К 15 часам «Барнаул» начинает выбирать якорь. К нашему борту подбегает лоцманский катер, и полицейский, облегченно вздохнув, не попрощавшись, быстро спускается в него. Начинаем сниматься и мы. Вся стоянка заняла восемь часов десять минут. После тысяча двухсоттридцатидвухмильного перехода это маловато, но задерживаться здесь нечего. Все впечатление от прекрасного, живописного уголка природы испортил полицейский, торчавший у нас на борту.
Впереди тысячемильный переход до следующего порта захода — Порте-Гранде на острове Сан-Висенте в группе островов Зеленого Мыса. Медленно отступая и как бы вырастая в высоту, отходит назад остров Мадейра. Над островом возвышается пик Торринхас, самая высокая точка острова. При хороших условиях погоды он виден с моря свыше чем на 60 миль.
На море полный штиль. За кормой, догоняя нас, дымит «Барнаул», чуть левее идет «Кальмар».
Немного погодя проходим среди группы рыбачьих лодок. На одной из лодок машут платком. Но вот минуем последнюю лодку, впереди безбрежная даль гладкого как стекло океана. Ни пенистого гребня в синей водной пустыне, ни птичьего крика, ни свиста ветра в снастях. Пологая мертвая зыбь подходит справа по корме, и ее выгнутая, как отлитая из прозрачного синего стекла, поверхность поката и блестяща. Кое-где на воде белыми островками сидят группы чаек, при нашем приближении поднимающихся вверх и садящихся на воду немного дальше. Солнце палит нещадно. Душно. И только движение воздуха навстречу судну немного освежает лицо. Штиль, изнуряющий штиль…
На закате солнца «Барнаул» обгоняет нас и «Кальмар» и, дымя, уходит вперед.
Ночь не приносит облегчения. Жарко, и команда, покинув душные кубрики, располагается на трюмных люках под голыми мачтами. Сегодня не слышно смеха и шуток, обычных в ночной прохладе. Все молча устраиваются на ночь.
В каюте очень душно, и мне не хочется спускаться вниз.
Стою на корме и смотрю вперед. Поведение барометра мне не нравится. Он то резко падает, то вновь начинает подниматься. Правда, морская поговорка гласит:
Стрелка скачет вверх и вниз —
То погоды лишь каприз,
Если ж медленно паденье,
Жди надолго измененья.
Я и не жду «надолго измененья», но возможность шквала, и к тому же очень сильного, налицо. Правда, мы без парусов, но рангоут очень высок, а откуда и какой силы налетит шквал, неизвестно.
В зеркальной глади океана отражаются бесчисленные звезды, в точности повторяя рисунок неба, и только у самого борта в расступающейся под корпусом воде они дробятся и исчезают. Горизонта не видно, он закрыт густой дымкой, а именно там, на горизонте, должно возникнуть черное пятно тучи, несущей шквал. Рядом со мной стоит Каримов и внимательно вглядывается в горизонт. Позади нас машинный люк, и оттуда столбом поднимается вверх горячий, пропитанный запахом масла воздух. В машине сейчас нелегко, и машинной команде достается. Вот из двери надстройки под нами выходит на палубу, ища прохлады, моторист Костев. Он в одних брюках и легких сандалиях. В свете иллюминатора радиорубки видно, что все его тело блестит от пота, как будто его с ног до головы облили водой. На шее у него кочегарская сетка. Он вытирает ею лицо, с наслаждением дыша полной грудью. Нам душно, а ему, поднявшемуся из раскаленного машинного отделения, кажется, что здесь, наверху, прохладно.
Наступление дня тоже не приносит облегчения. По-прежнему, как густое масло, переливаются пологие волны мертвой зыби, покачивая «Коралл»; по-прежнему неподвижен раскаленный воздух. До металлических частей невозможно дотронуться. Из пазов палубы жирными черными каплями выступает смола. Мачты «Кальмара» чуть видны на горизонте, он правее и впереди нас. От пожарного рожка оборудуем перед обедом на палубе душ из забортной воды. Это должно немного освежить команду и одновременно предохранить палубу от рассыхания. И так уже во многих местах появились трещины.
Как только душ начинает работать, около него выстраивается очередь.
Не дождавшись, когда до него дойдет черед, Сухетский бежит в машину и просит прибавить напор, после этого открывает второй рожок и ложится на палубу под струю. Из машины один за другим поднимаются механики и долго, фыркая, плещутся в струе.
За обедом у всех появляется аппетит, снова раздаются веселые шутки, и томительный зной переносится легче.
Перед ужином купание повторяется. Средство борьбы со зноем найдено.
К вечеру над штилевым морем слева за кормой появляется небольшое черное пятно, напоминающее вершину дальнего острова. Палящий зной и духота усиливаются. Дышать на раскаленной палубе трудно.
Пятно быстро увеличивается в размерах, расплываясь в ширину, поднимаясь вверх. Быстро подходит Мельников.
— Шквал?
— Да, шквал. Проверьте еще раз, все ли задраено на палубе и закреплено на местах. Усильте крепления вельбота.
— Есть, будет сделано, — отвечает Александр Семенович, и вскоре вся команда уже занята работой на палубе.
Черная туча, окаймленная клубящимся облачным валом, уже закрывает половину неба и быстро надвигается на солнце. В воздухе по-прежнему никакого движения, вода так же масляниста и гладка, но горизонт под тучей быстро чернеет.
— Ветер, — протягивает руку Каримов.
Еще несколько минут, и солнце, на мгновение окрасив в серо-палевый цвет вал облаков, скрывается за ним. Сразу темнеет, и только впереди ярко блестит освещенная солнцем вода, и голубеет небо. Черная полоса на воде быстро приближается к судну. Уже можно различить бесчисленные белые гребешки на ее поверхности. «Коралл» плавно падает на один борт и, высоко задирая бушприт, скользит с проходящей вперед волны.
— Десять градусов право! — командую я Рогалеву, стоящему на руле.
«Коралл» поворачивается кормой к приближающемуся шквалу.
Первый порыв ветра, густо зарябив воду, проносится над судном. Сразу делается прохладно и тихо. Еще мгновение, и черно-белая полоса пенной воды — под самой кормой. Оглушительно, разноголосо ревет ветер в снастях.
Лежавший на трюме небольшой кусок доски, подхваченный ветром, ударяется о фок-мачту и падает за первый трюм. Пена летит по ветру и тысячами брызг покрывает судно. Далеко-далеко впереди еще видна узкая полоска голубого неба, а вокруг уже вздымаются пенные гривы волн, и круто кренится, раскачиваясь с борта на борт, «Коралл», высоко поднимая то корму, то нос на попутной зыби.
Крепко держась за поручни, поворачиваюсь против ветра. Дышать невозможно. Воздух забивает рот, горло, с силой давит на глаза, и брызги срываемых с гребней волн больно секут лицо.
Все видимое пространство покрыто пеной и взлетающими вверх гребнями, горизонт окутан каким-то серым туманом.
Возле меня показывается фигура Мельникова, пробирающегося вдоль поручней; он что-то кричит, захлебываясь воздухом, но расслышать его невозможно — голос тонет в оглушительном реве ветра. Александр Семенович безнадежно машет рукой и, потеряв равновесие, чуть не падает. Удержавшись, опять хватается за поручни и, обняв меня за плечи, кричит в самое ухо:
— Дождь!
И сейчас же, точно по команде, все исчезает в мутной пелене, и потоки воды обрушиваются на нас. В одно мгновенье мы оба мокры до нитки. Сразу темнеет.
Нагибаюсь к его уху и кричу:
— Шкоты! Фалы! Потравить!
Александр Семенович кивает головой и, пробираясь вдоль поручней, исчезает за сеткой дождя. Немного погодя вижу несколько фигур, направляющихся по палубе к мачтам. Стремительно кренится «Коралл», на палубу, взбрасывая высокий султан пены и брызг, устремляется поток воды. Одна из фигур падает на колени, сбитая водой, другая поддерживает ее, ухватившись за леер. «Коралл» быстро выпрямляется, задирая нос, и падает на другой борт, прижимая обе фигуры к комингсу трюма, они встают на ноги и исчезают в серой пелене впереди, вслед за другими.
Неожиданно все вокруг озаряется ослепительно ярким бело-голубым светом. На мгновенье совершенно четко вырисовываются поручни, комингс трюма под ногами, потоки дождя, как бы застывшие в воздухе, серая от пены поверхность воды за бортом, растрепанная грива вала, высоко поднявшегося за кормой, — и снова все пропадает в темноте. Заглушающий все грохот обрушивается на судно.
Через несколько мгновений вновь вспыхивает ослепительный свет и раздается потрясающий грохот. И еще, и еще. При свете одной из вспышек молнии вижу какую-то фигуру, приближающуюся ко мне. Узнаю Пажинского.
— Борис Дмитриевич! Пожар! — кричит он мне на ухо.
— Где?
— В коридоре надстройки! Провода!
Вдоль поручней мы пробираемся к трапу. Я все же успеваю заметить, что сила ветра начинает слабеть. Навстречу нам спешит Каримов.
— Оставайтесь на надстройке, я иду вниз!
— Есть! — отвечает Александр Иванович.
Спрыгиваем на палубу в усыпанную бело-синими светлячками воду. Рывком распахиваю дверь, и мы вскакиваем в коридор надстройки. Здесь сухо, горит электрический свет, в воздухе пахнет гарью, жженой резиной и машинным маслом. Около двери каюты Жорницкого толпится несколько человек.
— В чем дело? Где горит?
— Протекает палуба, вода попала в розетку, короткое замыкание, загорелись провода под обшивкой, сейчас вскроем. Сергеев пошел за топором, — докладывает Жорницкий.
Действительно, в нескольких местах на переборке видны потеки воды. Плохо законопаченная палуба надстройки рассохлась, и в образовавшиеся пазы и трещины свободно устремляется вода.
— Почему не отключили свет в надстройку? — спрашиваю я, показывая на лампочку под потолком.
— Свет отключен, — отвечает Жорницкий, — это аварийное освещение, оно подведено по бронированному кабелю, замыкание невозможно.
С шумом распахивается дверь, и появляется Сергеев с топором в руке. На мгновение рев и свист врываются в коридор. Захлопнув дверь, Сергеев быстро подходит и начинает вскрывать обшивку. Под первой же снятой доской виден дымящийся провод, идущий от выключателя. Потушить его не составляет труда, и Сергеев переходит к следующей доске.