— Для катания место малоподходящее, — усмехается Каримов.
Немного не доходя тупика канала, буксир резко уменьшает ход и начинает подворачивать вправо, к довольно примитивной тележке, зажатой с обеих сторон большими деревянными зданиями. Медленно приближаемся к берегу. Здесь также все носит следы полного запустения: стекла в обоих домах почти все выбиты, часть окон заколочена досками, тележка на берегу завалена каким-то хламом. Несколько рабочих очищают тележку. Это первые люди, которых мы видим после поворота в канал.
Буксир швартует нас к стенке около тележки и, забрав лоцмана, отдает концы, разворачивается и уходит. Если бы я знал, что только в этом будет заключаться вся его работа, я, конечно, отказался бы от услуг буксира; дойти сюда и стать к стенке мы великолепно смогли бы и без него.
Закончив швартовку, выхожу на берег и, обойдя деревянное здание, направляюсь к тележке. Прямо напротив нее стоит длинная постройка из гофрированного железа. Под стеной этого здания видна небольшая лебедка, поднимающая тележку. Немного в стороне два «слона» беспрерывно поднимают и опускают свои железные «хоботы».
Навстречу мне быстро идет высокий человек в желтом запачканном комбинезоне. Подойдя, он здоровается и представляется. Его зовут мистер Джервсон, он главный инженер «завода» и будет производить ремонт. Позднее я узнал, что он не только инженер, но и один из двух совладельцев этой «верфи». Второй совладелец обладает небольшим капиталом, Джервсон — знаниями, но знания дешевле денег, и соответственно производится дележ барышей. Джервсон получает одну треть, остальные получает компаньон. Несмотря на такое разделение, все работы проводит Джервсон, принимая в них личное участие. Второй хозяин появляется на своем «заводе» очень редко.
По заявлению Джервсона, очистка тележки будет скоро закончена, и тогда начнется ее спуск и подъем «Коралла». Разговаривая с ним, я прохожу немного дальше и с удивлением вижу двух рабочих, которые, взобравшись при помощи «кошек» на два телеграфных столба, стоящих на берегу по обеим сторонам тележки, отсоединяют от них провода. Подхожу ближе и убеждаюсь, что без этого нельзя не только поднять судно на берег, но совершенно невозможно даже спустить тележку, так как она неизбежно зацепится за провода своими башнями. Теперь все ясно. Этот «завод», очевидно, уже несколько лет не ремонтировал никаких судов, и только наше неожиданное появление на некоторое время вернуло его к жизни из состояния застоя и медленного разрушения.
Вот почему все кругом покрыто толстым слоем пыли и кучами мусора.
Перед самым заходом солнца тележка наконец начинает спускаться, и уже в сплошной темноте заканчивается подъем «Коралла». На подъеме работают те же рабочие, которые очищали тележку, и они справляются с центровкой судна при помощи талей ничуть не хуже и много быстрее, чем многочисленные рабочие при подъеме нас на тележку в Колоне. Впоследствии эти же десять человек (десятым был Джервсон) и производили весь ремонт. Это была единственная рабочая сила «фирмы», но нужно сказать, что работали они очень хорошо. Все это были безработные, приглашенные на работу по той же счастливой для них случайности, которая оживила и этот умирающий «завод».
Получали они за работу немного, но когда это немного является единственным заработком за многие месяцы, то и к нему относятся с уважением. К тому же это были все старые доковые рабочие, артисты своего дела и мастера на все руки. Видно было, что они очень истосковались по работе, потому что работали с увлечением.
В первый же день нашей стоянки на тележке, когда я собирался идти в город, вахтенный матрос доложил, что на борт поднялся какой-то человек, который говорит по-русски, правда, довольно странно, и спрашивает капитана. Я выхожу. Высокий, крепкий человек, с густой проседью в стриженных ежиком волосах и в довольно дешевом, но приличном костюме, стоит на палубе и, подняв вверх голову, разглядывает наш такелаж. Когда я приближаюсь, он поворачивается и, сделав несколько шагов в мою сторону, здоровается и спрашивает:
— Вы капитан русского судна?
Говорит он по-русски с сильным акцентом и окончания слов произносит на американский манер. Когда я отвечаю утвердительно, он представляется:
— Капитан Блэк. — И тотчас поправляется: — Бывший капитан, сейчас безработный. Узнал, что парусное судно стало в ремонт и пришел познакомиться с русским капитаном. Я очень много плавал на парусных судах и очень люблю их.
Приглашаю его пройти в кают-компанию. Через несколько минут мы сидим за столом, и он рассказывает о себе. Мистер Блэк — старый капитан и старый член американской Коммунистической партии, за принадлежность к которой после конца войны он был включен в «красный список» и уволен с работы. С тех пор перебивается случайными работами и давно бы умер с голоду, если бы не участие некоторых товарищей по партийной работе и помощь жены, которая работает.
Русский язык он изучил самостоятельно. В России не был ни разу, так как даже во время Второй мировой войны его не посылали туда, зная, что он коммунист.
— Так и проплавал всю войну между Америкой и Англией. Сколько раз вызывался идти в самый опасный рейс, которым у нас считался переход в Мурманск и на который было всегда так мало охотников, но меня всегда под тем или иным предлогом направляли в Англию.
Я выразил желание познакомиться с городом, так как должен иметь о нем представление, прежде чем начну увольнение команды. Блэк с удовольствием вызывается помочь мне в этом и, спустившись вниз, вызывает такси.
Через десять — пятнадцать минут я также спускаюсь с тележки и иду к подъехавшей машине.
Тележка явно мала, и «Коралл» едва помещается на ней, его бушприт далеко над крышей того железного гофрированного склада, около которого стоит лебедка. Вместе с Блэком обходим судно, садимся в машину и мимо полисмена, предупредительно открывающего железные ворота, выезжаем на улицу. Быстро несемся мимо пустынных, заколоченных заводских зданий и складов. Вскоре попадаем на довольно широкую улицу, по которой уже снуют машины и многочисленные пешеходы, и мимо обширных пустырей подъезжаем к широкому мосту через наполовину обмелевшую речонку. Переезжаем на другую сторону и сразу попадаем в центр города. Улица за мостом запружена машинами, большими двухэтажными автобусами; на тротуарах толпы прохожих; над крышами домов крикливые рекламы, сияют витрины магазинов.
Мы с капитаном Блэком выходим из машины и направляемся дальше пешком.
Блэк добросовестно рассказывает мне о всех зданиях, мимо которых мы проходим, и называет каждую улицу. Но меня больше всего интересует население этого города, чем живут, что думают эти люди. Вот, этот, например, несомненно клерк, спешащий куда-то с поручением, этот — безработный, этот — или лавочник, или мелкий предприниматель, эта дама, катящая коляску с маленьким «беби», конечно, супруга какого-нибудь среднего американца, чиновника или служащего, а может быть, и владельца небольшого магазина. А это что такое? И я с удивлением смотрю на двух девушек. Размахивая небольшими портфелями, они идут рядом и, о чем-то лениво переговариваясь, чавкают неизменной резинкой. Обе загорелые и очень хорошенькие, на головах у них невероятные прически, на ногах босоножки, сделанные по типу древнеримских сандалий, но только на высоких каблуках. Вместо одежды на них обыкновенные белые мужские рубашки, которые надеваются под костюм и к которым пристегиваются воротнички. Но ни воротничков, ни галстуков на девушках нет.
Рукава у них засучены выше локтей, более короткий передний подол обнажает ноги, значительно выше колен, задний, более длинный, свисает немного ниже, сквозь боковые разрезы видно смуглое, загорелое тело. Девушки ведут себя очень непринужденно и даже как будто не привлекают ничьего внимания.
— Что это? — спрашиваю я, пораженный.
— Что? — переспрашивает Блэк, следя за направлением моего взгляда. — О, это наши студентки. Вот уже второй год, как все женские колледжи Калифорнии сошли с ума. Где-то, кажется в Чикаго, студентки ввели такую «моду», и с тех пор все крупные города Калифорнии видят на своих улицах такие костюмы. До чего они могут дойти дальше, трудно сказать… Сейчас они — ярые поклонницы любой моды, их герой — герой детективных и «ковбойских» кинокартин, их любимое развлечение — чтение «комиксов» или танцы до упаду где-нибудь в дансинг-холле.
Он тяжело вздыхает и продолжает:
— Если вдуматься, то становится страшно, куда ведет нас так усиленно насаждаемая печатью, радио и кино аморализация молодежи. Многие юноши, души которых растлены пропагандой погони за удачей, оставаясь без работы, делаются преступниками, а девушки ради куска хлеба становятся на путь проституток.
Он умолкает, и некоторое время мы идем молча. Затем Блэк с горечью продолжает:
— Я старый человек и немало видел за свою долгую жизнь. Сейчас мне пятьдесят девять лет, и я помню мою Америку еще в конце прошлого столетия, но за все это время я никогда не видел ее такой.
Однажды, еще в прошлом столетии, вождь индейского племени, состоявшего всего из восьмидесяти человек, по имени Маленький Волк вывел свое племя — все, что осталось от великого народа, — из районов резервации, где оно погибало от голода, и этим навлек на себя гнев нашего правительства, направившего против него несколько тысяч вооруженных по последнему слову техники солдат. Все племя было уничтожено, с женщинами и детьми, до единого человека, так как отказалось вернуться и погибать от голода. Знаете что ответил этот Маленький Волк на угрозу американского генерала, пригрозившего, что, если индейцы не возвратятся туда, откуда вышли, они будут уничтожены: «Это очень страшно, когда погибает целый народ, но если ему суждено погибнуть, то пусть он погибнет сражаясь, а не голодной смертью в пустых разваливающихся вигвамах». — И он погиб во главе своего народа, этот индейский вождь, сметенный огнем картечи. Это одна из самых темных страниц нашей истории… она ничто в сравнении с тем, что делается сейчас.