Это жук-геркулес, живущий в тропических лесах Центральной и Южной Америки. Питаются такие жуки древесным соком.
Каждое утро хожу в цех справляться о ходе работ, но дело подвигается медленно.
В один воскресный день, когда завод замирает и на его территории остаются только полисмены и сторожа-негры, команда, тоже получившая выходной день, решает поймать аллигатора.
— Мы будем кормить его всю дорогу и сдадим во Владивостоке в зоологический сад, — с увлечением доказывает мне Каримов, прося разрешения на необычайную охоту.
Я держусь другого мнения, так как такого неудобного и грязного пассажира нам держать негде, а на палубе он неминуемо погибнет, когда мы поднимемся в более холодные широты, но лишать команду удовольствия мне не хочется.
«Пускай ловят, — решаю я. — Поймают, отпустим, самим надоест возиться с ним, а вернее всего не поймают, а только позабавятся». И я даю разрешение, обязав участников охоты соблюдать осторожность.
План охоты разработан. Решено подстеречь на берегу аллигатора средней величины, отрезать его от воды и, накинув парусиновый чехол, пленить.
Около полудня, когда все, даже неугомонные птички, замолкают и прячутся в тень от жары, охотники, вооружившись палками и брезентом, отправляются к месту охоты, расположенному от нас метрах в двадцати. Немного погодя раздаются крики, и я выскакиваю из каюты. Сейчас же мелькает мысль о несчастье. Хотя аллигаторы здесь и небольшие, два-три метра длиной, и не нападают на суше на человека, но кто знает, что может сделать, спасая свою жизнь, разъяренное животное.
В том месте, где кончается деревянный причал и между ним и стеной зарослей расположен небольшой участок пологого берега, видны головы бегущих к причалу матросов.
— Держи! Держи! Не пускай к берегу! — кричит Рогалев.
— На причал! Давай на причал! — машет на берегу рукой Каримов.
— Брезент! Черт возьми, где брезент?!
Опережая преследователей, на причал быстро выскакивает аллигатор метра в два с половиной длины. С удивительной для этого, казалось бы такого неуклюжего на берегу, животного ловкостью он быстро бросается к шхуне, заставив меня невольно отскочить с его пути. Он бежит на совершенно прямых лапах, и только задняя половина его хвоста с шуршанием скользит по доскам причала. Шарахнувшись от шхуны, он бросается вдоль причала под ее корму. Подоспевший Рогалев бросает брезент, но аллигатор уже на краю причала и, не замедляя хода, как хороший пловец, ныряет головой вперед и мгновенно исчезает в воде. Разочарованные охотники, мокрые и запыхавшиеся, собираются около того места, где на воде еще расходятся круги.
— Ушел-таки, — переводя дыхание, говорит Гаврилов, — ну, черт с ним, я почти поймал его там, когда он в траву бросился. Возле меня проскочил. Запах от него не особенно приятный.
— Да, так тухлятиной и отдает, — подтверждает Рогалев. Вся компания рассаживается на широком планшире фальшборта и закуривает. Охота не удалась, и возобновлять ее, по-видимому, больше желания ни у кого нет.
— Вот ребята с «Кальмара» купили обезьянку, — говорит Олейник, — такая забавная, назвали ее Игнашка; так этот Игнашка целый день по мачтам носится. Стащит что-нибудь, за щеку и на мачту. Нужно и нам купить.
Я возражаю, потому что, когда мы пойдем на север, держать ее будет негде, да и кормить нечем. Она неизбежно заболеет и погибнет. Меня поддерживает Сергеев.
— Придумал забаву, — говорит он строго, обращаясь к Олейнику, — тебе развлечение, а животному смерть. Пускай остается здесь. Мы-то ведь к себе домой зимой придем, об этом подумал?
Решетько тоже считает, что мучить животное ни к чему.
— Одно дело вот такого гада привезти, — говорит Решетько, — как мы ловили. В зоосаде, вероятно, нет, да он если и пропадет — не жалко.
Остальные молчат, но никто не выступает за предложение купить обезьянку.
Однажды утром, дня через два после неудачной охоты за аллигатором, Александр Иванович, улыбаясь, сообщает мне:
— Команда «Коралла» увеличилась, теперь на довольствии состоят семнадцать душ личного состава. — И в ответ на мой вопросительный взгляд поясняет: — Вчера вечером приходили на причал два негра, ну сидели, беседовали с командой, в основном, конечно, с Быковым, он у нас специалист по таким разговорам. Я их плохо понял, но толковали они что-то о том, что русские очень хорошие люди и что, дескать, бедные негры ничего не могут хорошего подарить на память русским. Однако просят принять от них в подарок котенка. Один из них, настоящий великан, достает из-за пазухи котенка и передает Быкову. Говорит, что это котенок его ребятишек и что они просили передать котенка в подарок русским.
Я хочу посмотреть на подарок. Вдвоем с Александром Ивановичем мы выходим на палубу. На втором трюме расположилась завтракать команда. В общем кругу стоит блюдце со сгущенным молоком, разведенным теплой водой, около блюдца сидит белый, с большими серыми пятнами, довольно крупный, но страшно худой котенок и с жадностью лакает молоко. Возле блюдца лежит кусок белого хлеба, обильно смазанный маслом. Сидящий ближе к котенку Рогалев укоризненно говорит ему:
— Ну что наваливаешься на молоко, ты хлеб с маслом ешь, а молоком запивай, так лучше.
Но котенок не обращает внимания на наставления и продолжает уничтожать молоко.
— Ничего, ничего, пускай ест, — басит Быков, — это он с непривычки, потом будет все есть в меру, как полагается.
Котенок, получивший имя «Васька», быстро привыкает к судовой жизни и сытному питанию. Первое время его очень беспокоит окатывание палубы забортной водой, и он ищет спасения у меня в каюте на книжной полке, но в конце концов привыкает и к воде и окончательно переселяется в носовое помещение команды. Днем он ходит по всему судну, аккуратно завтракает в шесть часов утра молоком — «принимает первый завтрак», говорит Быков, затем завтракает вместе с командой, затем обедает и ужинает, причем ест все, что ест команда. Он ест даже компот, чем весьма гордится вся команда. Правда, Гаврилов подтрунивает над Быковым, заявляя, что если кошки едят компот, так это уже не компот, а черт знает что, но Быкова нелегко пронять, и он только флегматично отмахивается рукой.
Канал двух океанов
Обычный предвечерний дождь прошел, и огромное солнце медленно опускается к неровной кромке джунглей, окрашивая в золотистые цвета верхушки влажных деревьев. Освеженный воздух дает некоторый отдых усталым людям. На ослепительно блестящей мокрой палубе под тентом собралась вся команда, слушая Григория Федоровича, который рассказывает историю постройки канала, соединившего два океана. Об этой информации давно уже просили моряки, интересуясь причиной прекращения работ на «Французском канале», на котором сейчас стоит «Коралл».
В абсолютной тишине звучит неторопливая речь Буйвала. Он рассказывает о том, как в 1879 году французская акционерная компания, во главе которой стоял строитель Суэцкого канала Лессепс, получила у правительства Колумбии концессию на строительство канала на территории Колумбии. Работы, начатые в 1883 году, шли очень медленно, главным образом из-за того, что акционеры заботились больше не о постройке канала, а о том, чтобы путем различных биржевых спекуляций набить свои карманы, к тому же американские правящие круги всячески интриговали против компании.
В 1889 году компания обанкротилась. Однако основная тяжесть банкротства легла на плечи мелких держателей акций. Воротилы же компании, положив в свои карманы несколько десятков миллионов франков, вышли сухими из воды.
В 1894 году во Франции была организована новая компания Панамского канала, которая, не возобновляя работ по дальнейшему строительству канала, начала закулисные переговоры с правительством Соединенных Штатов о передаче США прав на прорытие канала. Переговоры затянулись, и соглашение состоялось только 13 февраля 1903 года. За 40 миллионов долларов компания уступила правительству США право на постройку канала и все находившееся на месте строительства оборудование и имущество. Права, которыми компания Панамского канала пользовалась на колумбийской территории, не удовлетворили Соединенные Штаты. Немедленно был разработан новый договор. Согласно этому договору, полоса земли шириной в 10 миль, по которой должен был проходить канал, изымалась из-под суверенитета Колумбии, города Колон и Панама объявлялись свободными портами, а охрана канала возлагалась на правительство Колумбии. За это правительство Соединенных Штатов обязывалось единовременно уплатить Колумбии 10 миллионов долларов и, кроме того, ежегодно выплачивать денежную компенсацию в размере 250 тысяч долларов. 18 марта 1903 года договор этот был подписан обеими сторонами и ратифицирован конгрессом США.
Однако сенат Колумбии заявил, что он не может согласиться с переходом зоны канала под суверенитет США, и кроме того потребовал большую компенсацию за предоставляемую США концессию.
Отказ сената Колумбии ратифицировать договор вызвал бурю возмущения среди правящих кругов США.
Через свою агентуру в Колумбии США инсценировали 4 ноября 1903 года так называемую «панамскую революцию», в результате которой была провозглашена Панамская Республика. Вновь образованная республика объявила себя независимой от Колумбии. Командирам американских военных кораблей, находившихся в Колоне и тихоокеанском порту Мексики — Акапулько, было приказано не допускать высадки на побережье Панамы колумбийских войск. Одновременно дирекция Панамской железной дороги, принадлежавшей США, отказалась перевозить колумбийских солдат.
Шестого ноября США поспешили признать независимость Панамской Республики, а 18 ноября того же года правительство Панамы согласилось подписать с Соединенными Штатами Америки договор о постройке канала на условиях, еще более выгодных для США, чем договор, ранее отвергнутый сенатом Колумбии. 26 февраля 1904 года полоса земли площадью 1422 квадратных километра стала владениями Соединенных Штатов и получила название «Зоны канала».