На рассвете следующего дня наш сосед, мексиканский пароход, покидает порт, и, пропустив его, мы становимся к стенке. Два мексиканца начинают налаживать шланг для подачи топлива на наше судно. Часов в десять, когда подача топлива уже началась, я захожу на «Кальмар» за Мельдером, и мы направляемся с ним в город к агенту заявить отход всех наших судов завтра в полдень.
По пыльной дороге, идущей от причала, огибая нефтяные баки и док с «военным флотом», мы идем в город. Солнце палит нещадно, и, надрываясь, трещат цикады в зарослях кактусов и какой-то чахлой травки по бокам дороги. Жарко. Агентство помещается в одноэтажном небольшом здании. Быстро закончив все формальности к началу сиесты, на плохонькой машине агента едем обратно.
Город оставил у меня довольно странное впечатление. Мощеных улиц в нем нет, здания разбросаны как попало. На «улицах» под чахлыми пальмами множество людей. Все очень бедно и пестро одеты, женщины и почти половина мужчин — босиком. Пыль, жара, чахлая редкая зелень и москиты. Американское пиво и «кока-кола» в ларьках, дешевые американские сигареты, которые и не пахнут табаком. Кабаки самых различных видов с парусиновыми навесами над столиками, мелкие магазинчики, торгующие всякой всячиной, и бесчисленное количество нищих всех возрастов. Повсюду нищета и запустение. Праздные, увешанные навахами кабалерос, лениво слоняющиеся по улицам, железные решетки на окнах домов и богатые сеньориты в черных мантильях, мало чем отличающихся от мусульманской чадры. Вот и все, что можно сказать об этой «главной базе» флота на побережье Тихого океана. А над всем этим — ярко-синее безоблачное небо тропиков и ослепительное солнце.
Вечером, когда жара спадает, заходим с Мельниковым в расположенную у пляжа небольшую лавчонку, чтобы купить фруктов, так как заказанное нами продовольствие, в том числе и фрукты, привезут только завтра утром.
Лавчонка ютится под большим навесом из банановых и пальмовых листьев, опирающимся на стены, представляющие собою ряд кольев, забитых в землю вплотную друг к другу. Навес имеет три стены, четвертой стены, со стороны моря, нет вообще. За стойкой, занимающей около трети всего помещения, расположены запасы и живет вся семья хозяина. Там, за какой-то грязной тряпкой, повешенной вместо занавески, плачут детишки и слышатся женские голоса. От стойки, в сторону отсутствующей стены, стоит ряд столиков и скамеек. Они сделаны из небрежно отесанных разнокалиберных досок, прибитых к врытым в землю столбам. В конце навеса, напротив отсутствующей стены, на столбах висит несколько гамаков для посетителей. Вместо пола — утрамбованная земля.
При нашем появлении удивленно застывают несколько мексиканцев, сидящих у столика за бутылкой дешевого вина, угодливо изгибаясь, из-за стойки выходит хозяин.
Из предложенного нам богатейшего ассортимента фруктов, сделавшего бы честь любому самому шикарному магазину Европы, мы берем несколько ананасов и связку свежих бананов. Когда мы расплачиваемся, хозяин склоняется ко мне и говорит таинственно:
— Есть виски «Белая лошадь», или, может быть, сеньоры желают видеть сеньорит? Очень хорошие и очень молодые сеньориты.
Мы вежливо отказываемся. Возмущаться предложением хозяина нечего. Так уж воспитано местное население.
Утром привозят продовольствие для всех судов, и, приняв его, мы можем считать себя готовыми к выходу. Однако лоцманы почему-то запаздывают. Томительно тянутся минуты, слоняются по палубе матросы и мотористы, но делать нечего.
В сотый раз выхожу из рубки и смотрю в ту сторону, откуда должны прийти лоцманы, и вдруг вижу идущую по стенке женщину с большим тяжелым мешком на плечах. Мешок тяжел, босые ноги, вероятно, нестерпимо жжет раскаленный камень стенки, но она идет. Дойдя до нашего борта, она опускает мешок на землю, открывает его и показывает большой спелый ананас. Ананасов мы взяли немного, и я выхожу на стенку, чтобы купить еще несколько штук. Но молодая мексиканка, увешанная монетами и какими-то погремушками, в грязном оборванном платье, прикрывающем своим подолом ее маленькие босые ноги, не понимает по-английски. Тщетно пытаюсь спросить у нее, сколько стоит весь мешок. Проходящий мимо рабочий-мексиканец останавливается и начинает переводить. Девушка хочет по два цента за ананас; на мой вопрос, сколько стоит мешок, я получаю ответ, что мешок стоит полдоллара. У меня нет мелочи, и, вынув доллар, я протягиваю его девушке, она берет и что-то быстро говорит нашему переводчику.
— Она говорит, что у нее нет сдачи, — переводит тот, — но если сеньор пройдет с ней до того магазина, — он кивает в сторону лавочки, в которой я был вчера, — то там можно разменять деньги.
Ананасы стоят неизмеримо дороже, и я прошу переводчика сказать девушке, что сдачи не нужно. Девушка переспрашивает, потом что-то говорит, сильно краснея и смущенно опуская длинные ресницы. Переводчик улыбается:
— Она говорит, что сеньор добрый и богатый и что если сеньору нужно что-нибудь починить из белья, то за полдоллара она может пройти в каюту и сделать все, что нужно, — и от себя добавляет: — Очень хорошая сеньорита, красивая и молодая, немного бедная.
Я смотрю на девушку, ей лет пятнадцать, не больше, она действительно красива, и мне делается очень жаль ее.
Тщательно подбирая слова, я объясняю переводчику, что чинить у меня нечего и что полдоллара она может оставить себе и так. Из неловкого положения меня выручает матрос с «Барнаула», который, подойдя, сообщает о том, что лоцманов больше ждать не будем и начнем выходить самостоятельно. Я киваю девушке и переводчику и направляюсь на судно, крикнув на палубу матросам, чтобы кто-нибудь забрал ананасы из мешка. Пускаем мотор и, развернувшись на кормовом конце, направляемся к выходу. На стенке неподвижно стоят две фигуры: девушка с пустым мешком в руках и рабочий, наш переводчик. Я машу им рукой, оба отвечают тем же, затем девушка срывает с головы косынку и машет ею. Мимо проплывает борт «Барнаула». Поворот в узкий проход под разводной мост очень крут, но Шарыгин уверенно вращает штурвал, и вот мы уже во внешней гавани. Даю полный ход, и, высоко взлетев раза два носом вверх на прибойной волне, «Коралл» выходит в море. Отсюда мы пойдем к берегам Калифорнии, в город Лос-Анджелес.
Солнечная Калифорния
По-прежнему вдоль побережья дует встречный северо-восточный ветер, и мы вынуждены идти под мотором. Томительно и однообразно тянутся дни. Утром над далекими горами справа от нас медленно поднимается на безоблачном небе огромное солнце, и легкий предутренний туман быстро рассеивается под его горячими лучами. Жара была бы совсем невыносимой, если бы не этот постоянно дующий навстречу прохладный ветер.
Остался за кормой мыс Корриентес, и берега справа от нас исчезают. Сейчас «Коралл», минуя вход в длинный и узкий Калифорнийский залив, отделяющий Калифорнийский полуостров от материка, держит курс на мыс Сан-Лукас, южную оконечность полуострова. К вечеру 15 августа проходим далекий мыс Сан-Лукас, на котором еле заметно мигает маяк, и 16 августа в 8 часов на 111°11′ западной долготы пересекаем Северный тропик с юга на север, выходя из тропического пояса в умеренный. Чем дальше мы идем на север, тем прохладнее и прохладнее делаются воздух и вода. Холодное Калифорнийское течение, приносящее с севера охлажденные водяные массы, понижает температуру воздуха, а разность температур воды и нагретой солнцем земли порождает туманы.
От продолжительной работы мотора кормовой набор расшатывается, и поступление воды в машину увеличивается. Уже совершенно ясно, что в таком виде пересекать Тихий океан нельзя. Первый же встречный шторм может окончательно разрушить корму.
На совещании с Мельниковым, Жорницким и Буйвалом решено идти под парусами, лавируя против ветра от мыса Сан-Эухенио, выдающегося в сторону океана почти посредине Калифорнийского полуострова. Дальнейшее передвижение под мотором из-за увеличения поступления воды становится опасным. Еще в районе мыса Корриентес отстали, скрывшись за горизонтом, «Кальмар», «Барнаул» и «Касатка», и только «Дельфин» и «Белуха» неотступно идут у нас за кормой.
Около полудня 17 августа справа возникает голый скалистый мыс Сан-Эухенио. Прямо по курсу полукруглой коричневой шапкой поднимается из воды невысокий остров Седрос. «Коралл» входит в узкий пролив между мысом и островом. Хорошо видны пустынные берега пролива. На скалах мыса, испещренных глубокими трещинами, небольшое строение маяка. Зелени возле него нет никакой. На острове — несколько маленьких домиков, чахлые кусты и травка.
В середине пролива получаем радиограмму с «Касатки»; Ходов сообщает Бастанжи на «Дельфин» и Мирошниченко на «Белуху», что он отделился от «Барнаула» и «Кальмара» и полным ходом идет за нами. Обоим китобойцам предлагается дождаться его на прежнем курсе и затем совместно всем троим идти в Лос-Анджелес, не ожидая остальных. Такое решение вызвано быстрым расходованием топлива на китобойцах и опасением, что при задержке их со шхунами и пароходом они могут остаться в море без горючего, не дойдя до порта.
Сообщаю «Дельфину» и «Белухе», что радиограмму я тоже получил и что по выходе из пролива вступаю под паруса и начинаю лавировку. Желаю благополучно дойти до Лос-Анджелеса и прощаюсь с ними до встречи в порту.
Отступая, удаляются за корму негостеприимные берега мыса и острова, и мы выходим из пролива и немного отклоняемся вправо, на курс, с которого начнем лавировку.
Машина работает малым ходом. Обгоняя нас, следуя прежним курсом, проходят «Дельфин» и «Белуха». Протяжно и печально ревут гудки китобойцев. Три гудка — морской прощальный салют. Отвечаем тифоном, и оба судна удаляются все дальше и дальше.
— Давайте, Александр Семенович, — обращаюсь я к Мельникову, замечая время на часах. Он поднимает мегафон, и после долгого перерыва над палубой «Коралла» гремит команда:
— Пошел все наверх паруса ставить!
С азартом бегут матросы по своим местам, бегом тянут фалы, и не проходит двадцати минут, как «Коралл» под наполнившимися парусами на туго стянутых шкотах, кренясь и принимая воду на правый борт, идет в крутой бейдевинд левого галса. Когда останавливается мотор, сразу наступает почти осязаемая после многосуточного грохота тишина, та привычная тишина, которая так дорога каждому моряку парусного судна.