Через полчаса мы вместе с хозяином катера едем на берег. Лавируя между водоналивными баржами, катер подходит к небольшой бетонной пристани, у которой стоит множество рыбачьих лодок и других мелких судов. Высокий негр, матрос катера, прыгает на стенку и крепит швартов. Он бедно одет и очень худ, но по сравнению с гребцами, которых мы видели утром, выглядит упитанным. Второй негр, исполняющий обязанности моториста и рулевого, остается на катере и помогает нам подняться на стенку.
Мы сидим в удобных креслах вокруг небольшого столика в прохладном помещении агентской конторы. У потолка вращается огромный, в полкомнаты, пропеллер, создавая освежающее движение воздуха. Одетый во все белое, босоногий слуга-негр, повинуясь кивку хозяина или легкому удару в ярко начищенный гонг, висящий около письменного стола, бесшумно появляется около столика и так же бесшумно откупоривает запотевшие бутылки обжигающе холодного лимонада.
Хозяин конторы, молодой энергичный англичанин с безукоризненным пробором редких рыжеватых волос, одетый в белоснежный накрахмаленный костюм, внимательно слушает нас. Его фирма уже не первый год имеет дело с советскими судами и никогда еще не испытывала никаких затруднений с реализацией счетов в советском торгпредстве в Лондоне. Такими клиентами, как русские, надо дорожить, это он знает твердо.
Оформив заказы, выходим из конторы. После полутемного помещения нестерпимо яркий солнечный свет слепит глаза. Зеньков едет на «Барнаул», а мы с Александром Александровичем направляемся в город. Хочется хотя бы бегло познакомиться с городом, так как вряд ли удастся выбраться на берег, когда начнется подготовка шхун к переходу через океан.
Выходим на «плаццо» — небольшую квадратную площадь, окруженную правительственными зданиями и домами иностранных резидентов, — центр города и место прогулок местной аристократии в вечерние часы. Сейчас еще утро, и площадь довольно пустынна. Единственным украшением этой площади, да и всего города, являются четыре небольшие чахлые пальмы. Больше в городе никакой зелени нет.
От центра города поворачиваем обратно. Улицы быстро пустеют, магазины и кафе закрываются. Наступает время «сиесты», которая здесь продолжается с 11–12 часов до 5–6 часов вечера. В это время обеспеченные люди, спасаясь от жары, отлеживаются в гамаках, учреждения не работают, и город замирает до вечера. Только «черные рабы» — негры — продолжают трудиться под палящими лучами солнца.
Мы направляемся к берегу, пересекаем портовый район и выходим на бетонную пристань. Катера, доставившего нас утром на берег, на месте нет. Мы садимся на тумбу и ожидаем его прихода.
Ослепительно блестит море у берега. По рейду быстро бегут барашки, и все суда на рейде стоят носом против ветра на туго натянутых якорных канатах. Кормовые флаги, переливаясь, трепещут на ветру. В конце рейда на фоне серого, затянутого дымкой острова Санту-Антан торчит из воды черная скала с маяком, мимо которого мы проходили вчера вечером.
На бетонной пристани, свесив ноги, сидят с примитивными удочками в руках несколько негров или мулатов различного возраста и наружности.
Напротив нас сидит пожилой негр. В мокрой тряпочке около него копошится наживка: какие-то маленькие рачки вроде креветок. Удочка — сломанная и перевязанная в двух местах — ветха, леска толстая, вместо поплавка кусочек бамбука, концы которого замазаны какой-то клейкой массой. Он терпеливо сидит под палящими лучами солнца и не отрываясь смотрит на воду. Рыба клюет очень плохо, и рядом с ним на проволочке болтается в воде продетая под жабры только одна пестрая рыбешка, похожая немного на бычка.
Спрашиваю, как ловится рыба; негр испуганно оборачивается, бросает удочку на стенку, встает и, склонившись, что-то говорит по-португальски, затем начинает торопливо собирать рыболовные принадлежности. Мне становится ясно, что он не знает английского языка и мой вопрос принял за замечание белого, возмущенного его близким соседством.
Встаю, подхожу к нему и, показывая на удочку, пытаюсь при помощи жестов и немногих известных мне португальских и испанских слов объяснить, что он может продолжать ловить рыбу и уходить ему незачем. Но негр не понимает меня и, что-то виновато бормоча и часто кланяясь, суетится, вытаскивая свою жалкую добычу из воды и сматывая леску. Его соседи тоже начинают торопливо собираться. Мне очень неудобно, что своим неуместным вопросом я заставляю этих людей покинуть место, где они могут поймать несколько маленьких рыбешек и этим в какой-то степени обеспечить себе скудный ужин. Выручает Мельдер.
— Кто из вас говорит по-английски? — неожиданно спрашивает он.
Один из молодых удильщиков, мулат, низко склонившись, отвечает:
— Я, господин.
Мельдер кивает головой в сторону ответившего и снова погружается в молчание.
Я обращаюсь к мулату и прошу передать всем остальным, что они могут продолжать ловить рыбу, что мы сейчас уйдем и не будем мешать им и что я прошу извинения у этого человека, — я показываю на негра, с которым заговорил вначале, — за то, что испугал его. Переводчик дважды переспрашивает окончание моей фразы и потом, обернувшись к остальным, начинает громко и быстро говорить по-португальски. Рыболовы молча слушают его, иногда переспрашивая и недоверчиво поглядывая на нас. Потом переводчик внезапно обращается ко мне:
— Вы русские? С русских кораблей, пришедших вчера?
Получив утвердительный ответ, он вновь начинает громко и оживленно говорить. Теперь во взглядах, которыми окидывают нас по временам его слушатели, уже нет недоверия, в них любопытство.
Когда переводчик кончает, несколько человек отвечают одновременно. Один машет рукой и быстро-быстро говорит. В его речи улавливаю два знакомых слова: фамилию агента, у которого мы были утром, и почти одинаково звучащее на всех языках слово «капитанос». Очевидно, он видел нас у агента или около конторы и знает, что мы капитаны, а может быть, он видел, как мы приехали на катере и говорили с неграми, привезшими нас.
Все замолкают и смотрят на нас. Потом начинает что-то говорить негр, которого я напугал своим вопросом, его речь часто прерывается паузами, и под конец со слезами на глазах он низко кланяется мне.
— Этот человек просит извинить его за то, что он задержал внимание русского капитана, — говорит переводчик. — Он не знает языка и впервые в жизни говорит с русским. Ему рассказывал его племянник, кочегар на одном пароходе, что русские белые никогда не издеваются над негром, но он не верил ему. Белые — всегда белые. Но теперь, когда русский капитан просит прощения, что помешал ему ловить рыбу, он верит этому. Это первый белый, который говорил с ним по-человечески. И этот белый большой человек — капитан. Теперь до конца своей жизни он будет хранить это воспоминание и расскажет всем, кого увидит, что белый русский капитан говорил с ним и извинился перед ним.
Пока переводчик говорит, все кивают головами, как бы подтверждая правильность его слов.
С пыхтением подходит катер и останавливается около конца пристани. Глубоко взволнованный, подхожу к нашему соседу, желаю ему хорошего улова и, пожав ему руку, направляюсь за Мельдером к катеру. Уже стоя в катере, мы оборачиваемся: рыболовы кучкой стоят на пристани и смотрят нам вслед. Впереди всех стоит наш негр, прижимая левой рукой свою правую руку к сердцу. Моторист запускает мотор, и катер отходит от стенки. Мы машем на прощание руками.
Рано утром следующего дня, 12 июня, к борту «Коралла» подходит катер, таща за собой на буксире большую лодку, полную оборванных жалких фигур. Это были заказанные мною вчера рабочие, которые будут конопатить палубу над надстройкой. Необходимость этих работ была полностью подтверждена во время ливня, когда едва не случился пожар, но сделать это своими силами из-за малочисленности экипажа при короткой стоянке невозможно.
Катер швартует лодку к борту и швартуется сам. На борт поднимаются трое: полицейский — на смену ночевавшему у нас, толстый негр в фетровой шляпе и с короткой палкой в руках и шипчандлер. Полицейские обмениваются несколькими фразами, и сменившийся спускается в катер. Толстый негр подходит к борту в том месте, где стоит лодка с рабочими, и начинает что-то кричать сидящим в ней. Шипчандлер объясняет, что рабочими будет командовать надсмотрщик «мистер Самбо», и если мы заметим, что они плохо работают, нужно только сказать «мистеру Самбо», и он научит их, как нужно работать. Затем он сообщает, что баржа с водой будет подана к борту завтра с утра и в это же время будет завезено все заказанное нами продовольствие.
Сообщив все это, он что-то повелительно кричит, обращаясь к надсмотрщику, и спускается в катер. Сейчас же надсмотрщик подает какую-то команду, и рабочие из лодки начинают по одному подниматься на палубу. Последний передает наверх ворох пакли, два больших котелка для варки смолы, небольшой железный бочонок со смолой и разные инструменты, нужные для работы. С удивлением и грустью разглядываю этих «рабочих», кучкой стоящих около борта. Почти все они в страшном рванье, без шапок и чрезвычайно худы. Выделяются только двое в синих комбинезонах и синих беретах, оба в очках, на ногах у них сандалии. Очевидно, эти что-то вроде мастеров.
За моей спиной стоят матросы и мотористы и также разглядывают прибывших.
— Как они будут работать? Ведь они едва на ногах держатся, — говорит Олейник. Все остальные молчат.
В это время старый негр пытается снять с планшира бочонок со смолой и, не удержав его, роняет на палубу. Быстро нагибаясь, он пытается поднять бочонок, но, потеряв равновесие, падает, сильно ударившись грудью о бочонок. Тотчас «мистер Самбо» делает шаг вперед и замахивается на неудачника своей короткой палкой. Несчастный съеживается, ожидая удара. Стоящий неподалеку полицейский равнодушно смотрит на эту дикую сцену, как на нечто обычное, само собой разумеющееся. Но надсмотрщик не успевает ударить. Не успеваю и я произнести ни одного слова, как неожиданно из-за моей спины выскакивает Гаврилов, делает два больших шага, плечом отталкивает надсмотрщика и, нагнувшись, легко поднимает бочонок и ставит его на трюм.