ж, посмотрели Англию, а теперь можно и отдохнуть, — говорит Каримов, и все расходятся.
Мимо быстро несущегося автомобиля мелькают дома, прохожие, встречные автомобили, старомодные леди с холеными, величественно шагающими на цепочках кошками, американские моряки, витрины магазинов, пустыри, полицейские в белых, лихо заломленных шапочках с клобами в руках. На машине агента едем с Мельдером в Девонпорт, где уже два дня стоит под погрузкой угля «Барнаул». Нужно побывать у Зенькова и зайти в контору топливной фирмы, уточнить заказ на топливо для «Коралла» и «Кальмара».
Машина вылетает из узких улочек города на шоссе «Си-Фронт», огибающее по берегу гору с парком. Это — излюбленное место отдыха местных богачей. Слева расстилается бухта, справа тенистые аллеи и газоны парка. Под обрывом, по краю которого идет шоссе, — купальни, курзалы, вышки для прыжков в воду. Но сегодня будний день, и здесь довольно пустынно. Вот кто-то плывет к мосткам купальни. На сине-зеленом фоне воды резко выделяется красная шапочка пловца. С высоты в прозрачной воде видно каждое его движение.
Справа в аллеях виднеются фигуры людей, спящих на скамейках. Это — безработные, для которых ночлег под крышей не по карману. Аллеи внезапно кончаются. На невысоком холме, возвышающемся среди луга, покрытого яркой зеленью, на гранитном пьедестале стоит позеленевший от времени памятник английскому мореплавателю и пирату времен королевы Елизаветы — адмиралу Френсису Дрейку. Облаченный в средневековые доспехи и шлем, он держит левую руку на эфесе меча, а правой опирается на земной шар. У подножия памятника, на скамейках, пригревшись на солнцепеке, спят безработные да несколько детей играют в песке под присмотром нянек. Луг кончается, еще несколько аллей, крутой спуск — и мы въезжаем в район доков Девонпорта. Несколько крутых поворотов по узким, вымощенным камнем улицам — проходам между складами, и вот мы у цели путешествия. Машина останавливается, и шофер показывает, куда надо пройти, объясняя, что дальше ехать нельзя.
Идем между зданиями складов и контор. У одного из складов толпятся молчаливые, хмурые докеры. Их больше полсотни. Это люди, ожидающие работы. Некоторые из них перебрасываются между собой отдельными фразами, другие ждут молча и терпеливо, держа в зубах давно пустые трубки. Когда мы равняемся с ними, из склада выходит плотный стивидор[9] с огрызком сигары в зубах и пальцем манит к себе ближайших докеров. Несколько человек направляются к нему и, остановившись, вопросительно смотрят на того, в чьих руках обед для семьи, плата за квартиру и, что греха таить, — щепотка доброго табака для изгрызенной пустой трубки.
Стивидор подходит и осматривает каждого с ног до головы, как барышник, покупающий лошадь. Наконец он выбирает одного и через плечо большим пальцем показывает в сторону склада, бесцеремонно отталкивает другого, который кажется ему недостаточно сильным и ловким, покровительственно хлопает по плечу третьего и, повернувшись на каблуках, направляется в склад. За ним идут двое счастливцев. Остальные докеры безмолвно и разочарованно смотрят им вслед.
Проходим склады и выходим на набережную. Несколько пароходов стоят под погрузкой, большая же часть причальных стенок пуста.
«Барнаул» стоит под угольным краном. Кран ковшом захватывает уголь из большого штабеля на берегу и с грохотом высыпает его в открытый люк бункера.
Мельдер смотрит на часы.
— Сейчас начнется обед, — говорит он.
Мы останавливаемся и ждем, когда кран перестанет работать, чтобы не лезть в угольную пыль.
На стенке набережной недалеко от нас лежит большой старый якорь, на нем сидит парень в морской куртке. Мельдер показывает на якорь рукой, поворачивается и идет, я иду следом за ним. Язык жестов Александра Александровича мне понятен. За всю дорогу он не проронил ни слова и после предложения обождать обеденного перерыва, кажется, больше не собирается нарушать молчание. Подходим к якорю и садимся на его гигантскую лапу. Достаю портсигар, протягиваю его Мельдеру и встречаюсь взглядом с нашим соседом, сидящим на веретене якоря. Протягиваю портсигар и ему. Он встает, берет папиросу, благодарит и, нюхая табак, с любопытством разглядывает мундштук.
В Англии не курят папирос. Большинство курит трубку, меньшинство — сигареты. Запах английского табака, приготовленного не таким, как у нас, способом, не похож на запах нашего.
Одет парень в обычный костюм английских моряков и докеров: грубая морская куртка с большими карманами, такие же брюки, крепкие поношенные ботинки и приплюснутая фуражка с большим, нависшим над глазами, потрескавшимся козырьком. Шея обернута грубым шерстяным шарфом. Лицо сильное, с широко расставленными серыми глазами. На шее, под подбородком, золотисто-рыжеватые колечки норвежской бородки. На вид ему лет двадцать пять. Загар дальних плаваний уже почти сошел с его щек.
Закуриваю и протягиваю ему спички. Он зажигает папиросу и рассматривает коробку спичек, затем спрашивает:
— Вы русские? Моряки?
— Да, — отвечаю я. — А как вы узнали?
— На спичках написано. Да и никто больше не даст безработному матросу закурить.
— Давно без работы?
— Шестой месяц. Раньше были сбережения, теперь плохо. — Помолчав, качает головой: — Очень плохо.
— Почему ушли с судна?
Он усмехается:
— Почему уходят с судов моряки? Потому, что суда перестают плавать. На этом месте перестал плавать и мой пароход. Вон он стоит. — Моряк показывает рукой в сторону.
Оборачиваюсь. Сзади нас, за большим пакгаузом, находится небольшая квадратная гавань, в которой тесно, борт к борту, сплошь занимая все пространство между причальными стенками, стоят десятка три судов различной величины. Их трубы наглухо завязаны брезентом. Палубы пусты. Это корабли, поставленные на прикол из-за отсутствия работы для них. Такие «кладбища» вполне пригодных к работе кораблей имеются во всех английских портах. Сотни пароходов стоят без движения, и тысячи моряков остались без работы.
— Который ваш? — спрашиваю я.
— Шестой с краю. Вон тот с красной трубой, «Готфорд».
Пытаюсь разглядеть пароход, но с красными трубами их несколько, да и не все ли равно который…
— Хороший корабль, — говорю я, чтобы сделать приятное своему собеседнику, ибо нет ничего приятнее для моряка, чем похвала кораблю, на котором он плавал или плавает.
— О да, — оживляется моряк. — Он делал по десять с половиной миль. Мы ходили в Южную Африку: Кейптаун — Саутгемптон. Всю войну. Последний раз мы пришли из Кейптауна в декабре прошлого года, и больше «Готфорд» никуда не ходил. Даже отсюда туда, — он машет рукой в сторону морского кладбища, — его перетащили буксиром.
Он замолкает и задумывается.
— У нас был хороший капитан. Очень хороший человек, не такой, какие бывают капитаны обычно. Он был старый человек. На этом корабле он плавал с его постройки — двенадцать лет. Он плакал, когда уходил с мостика, я сам видел, я тогда надевал чехлы наверху. У него большая семья где-то на севере. Сейчас очень много безработных капитанов. А какой у вас капитан? Хороший или нет? Так редко попадаются хорошие капитаны. У вас тоже, да?