Проходит еще полчаса, и все совершенно закончено: все инструменты подняты наверх, площадка очищена, козлы сняты и поставлены в прежнее положение, люстра убрана. Прошу собрать всю команду на втором трюме и благодарю за их трудовой подвиг. Усталая и довольная, команда расходится отдыхать.
Рано утром следующего дня спускаюсь на тележку и с легким беспокойством направляюсь к месту вчерашней работы. При электрическом свете все выглядело прекрасно, а как оно будет выглядеть сейчас, при дневном свете? Но первый же взгляд на отремонтированную часть обшивки успокаивает меня. Все сделано хорошо. Внимательно осматриваю, стараясь не пропустить ни одной мелочи, но придраться решительно не к чему. Перехожу на другой борт и отмечаю, что качество работы американцев явно хуже.
— Что? Сравниваете? — раздается около меня голос Мельникова.
Мы вдвоем переходим с тележки на берег и, зайдя против носа судна, смотрим на гладкий, теперь не имеющий никаких повреждений корпус.
— Да, сделано хорошо, — отмечаю я, — часов в девять придет любоваться главный инженер, вот и будет ему сюрприз.
— Сюрприз не из приятных, — смеется Александр Семенович.
И мы направляемся на судно.
Ровно в девять часов на стенке показываются рабочие, около лебедки начинает возиться механик и появляется главный инженер. Он становится на стенке напротив правой скулы судна и смотрит на «Коралл», потом быстро поворачивается и переходит на левую сторону: оба гладких борта, без следа каких-либо повреждений, явно смущают его. Еще вчера правая скула являла собой печальную картину. Сейчас она такая же гладкая и новая, как и левая. Зайдя еще на правую сторону, он пожимает плечами и, сказав что-то одному из инженеров, уходит. Стоя на палубе, наблюдаю эту сцену. Когда он уходит, я замечаю стоящих рядом со мной Сергеева и Гаврилова, которые тоже все видели.
— Ишь, не понравилось, — весело улыбается Гаврилов, — побежал к себе и спуском командовать не хочет.
Сергеев молчит, но и на его лице мелькает тень улыбки. Спуск на воду проходит благополучно. Когда мы уже на воде, берусь за ручку телеграфа.
— Готовьсь!
— Готов, — отвечает машинный телеграф, и, выбросив аккуратное колечко дыма, начинает работать мотор. Даю малый ход, и «Коралл» идет по каналу к выходу в бухту. Рабочие машут шляпами. Берусь за ручку тифона и даю три прощальных гудка. Неожиданно раздаются три мощных ответных гудка со стоящего немного дальше громадного парохода. Удивленно смотрю. В чем дело?
Проходим мимо кормы, на ней написано: «Барон Валфорд». Теперь все понятно. Это мой гость, капитан, прощается с нами, а вон и он сам, стоя на мостике, приветственно машет рукой. Рядом его жена, она машет платком. По палубе к корме быстро бежит матрос. К нашему флагу тоже бросается Гаврилов.
— Давай, — киваю ему я, и наш флаг, приспустившись, поднимается вверх. В ответ, салютуя, ползет вниз по флагштоку «Барона Валфорда» полосатый американский флаг.
Проплывают в обратном порядке железная ограда, пустырь, лачуги негритянской бедноты. С берега группа черных ребятишек машет нам руками и какими-то тряпками. Может быть, среди них и бывшие хозяева нашего Васьки, и я в ответ машу им фуражкой. Среди ребятишек взрыв восторга, и тряпки мелькают в воздухе еще быстрее.
Приближается набережная, обрамленная пальмами, причалы порта. Круто поворачиваем влево, огибая заросшую пальмами косу, и перед нами открывается простор бухты. В углу, где стояли наши суда, виднеются «Барнаул» и китобоец «Дельфин»; «Кальмар», «Касатка» и «Белуха» ушли еще вчера, держа курс на мексиканский порт Салина-Крус. Завтра утром мы последуем за ними.
Пройдя мимо «Барнаула», отдаем якорь. Спускаем шлюпку, и я направляюсь к Зенькову выяснить обстановку и договориться о порядке следования каналом.
В прохладной кают-компании «Барнаула» мирно жужжит вентилятор. За большим столом, напротив меня, сидит Владимир Петрович Зеньков. Его лицо осунулось, глаза усталые.
— Ну, кажется, наконец наше «экваториальное сидение» заканчивается, — говорит Владимир Петрович, — стоило оно мне нервов порядочно. Ваш рекордный по продолжительности ремонт, ремонт «Кальмара», плохая связь с Амторгом. То телефон занят, то не в порядке, то слышимости нет.
Я узнаю от него новости, затем сообщаю о состоянии дел на «Коралле». Уславливаемся о времени выхода и порядке прохода каналом, и я прощаюсь. В это время в кают-компанию заглядывает старший помощник капитана «Барнаула» Настьин.
— За вами пришел лоцманский катер, — говорит он. — Лоцман на «Коралле». От завода прибыли представители для производства ходовых испытаний.
Через пять минут, взяв шлюпку на буксир, иду на катере к «Кораллу», а еще через десять минут, снявшись с якоря, «Коралл» выходит на середину бухты для ходовых испытаний.
Вертимся по бухте, бороздя ее из конца в конец. Лоцман, хорошо, но несколько старомодно одетый пожилой испанец, молча стоит рядом со мной, изредка командуя рулевому. Через полчаса такой игры в молчанку я не выдерживаю и, обратившись к нему, спрашиваю, давно ли он работает лоцманом в бухте Лимон. Он быстро поворачивается, и в его глазах мелькает тень испуга.
— Шестнадцать лет, сеньор, — отвечает он. И тотчас спрашивает: — Разве сеньор чем-нибудь недоволен?
— Нет, — отвечаю я, — все в порядке. Значит, когда вы начали работать, канал уже был открыт?
— Да, сеньор, канал уже работал.
— До этого, вероятно, плавали где-нибудь? — спрашиваю я.
Он отвечает, что плавал в одной из местных пароходных компаний. И разговор завязывается.
Он жалуется на условия жизни, на то, что приходится много работать, на дороговизну. Но я не очень верю в его искренность: вид у него достаточно преуспевающий.
Но вот наконец из машинного отделения поднимаются инженер завода и Павел Емельянович. Инженер удовлетворенно говорит:
— О’кей!
Павел Емельянович докладывает, что вибрации вала незаметно, значит, набор укреплен прочно, вода тоже не поступает. Как будто все в порядке. Как будет дальше, покажут первые десять дней хода.
Лоцман ведет «Коралл» на прежнее место и после постановки на якорь прощается, желая нам счастливого плавания. Вместе с инженером он покидает судно. Ходовые испытания продолжались ровно два часа, и за это время, крутясь по бухте, «Коралл» прошел 14 миль.
Наступает последний вечер нашей стоянки здесь. Завтра пройдем Панамский канал и выйдем в воды Тихого океана. Хотя от Панамы до берегов нашего Дальнего Востока еще очень далеко, но берега Панамы и Дальнего Востока омываются одним и тем же океаном, и команда оптимистически смотрит на предстоящий переход через Тихий океан.
— Ну, завтра уже будем дома, в Тихом океане, — удовлетворенно говорит Ильинов, уходя от руля после отдачи якоря.
В 8 часов 50 минут утра 2 августа, снявшись с якоря, огибаем бревенчатые сваи и направляемся в канал. Вслед за нами снимаются «Дельфин» и «Барнаул». На мостике рядом со мной стоит сухощавый американец в черном форменном пиджаке, белых брюках, белых туфлях и белой фуражке — это лоцман. Он непрерывно жует резинку и время от времени что-то покрикивает группе из шести рабочих-негров, которые сидят на палубе. Это так называемая швартовая команда, обязательно сопровождающая каждое судно при проходе каналом. Кроме них, на борту у нас еще два полисмена, а в рулевой рубке, на штурманском столике, установлен небольшой переносной радиопередатчик и приемник в виде алюминиевой коробки около полуметра высоты, с антенной в виде телескопического прута, выдвигающегося наверх. Такая коробка, приспособленная для ношения на спине в виде ранца, весьма распространена в американской армии и флоте.
С обеих сторон тянутся высокие глинистые обрывистые берега, покрытые густыми зарослями. На расстоянии немногим больше мили впереди виднеются открытые ворота первого шлюза.
Позади нас, огибая крайние сваи, показывается «Дельфин». Ближе него, почти непосредственно у нас за кормой, быстро бежит небольшой спортивный бот с одной высокой мачтой. Его скорость больше нашей, и он начинает склоняться немного вправо, пытаясь обогнать нас. Это ему почти удается, и он начинает равняться с нашим полуютом, как вдруг резко останавливается и, круто кренясь, валится на левый борт. Сидящие в нем два молодых человека в рубашках с короткими рукавами и трусах, с какими-то нелепыми огромными козырьками, укрепленными резинками на голове, испуганно крича, вскакивают на ноги, две девушки в купальных костюмах и таких же, как у молодых людей, козырьках поднимают визг.
Лоцман оборачивается, что-то недовольно бормочет и, снова повернувшись спиной к несчастному боту, смотрит вперед. Моей первой мыслью является желание помочь попавшим в беду, но слабость нашего мотора и сравнительная неповоротливость шхуны останавливают меня. К тому же сзади, быстро приближаясь к пострадавшим, идет «Дельфин» — конечно, Бастанжи не пройдет мимо. А для «Дельфина» с его машиной в 1300 лошадиных сил сдернуть небольшой ботик, выскочивший на бровку канала, ничего не стоит. Действительно, поравнявшись с ботом, «Дельфин» разворачивается на месте и кормой осторожно подходит к нему. С беспокойством наблюдаю эту сцену. На «Дельфине» лоцмана нет, и Бастанжи, не зная канала, может сам выскочить на мель. Лоцман тоже поглядывает назад и, когда «Дельфин», подав буксир, быстро сдергивает бот на глубокую воду, говорит:
— Напрасно старается русский капитан. Эти молодцы все равно ничего не заплатят ему за помощь.
— Он и не рассчитывает на оплату, — говорю я, — но какой моряк может пройти мимо попавшего в беду судна и не оказать ему посильной помощи?
— Риск, который не может быть оплачен, — глупый риск, а русский капитан сам рисковал сесть на мель, — отвечает лоцман. — Рисковать можно только за хорошее вознаграждение. — Произнеся эту тираду, он скрывается в рубке и, надев наушники с прикрепленным к ним микрофоном, начинает при помощи своего радиоаппарата спрашивать разрешения на вход. Шлюз почему-то не отвечает, и лоцман нервничает. Наконец его лицо проясняется, он произносит «О’кей», снимает наушники, выходит из рубки и громко кричит швартовщикам: