Надсмотрщик начинает что-то кричать, и полицейский бросается к нему на помощь.
Скандал готов разгореться. Тогда я вмешиваюсь и объясняю надсмотрщику, что палуба советского судна — это часть советской территории, и я как капитан советского судна категорически запрещаю бить людей у меня на судне, и что, если он не может руководить работами иначе, я буду вынужден просить агента прислать мне другого надсмотрщика.
Угроза производит должное впечатление, «мистер Самбо», кланяясь, говорит, что без палки с этими людьми работать нельзя, так как они страшно ленивы, но что он постарается обойтись на судне без побоев. Потом они обмениваются с полицейским несколькими фразами, и полицейский отходит от группы молча стоящих негров. Подзываю Мельникова и прошу его показать рабочим, что нужно конопатить и где можно разогревать смолу, а сам ухожу в каюту. Проходя мимо буфета, прошу прислать ко мне Гаврилова и Сергеева.
Через несколько минут они уже у меня в каюте. Я говорю Гаврилову, что разделяю его возмущение поведением надсмотрщика, но предупреждаю — мы не должны забывать, что находимся в чужой стране и что подобный поступок может привести к крупному скандалу и провокации.
Выслушав меня, Гаврилов говорит:
— Честное слово, не мог удержаться. Я потому и схватил бочонок, что разрядка была нужна. Если бы я не схватил его, то этому толстому черту дал бы так, что он и костей не собрал бы. Понимаю, что так делать нельзя, но просто не совладал с собой. А на берег, если у них там все так, то мне действительно лучше не ходить.
Я отпускаю его, посоветовав впредь быть более сдержанным. Затем объясняю Сергееву правила поведения в случаях, подобных происшедшему, и поручаю ему наблюдение за командой. Пока я говорю, Сергеев хмуро молчит, опустив глаза и переминаясь с ноги на ногу. А когда я кончаю, он после небольшой паузы говорит:
— Все будет в порядке. — И вдруг, вскинув на меня глаза, добавляет: — Ведь знаете, Борис Дмитриевич, у меня у самого руки зачесались, когда он замахнулся на этого беднягу. Но Вы не беспокойтесь, все будет в порядке.
Отпустив Сергеева, приглашаю в каюту Буйвала, и мы долго сидим с Григорием Федоровичем, обсуждая, как производить увольнение людей на берег, чтобы избежать возможных провокаций. В это время над головой начинают дробно стучать конопатки, и, условившись, что с людьми поедет он сам, мы выходим на палубу.
Надсмотрщик уже расставил рабочих по местам, а сам растянулся в тени фальшборта на палубе. Иду посмотреть, как идет работа. Бойко стучат мушкели, которыми осаживают паклю в пазах между досками палубы. Конопатками работают четверо — двое в синих комбинезонах и еще двое помоложе. Остальные или счищают смолу с палубы, или сметают очищенное в сторону, или скручивают пряди пакли для работающих с конопатками. На носу около судовой бани, в которой решено разогревать смолу, возятся еще двое, открывая злополучный бочонок со смолой и приготовляя для нее котелки. Полицейский сидит возле них в тени полубака. Из надстройки выскакивает Сухетский.
— Борис Дмитриевич, слышу «Славу». Она где-то близко, «Барнаул» уже установил с ней связь. Говорят по радиотелефону. Хотите послушать?
Я спускаюсь в радиорубку. Слушать мешает стук наверху, но все-таки разбираю, что флотилия «Слава» стоит на якоре около острова Сантьягу в пустынной бухте и снабжает всем необходимым трех китобойцев: «Касатку», «Дельфина» и «Белуху», которые должны идти на Дальний Восток. Завтра утром китобойцы присоединятся к нам в бухте Порто-Гранде. Завтра закончим снабжение и мы, и, может быть, послезавтра удастся покинуть эту негостеприимную землю.
Время приближается к полудню, и солнечные лучи жгут немилосердно. Вдруг кто-то громко кричит:
— Акула!
Тотчас все бросаются к борту, каждому хочется посмотреть на страшного морского хищника, тем более что некоторые никогда его раньше не видели. Однако в прозрачной воде на фоне белого, хорошо видного дна нет ничего похожего на длинный веретенообразный силуэт «тигра морей».
— Ушла под корпус, — говорит Шарыгин, — теперь будет сидеть там в тени и поджидать добычу.
— Мы ее сейчас выманим, — отзывается Гаврилов. — Давай пустую банку из-под консервов.
Приносят банку, и Гаврилов, размахнувшись, с силой бросает ее в воду. Банка быстро наполняется водой и, перевернувшись, идет ко дну. И сейчас же из-под борта «Коралла» выскакивает огромное длинное черное сигарообразное тело. В мгновение ока акула уже около тонущей консервной банки и вдруг, внезапно перевернувшись и показав желто-белое брюхо, хватает свою «добычу». Но тотчас же банка с силой вылетает вперед из пасти акулы, а громадная рыба делает резкое движение, и ее хвост ударяет по поверхности воды, подняв высокий всплеск брызг. После этого акула делает круг и, показав спинной плавник над водой, уходит в сторону рейда.
— Ну и здоровая, — говорит Решетько, — расскажешь у нас на Черниговщине, так не поверят, что такие рыбы бывают. Неужели она и человека хватает?
— Вот попался бы ей в зубы, узнал бы, хватает она или не хватает, — отзывается Гаврилов.
— Эх, нужно было на «кошку» ловить, — с сожалением произносит Сергеев, — без всякой наживки взяла бы, видно, что голодная, за банкой как кинулась.
— Ну, что бы ты с ней делал? — говорит Каримов. — Такого здорового черта и на палубу вытащить нечем, да и возни с ней было бы, а толку никакого.
— Ну, толк-то, конечно, был бы, — хладнокровно замечает Быков, — из акульих плавников китайцы замечательный холодец делают, да и печенка у нее вкусная. Мясо тоже неплохое. Довелось пробовать. А из кожи можно сделать шкурки, которые лучше любой наждачной или стеклянной бумаги при работах по дереву.
— Смотрите, а наши негры совсем разволновались, — кивает на корму Ильинов.
Действительно, все рабочие сбились около борта и, показывая на воду, что-то оживленно говорят, строя гримасы, изображающие ужас и отвращение. Даже «мистер Самбо» и полицейский, забыв о своем «достоинстве», также жестикулируют около борта.
Но акула больше не возвращается, и постепенно все принимаются за прерванную работу.
В 12 часов бьет склянка, и Быков выносит на трюм кастрюлю с супом. Команда начинает обедать.
После обеда поднимаюсь в штурманскую рубку и принимаюсь за лоцию Вест-Индии, изучая подходы к острову Сент-Люсия — следующему пункту нашего захода, уже по ту сторону Атлантического океана.
В раскрытой сквозняком двери показывается Мельников.
— Борис Дмитриевич, — обращается он ко мне, — Быков просит разрешения отдать остатки обеда рабочим, говорит, что команда сегодня ела плохо. Жарко, да и купания не было, ну и много осталось. Так разрешите?
Я высказываю сомнение, хватит ли на всех, так как выделять некоторых неудобно. Мельников усмехается.
— Быков утверждает, что хватит на всех, вероятно, просто сварил лишнего. К тому же, говорит, пробовал сварить пшенную кашу на второе, а она плохо вышла, и он сделал другое второе, а вся каша осталась. Так что получается полный обед. Я уже ругал его за кашу. Говорит, у него в пшене большая экономия.
Совершенно ясно, что «остатки обеда» и «неудачная каша», конечно, варились специально. Ну что ж, будем считать их «остатками», и я прошу Мельникова передать Быкову, что отдать «остатки» можно, и одновременно поручаю Александру Семеновичу проследить, чтобы не последовало никаких инцидентов между «мистером Самбо», полицейским и нашими матросами. Он уходит. Прислушиваюсь: все так же дробно стучат конопатки, никакого шума и крика не слышно. Выхожу на палубу полуюта с левого борта, с которого расположен камбуз, и невольно останавливаюсь. Два оборванных негра, сидя на корточках около камбуза с мисками в руках, уплетают «неудачную кашу», сдобренную большим куском масла. Около них стоит высоченный Быков в белом колпаке с половником в руке и приговаривает:
— Кушай, кушай.
Заметив меня, он смущенно улыбается и замолкает.
Негры, услышав шаги, вскакивают и с испугом смотрят на меня, но Быков успокоительно хлопает одного из них по плечу. Негры успокаиваются, но продолжают стоять, и я, чтобы не смущать их, ухожу. Надсмотрщик с полицейским сидят под тентом и о чем-то разговаривают. Остальные негры продолжают работать.
Потом я узнал, что все рабочие по очереди ходили к камбузу и что в конце концов «мистер Самбо» обратил на это внимание, но, памятуя утреннюю сцену, сделал вид, что он ничего не замечает. А может быть, просто решил, что если есть такие «чудаки», которые бесплатно кормят негров, то и пускай кормят, сытый будет лучше работать, и он получит благодарность от хозяина. Так или иначе, а обеду рабочих он не препятствовал.
К вечеру, когда часть команды готовилась к увольнению на берег, в бане, где разогревалась смола, раздался грохот, и из открытой двери вырвался большой клуб черного дыма и пламени. Вслед за этим оттуда выскочил молодой негр и, сделав несколько шагов, упал на палубу.
— Пожарная тревога! — закричал Мельников, и тут же раздался громкий частый бой рынды на полубаке.
Не успел я выскочить из штурманской рубки, как матросы с топорами и ломами устремились к бане. Ильинов и Рогалев быстро разматывали шланг. Олейник бежал с огнетушителем. Внизу в машине застучала пожарная донка, и едва я пробежал полпути, как тугая струя воды ударила из шланга на палубу. С криком бежали негры, бросившие работу. Добежав до бани, я сталкиваюсь с Мельниковым, выскочившим оттуда. Переведя дух, он докладывает:
— Все в порядке, этот бедняга нечаянно опрокинул котелок со смолой на огонь. Смола вспыхнула и сгорела. Огонь дальше не распространился, но негра, вероятно, обожгло.
— Проверьте внимательно еще раз, нет ли где очагов огня, — поручаю я Каримову и вместе с Александром Семеновичем подхожу к группе рабочих, обступивших пострадавшего, который сидит на палубе, держась обеими руками за ногу. Рабочие расступаются, и мы видим, как несчастный пытается встать, но не может. «Мистер Самбо» уже здесь и что-то кричит, размахивая руками. Около него стоит полицейский. При нашем приближении надсмотрщик замолкает и отходит в сторону.