Конечно, пройденная нами колония кораллов находится на отмели острова Санта-Крус, но на карте таких малых глубин нет. Беру лоцию, в ней также нет никаких указаний на пятиметровую коралловую банку. Когда я записываю в судовой журнал ее широту и долготу, в рубку заглядывает Каримов.
— Что, так и нет этой банки на карте и в лоции? — спрашивает он.
— Нет, ничего нет.
— Ну что ж, будем считать, что открыли новую банку, — улыбается он, — название ей можно дать по имени корабля — «Коралл», кстати, оно и подходит к характеру банки.
— Давать название рано, а сообщить о нашей находке, конечно, следует. Правда, здесь большие суда ходят очень редко, но при осадке около пяти метров идти опасно.
Древняя база Флибусты
Около 14 часов 26 июня прямо по носу показываются из воды горные вершины острова Сент-Томас. Минуем два небольших острова — Френчмен-Кэп и Парусный корабль (последний представляет собой скалу, очень похожую на корабль, идущий под парусами), и остров Сент-Томас виден уже отчетливо. Он горист, и большое горное седло, возвышающееся на нем, густо покрыто тропическим лесом, темно-зеленая листва которого красиво гармонирует с синим небом и синей, испещренной белыми барашками водой.
По мере нашего приближения остров как бы вырастает из воды. На далеко выдающемся в море мысе на фоне зелени белеет маячная башня.
Города, находящегося в закрытой бухте, пока не видно. Но вот мы проходим мыс с маяком и карантинной станцией, расположенной за маяком, и перед нами открывается довольно узкий и длинный проход между заросшими лесом обрывистыми берегами, ведущий в бухту. Навстречу бежит белый лоцманский катер с тентом из тонкоплетеной циновки.
Команда уже стоит по местам, мы быстро приводим к ветру и убираем паруса. Когда через десять минут катер подходит к нашему борту, матросы заняты укладкой парусов. С катера поднимается на борт высокий худощавый мужчина с сильно загорелым лицом, одетый во все белое. Он представляется: капитан порта и одновременно лоцман. Он будет ставить «Коралл» на якорь в бухте Сент-Томас. Через пять минут мы уже идем по проходу.
Ветер, изменив направление под влиянием конфигурации берега, дует теперь нам навстречу. Собравшись на палубе, команда рассматривает берега. Посредине прохода из воды торчит небольшая скала, увенчанная красным призмовидным знаком с фонарем-мигалкой на его вершине. Проход сужается, и лоцман, очевидно, нервничает, ведя судно непривычной конструкции. По-моему, предлогов для опасения нет. Спокойно стоит у штурвала Шарыгин, ровно работает двигатель, судно послушно следует движению руля.
На вид лоцману за пятьдесят, он очень худ, лицо изрыто глубокими морщинами и имеет чуть желтоватый оттенок. Очевидно, он болел или болен малярией. Держится лоцман очень деловито, но иногда с любопытством окидывает взглядом матросов на палубе, бросает быстрые взгляды на меня и Каримова, стоящего у машинного телеграфа.
— Пришла ли в порт советская шхуна «Кальмар»? — спрашиваю я его.
Он начинает быстро и оживленно говорить. Да, шхуна «Кальмар» пришла сегодня около полудня. Он сейчас поставит нас на якорь, а завтра с утра мы сможем перейти к стенке. Откуда идет судно? Капитан «Кальмара» говорит, что из Балтийского моря, но он боится, что они не поняли друг друга. Балтийское море ведь так далеко.
С трудом слежу за его быстрой речью, полной американизмов и условных терминов, искажающих язык. Когда он делает паузу, отвечаю, что действительно шхуна идет из Балтийского моря, из порта Лиепая, во Владивосток.
— О! Очень большой рейс, — отзывается лоцман. И вдруг спрашивает: — Скажите, ваши матросы русские?
И когда я отвечаю утвердительно и в свою очередь спрашиваю, чем вызван его вопрос, он убежденно говорит:
— Русские редко плавают так далеко, и то не на парусных судах. Для этого нужно быть хорошими моряками, а Россия — сухопутная страна.
Я советую ему ознакомиться с историей мореплавания и тем вкладом, который внесли в него русские моряки, а заодно и с современными плаваниями советских судов во все страны мира, включая и воды Антарктики. Он что-то смущенно бормочет, но мы входим в бухту и, занятый судном, я не слышу его.
Перед нами открывается панорама города Шарлотта-Амалия и порта Сент-Томас. Великолепно закрытая бухта имеет почти круглую форму. По дуге берега, по склонам трех невысоких холмов, амфитеатром расположен город. На одном из холмов над городом возвышается серая старинная башня. В правом углу бухты небольшое расстояние покрыто густой зеленью, над которой возвышаются обрывы холма, домов там не видно. Дальше по окружности бухты расположен порт. Высокая бетонная причальная стенка, краны, склады. Около стенки стоят два громадных парохода, за ними в самом конце виднеются «Кальмар» и два китобойца, пришедшие раньше нас.
Городские строения большей частью белые. Береговое шоссе, опоясывающее всю бухту, склоны гор над городом и портом — все утопает в зелени.
Многочисленные разнообразнейшие пальмы, бананы, какие-то кустарники, покрытые причудливыми цветами, бамбуковые рощи, широкие кроны не известных мне деревьев, раскинувшиеся над более низкими растениями и обвитые лианами, перемешаны между собой и покрывают все видимое пространство.
Ветер здесь совершенно не ощущается, и мы медленно двигаемся по зеркальной воде бухты. Подойдя к небольшому мысу напротив входа, отдаем якорь.
Переход через Атлантический океан продолжался одиннадцать суток и четыре часа. За это время шхуна прошла расстояние в 2250 миль.
Попрощавшись, лоцман съезжает на берег, а команда еще долго, не торопясь, посматривая на тропические заросли, укладывает паруса и снасти. Спустившись к себе, подбираю документы, необходимые для оформления захода в порт. Кроме обычных документов, требующихся в каждом порту, здесь, как, впрочем, во всех портах, принадлежащих Соединенным Штатам, необходимо еще сдать несколько экземпляров списков команды на специальных бланках, оставленных нам лоцманом, с обязательным заполнением более чем двадцати граф. На каждого члена команды нужно привести массу разнообразных данных, вплоть до роста, цвета волос, глаз и особых примет. Александр Семенович вызывает каждого матроса в штурманскую рубку, на глаз определяет его рост и подбирает соответствующее определение для цвета глаз и волос. Прочие данные заполняются по мореходной книжке.
Пока занимаемся подготовкой документов, становится темно. Выхожу на полуют. Там, где расположен город, в глубокой темноте блестит множество электрических огней. К центру они сливаются в сплошное море света. Над этим морем огня беспрестанно вспыхивают и переливаются различными цветами и оттенками светящиеся рекламы, с утомительной назойливостью сообщающие о лучших дешевых товарах, о новой системе подтяжек, о последнем слове Голливуда — сногсшибательном «ультраковбойском» фильме, каких-то изумительных противомозольных пластырях, о ночном клубе с выступлением неизменных «герлс» и тому подобных вещах. Хотя приемы американской рекламы хорошо знакомы мне по прошлым посещениям Америки, однако я никак не ожидал встретить такую американизацию в этом экзотическом уголке, заброшенном в теплом тропическом море.
С берега слабо доносится звук музыкального инструмента, похожего на банджо. Как громадные светляки, мелькают яркие огни автомобильных фар на прибрежном шоссе. Огибая обрывы холма, они на секунду бросают свет на нас, слепят глаза, и светящаяся дорожка протягивается от берега по направлению судна. Воздух насыщен густым запахом тропического леса, состоящего из сложной смеси запахов различных цветов, нагретой земли, гниющего дерева и листьев и еще каких-то запахов, происхождение которых установить очень трудно.
Иногда легкий бриз доносит и другие запахи — запах отработанного бензина, пригорелого кокосового масла и дыма.
Около кормового якорного фонаря мелькает какая-то тень. Сначала я не обращаю на нее внимания, но назойливое мелькание заставляет меня посмотреть вверх. Огромная совершенно черная бабочка, размах крыльев которой больше размаха крыльев воробья, бьется о стекло фонаря. Я никогда не занимался коллекционированием бабочек, предпочитая в те годы, когда все мальчики собирают коллекции насекомых или гербарии, заниматься поисками морских ракушек, панцирей высохших крабов и прочих интересных вещей, выбрасываемых на песок волнами Черного моря.
Однако сейчас азарт охотника за бабочками неожиданно овладевает мною. Мысль, что такой экземпляр можно привезти на Родину и подарить какому-нибудь музею, заставляет меня броситься к флагштоку и, сняв фуражку, застыть с ней, как с сачком в руках. Но бабочке, очевидно, надоело безрезультатно биться о твердое стекло, и после очередной попытки проникнуть к манящему ее огню она исчезает в темноте. С разочарованием жду еще немного. Бабочка не показывается, и я надеваю фуражку.
— Что, неудача? — раздается сзади меня голос Мельникова.
— Да, понимаете, улетела, — смущенно отвечаю я.
— Уже несколько минут, как я поднялся на полуют, но не хотел вам мешать, — говорит, подходя, Александр Семенович и, облокачиваясь на перила, продолжает: — Какая все-таки большая.
И мы еще долго стоим на корме и говорим о богатстве и причудливости природы тропиков, вспоминая различные виды животных и растений, виденные в прошлых плаваниях.
Около 9 часов утра следующего дня к борту «Коралла» подходит катер и на палубу поднимаются три американца, одетые в военную форму. Зайдя ко мне в каюту, они представляются; это представитель полиции, офицер так называемого «эмигрантского бюро» и врач. Начинается процедура оформления прихода в порт. Тщательно проверяются документы, впрочем, не все. Даже разрешение американского консула в Плимуте на заходы в порты Америки ненадолго задерживает их внимание, зато списки команды с многочисленными данными и мореходные книжки изучаются с особой тщательностью. Офицер «эмигрантского бюро» просит вызвать всю команду по одному в кают-компанию и начинает сверять данные списков с действительностью. Сижу как на иголках, опасаясь, что какой-нибудь цвет глаз или волос не совпадет и получатся неприятности. Но все идет нормально. После сверки данных каждый попадает к врачу, который внимательно осматривает всех, щупает пульс, а некоторых даже выслушивает. Придраться не к чему — все здоровы. После проверки врача офицер «эмигрантского бюро» ставит штамп в мореходных книжках.