Все это порядочно надоедает, и, когда наконец кончается осмотр, я облегченно вздыхаю. Власти покидают судно, и сейчас же на смену их катеру подбегает катер лоцмана. Снимаемся с якоря и направляемся к месту стоянки «Кальмара». Подходим малым ходом и швартуемся у стенки. На берегу стоят матросы с «Кальмара» и приветственно машут нам руками.
Осмотр властями задержал нас на рейде на три часа, сейчас уже полдень. Как только ставят трап, я направляюсь на «Кальмар» узнать о времени получения топлива и воды, местонахождении агента, а также поделиться впечатлениями о переходе через океан.
Через час, когда я возвращаюсь на «Коралл», около борта уже стоит машина агента, и несколько чернокожих рабочих возятся со шлангами для подачи пресной воды.
Поднявшись на судно, лицом к лицу сталкиваюсь с пожилым американцем в белом костюме и соломенной шляпе. Мельников представляет меня. Американец улыбается и начинает уверять, что заказ на продовольствие будет выполнен сегодня же, что воду сейчас начнут подавать и что он готов выполнить любой заказ капитана. Это — агент. Мне он не нравится. Несмотря на улыбку, глаза его смотрят холодно и жестоко. Улыбаются только одни губы, обнажая ряд длинных желтых зубов. Агент просит меня поехать к нему в контору, в город, оформить заказ. Мне не хочется ехать, но, вспомнив, что нужно заказать несколько американских карт входа в Панамский канал, я соглашаюсь и прошу немного подождать меня. Не успеваю пройти к себе в каюту, как входит Жорницкий и просит взять его с собой. Я охотно соглашаюсь, и через десять минут мы мчимся по гладкому шоссе, окаймленному пальмами.
Агент сам правит машиной и не мешает нам с Павлом Емельяновичем любоваться природой. Слева гладкая темно-синяя вода бухты, справа густые заросли. Быстро мелькают перед глазами причудливые очертания деревьев и кустарников, они густо переплелись между собой, и под их тенью царит глубокий зеленоватый мрак. Так же первобытно выглядели эти заросли и во времена появления здесь первых европейцев, во времена владычества буйной ватаги флибустьеров, и сейчас, если бы не постоянная борьба человека с ними, через несколько лет они похоронили бы под собой и это шоссе, и весь город, так же как похоронили все, что осталось от прежних хозяев острова. Но вот внезапно стена зарослей обрывается. Справа неширокая долина, почва которой возделана и засажена сахарным тростником. Сворачиваем налево и останавливаемся возле двухэтажного дома.
По деревянной лестнице поднимаемся на второй этаж в контору. Здесь все просто и даже примитивно. В большой неопрятной комнате с тростниковыми жалюзи на окнах работает несколько клерков — американцев и креолов. Здесь же стоит стол агента, заваленный ворохом каких-то бумаг.
Садимся и начинаем проверять заявку. Это сделать нетрудно, так как она очень мала. В основном это свежее продовольствие и лед для его сохранения. Агент очень удивлен таким ограниченным размером заявки. Он здесь же спрашивает, что предпочитает капитан: ямайский ром, или голландский джин, или, может быть, виски «белая лошадь», сколько ящиков нужно привезти на судно? Он недоумевает, когда я отвечаю, что ни одного ящика брать не буду.
— Я обслуживаю второе русское судно. Первое — это «Кальмар». Там тоже не взяли ничего из напитков. Может быть, русские не пьют или не знают, какой хороший напиток ром?
Я отвечаю, что русские пьют, как и все люди, но предпочитают делать это дома. А на работе, в море, русские действительно не пьют.
— И, — добавляю я, — мы приехали сюда оформить заявку, а не обсуждать, кто, когда и что пьет.
— О да, о да, — поспешно говорит агент и спрашивает, что еще угодно заказать капитану. Я заказываю карты, отказываюсь от машины и, попрощавшись, вместе с Павлом Емельяновичем выхожу из конторы. Нам обоим хочется пройтись немного пешком и посмотреть город, а до порта не так уж далеко.
Медленно идем по улице. Взад и вперед снуют люди. В подавляющем большинстве это негры, белых очень мало. Негры и мулаты одеты бедно. Американцы — в основном служащие государственных учреждений, военные или агенты различных фирм. Вот торопливо идет худощавый молодой человек, его лицо покрыто веснушками, рыжие волосы курчавой шапкой покрывают голову, голубые глаза с любопытством обращены на нас. Его белый костюм далеко не свеж и кое-где заштопан, белые туфли на ногах давно пережили свою молодость. Под мышкой он держит сверток. Это, вероятно, мелкий клерк спешит по поручению своего патрона.
Совсем иначе выглядит другой американец, который только что вылез из автомобиля и раскуривает толстую сигару. Этот одет безукоризненно. На пальцах сверкают кольца.
На углу под громадной пальмой стоит рослый полицейский с неизменным клобом в руках.
Там, где кончаются дома, вверх по склону холма вьется узкая дорога, огражденная двумя стенами зеленой чащи.
— Может быть, пройдемся минут пятнадцать? — говорит Павел Емельянович. — Интересно, что представляют эти заросли дальше…
Мы сворачиваем в сторону и направляемся вверх по дороге. Ветви над головой сходятся так густо, что затемняют солнечный свет, и мы идем в зеленом полумраке лиственного туннеля. Но прохлады в этом полумраке мало. Воздух насыщен испарениями. Дурманящий запах орхидей и других цветов смешивается с запахом гнили. В кое-где пробивающихся сквозь листву солнечных лучах танцуют в воздухе столбы каких-то мелких насекомых. Толстые лианы, как огромные змеи, свешиваются над головой. Невольно вздрагиваешь, когда думаешь, что одна из этих лиан может и в самом деле оказаться змеей, подстерегающей добычу. Какие-то маленькие птички, весело попискивая, снуют в листве, под зеленым куполом. Это колибри. С цветка на цветок порхают огромные нарядные бабочки. Высоко наверху, вероятно на самом верхнем ярусе зеленой «крыши», оживленно тараторят попугаи. Очень хочется посмотреть, какие они здесь; мы останавливаемся и пытаемся сквозь плотный покров листвы разглядеть их. Неожиданно попугаи поднимают невероятный крик, раздается хлопанье крыльев, шуршание листьев, и вновь все стихает.
— Улетели, — разочарованно произносит Павел Емельянович.
— Что же их испугало? — недоумеваю я. — Судя по следам, этой дорогой пользуются люди, и если бы птицы были столь пугливы, то не вертелись бы в этом районе.
Не успеваю я закончить фразу, как над головой раздается шорох ветвей, визг, какое-то щелканье и бормотание. Стайка маленьких обезьянок проносится по веткам, не задерживаясь над нами. Нам не удается разглядеть их как следует, только несколько быстрых теней мелькает над головой, и снова все стихает.
Дорога выходит на небольшую поляну. С одной стороны полукругом стоит стена деревьев, увитая причудливой сетью лиан. Тянутся к солнцу колонны высоких пальм, заросли бамбука, огромные фикусы и древовидные папоротники. С другой стороны — крутой скат в долину, покрытый группами кустарников. Далеко внизу видны плантации сахарного тростника, мимо которых мы проезжали сегодня на машине. Присаживаемся на большой камень у дороги. Закуриваем и любуемся далеко уходящей в глубь острова долиной. Бесконечные заросли тянутся по склонам невысоких гор, по обеим ее сторонам. Огромным ярко-синим куполом опрокинулось над нею небо.
Уходить не хочется. Каждый моряк, подолгу бывающий в море, обычно очень любит зелень — лес, деревья, мягкую траву — все то, чего он бывает лишен в течение долгого плавания.
— А все-таки наши леса куда приятнее, — говорит Павел Емельянович. — У нас все родное и понятное, а здесь как-то даже устаешь от этого нагромождения деревьев и всяких растений.
Я не отвечаю, но перед моими глазами возникают березки подмосковных рощ, перелески средней полосы, сосновые боры и густая тайга нашей бескрайней Родины. И так вдруг хочется увидеть именно эту белую родную березку, потрогать ее рукой, полежать около нее на траве, что я закрываю на секунду глаза и, открыв их вновь, с неприязнью окидываю взглядом густое переплетение тропического леса.
— У нас сейчас лето, — продолжает Жорницкий, — конец июня, скоро земляника, малина начнут поспевать. Выйдешь вот так в лес, а тут кукушка где-нибудь закукует. — Он тяжело вздыхает. — Иволги заливаются. Под самым небом ласточки носятся, а еще выше парит ястреб. Все ходит кругами, высоко-высоко… А перепела в овсах?.. Да… далеко ты от нас, наша Родина!
Он встает, поднимаюсь и я.
Метрах в пятидесяти от нас из-за небольшого холмика выскакивает и, миновав быстрыми прыжками открытое пространство, скрывается в лесу странный зверек. Его окраска отливает золотистыми оттенками, длиной он около полуметра, на спине заметный горб. Задние конечности, как и у нашего зайца, значительно длиннее передних, но уши короткие и на заячьи не похожи.
— Заяц не заяц, — говорит Павел Емельянович, — прыгает вроде зайца, а видом мало похож.
Это агути, или горбатый заяц. Мне однажды довелось видеть их в зоологическом саду. Очень странно, что мы встретили его так близко от города. Впрочем, понятно: он большой любитель сахарного тростника, а плантация рядом.
Фауна островов Вест-Индии чрезвычайно бедна. Крупных млекопитающих здесь нет. Животный мир представлен мелкими обезьянами, летучими мышами и грызунами: агути и рисовой крысой. На более крупных островах водится опоссум. Птиц также мало, в основном это различные породы попугаев и колибри, встречаются гигантские козодои, синеголовый голубь и дятлы. С уничтожением лесов и разведением плантаций животный мир сократился еще больше.
По той же дороге мы направляемся в обратный путь. Идти назад легче, так как мы спускаемся под гору. Очень быстро снова оказываемся в том районе, где пытались разглядеть попугаев. Наверху опять слышно щелканье клювов, возня и бормотание. Теперь уже нам удается рассмотреть несколько птиц. Это небольшие попугаи ярко-зеленой окраски с бледно-оранжевым воротником, красной макушкой и несколькими длинными розовыми перьями на голове. Они сидят по нескольку штук в ряд на ветках и быстро боком передвигаются, то сближаясь, то снова расходясь в разные стороны. Иногда, сблизившись, они пытаются клювом схватить друг друга, и тогда поднимается хлопанье крыльев и возня. И все время они что-то оживленно тараторят.