Блэк умолкает, и мы молча пробираемся в густой толпе.
— Ну, это все грустные темы, — наконец произносит Блэк. — Поговорим лучше о другом. — И он вновь превращается в гида.
Часа через полтора мы поворачиваем назад. Я уже собираюсь подозвать такси, но Блэк берет меня за руку и говорит:
— Зайдемте выпьем апельсинового сока, в этом кафе он очень хорош.
Я соглашаюсь, и мы заходим в кафе. В довольно просторном зале прохладно, около половины столиков пустует, посетители, занимающие другую половину, весьма разнообразны. Здесь и почтенное семейство — отец, мать и двое голенастых девочек-подростков, — мирно пьющее кофе с бутербродами, и молодой клерк с девушкой, отдающие дань большим шарам разноцветного мороженого в высоких вазочках, и компания каких-то деловых людей, с большими лысинами, с сигарами в зубах, какая-то пожилая дама, очевидно гувернантка, с мальчиком и несколько молодых людей. Между столиками неслышно скользят два чернокожих лакея в смокингах. Мы садимся недалеко от эстрады, на которой стоит пианино, и заказываем апельсиновый сок. В ожидании, пока нам его приготовят, смотрим на эстраду. Молодой жонглер, одетый в причудливое «восточное» одеяние, довольно посредственно жонглирует мячами, теннисными ракетками и бутылками. Потом его сменяют два негра в белых костюмах и белых цилиндрах, с непостижимым мастерством отбивающих чечетку. Виртуозность их танца приводит меня в восхищение, и я делюсь впечатлением с Блэком, но он спокойно говорит:
— Это вы можете увидеть в каждом кафе, и есть еще гораздо более искусные танцоры.
Нам приносят сок. Холодный напиток приятно освежает. В это время на смену неграм на эстраде появляется высокая женщина в черном платье и в цилиндре. За пианино садится какой-то невзрачный человек, рядом с ним помещается второй с саксофоном, и звуки танго наполняют зал. Женщина в цилиндре начинает танцевать. Но вот темп музыки ускоряется, женщина, двигаясь в такт музыки по сцене, начинает раздеваться, ловко и быстро сбрасывая одежду. Наконец, оставшись только в одних золоченых туфлях на высоких каблуках, женщина раскланивается и убегает за кулисы. За ней исчезают оба музыканта, и на смену им выходит пожилой мужчина с тремя дрессированными собачками. Я оглядываюсь, все сидят так, как и сидели, кто пьет кофе, кто ест мороженое, кто читает газету или толкует о делах. Только что закончившийся «номер» не произвел ни на кого впечатления, он промелькнул также, как номер с жонглером или танцующими неграми в белых цилиндрах.
— Это тоже можно увидеть в каждом кафе? — обращаюсь я к Блэку.
Он заканчивает пить сок, ставит стакан и отвечает:
— Да, это тоже можно увидеть почти в каждом кафе…
Я подзываю лакея, расплачиваюсь, и мы выходим на улицу. Я благодарю Блэка за знакомство с городом и подзываю яично-желтое такси. Через пятнадцать минут я уже на «Коралле».
Дальнейшие дни стоянки на тележке проходят быстро. Ремонт идет так, как нужно, и все наши требования выполняются без каких-либо задержек.
В деревянном доме, около которого мы швартовались вначале, оказался большой плаз, и целыми днями мы заняты покройкой парусов. Одновременно силами команды вновь очищена и окрашена подводная часть «Коралла». Джервсон предложил оригинальный способ укрепления кормовой обоймы заполнением пустот между обоймой и корпусом быстро схватывающейся мастикой, которая вводится под давлением с помощью насосов. Просверленные дыры для болтов в обойме используются как пути для ввода мастики. Мне кажется, этот способ достаточно надежен.
По вечерам иногда заглядывают Блэк или Петров. В городе за это время бывали несколько раз, но каждый раз недолго.
Команда обычно просит увольнение днем, чтобы посмотреть город и походить по магазинам.
Шестого сентября ремонт подходит к концу, и на завтра назначен спуск «Коралла» на воду, вместо него на тележку будет поднят «Кальмар». Он уже стоит около стенки, там же, где стояли мы перед подъемом. Вечером 6 сентября на «Коралле» собирается совещание. Присутствуют капитаны китобойцев Ходов, Бастанжи и Мирошниченко, капитан «Барнаула» Зеньков, Мельдер, Авдеев, я, Мельников и представитель Амторга. На обсуждение поставлен вопрос о выборе дальнейшего маршрута. После жарких прений принимается решение всем судам разделиться и идти наиболее выгодным для каждого из них направлением. «Барнаул» принимает груз и идет на Сиэтл и Петропавловск, китобойцы — на Кадьяк и тоже на Петропавловск, «Кальмар» и «Коралл» после погрузки идут на Гонолулу, затем в Иокогаму и далее во Владивосток. Решение окончательное, и выполнение его должно начаться завтра же.
После совещания, проводив гостей, я еще долго стою на корме, опершись о поручни, и смотрю в сторону Лос-Анджелеса, где вспыхивают самыми различными узорами светящиеся рекламы и переливается в густой дымке испарений города море огней. Однако мои мысли заняты совсем другим. Перед глазами нет надоедливых реклам, перед нами расстилаются бесконечные просторы Великого океана, который мы должны пересечь в самой его широкой части. Бесчисленными рядами катятся передо мной пенные волны, увенчанные косматой белой гривой, далекий горизонт четок и чист, белоснежные клочки облаков быстро несутся, гонимые пассатом, по сине-голубому небу, и от их теней пестрит темно-синяя грудь океана.
Из задумчивости меня выводит Васька, трущийся о мою ногу. Он очень вырос, раздобрел и теперь уже не боится плеска воды во время мытья палубы, а если с некоторой торопливостью и исчезает в помещениях, когда тугая струя с шипением начинает вырываться из шланга, то делает это с самым независимым видом. На берег Васька не сходит, предпочитая любоваться им с высоко поднятой палубы «Коралла».
На следующий день, часов около двух, на «Коралле» появляется Блэк. На этот раз он приехал со своим приятелем на его автомашине. Блэк предлагает показать мне весь комплекс городов, входящих в Лос-Анджелес. Мне необходимо съездить в Лос-Анджелес оформить документы на груз, который мы должны начать принимать сейчас же, как только «Коралл» закончит ремонт, и я соглашаюсь.
Машина быстро минует шумные улицы Лонг-Бича и, делая большой крюк вокруг города, несется по автостраде. Навстречу в три ряда мчатся машины. Скорость движения очень велика, и автомашины идут на самых незначительных интервалах одна от другой. Невольно мелькает мысль, а что, если одна машина по какой-либо причине неожиданно затормозит? Ведь идущая сзади нее может не успеть вовремя остановиться. Какая каша из машин может внезапно вырасти пылающей горой на этом гладком асфальте! На мой вопрос, как велико количество несчастных случаев на автострадах, Блэк отвечает, что автомобильные катастрофы в Америке — очень распространенная вещь, что ежедневно от аварий и катастроф погибает гораздо больше людей, чем Америка теряла в день на полях сражений Второй мировой войны.
Некоторое время едем молча, каждый погруженный в свои думы, в безостановочно несущемся потоке автомашин. Автострада пересекает пустыри, голые и выжженные солнцем.
Но вот в стороне от шоссе возникает какое-то странное нагромождение ящиков из покоробившейся фанеры. Кучи этого материала, примерно равные по величине, раскиданы на обширном пространстве по обоим берегам небольшого ручья. К моему удивлению, между этими кучами бродят человеческие фигуры и на веревках болтается какое-то тряпье. Внезапная догадка поражает меня. Ведь это, очевидно, поселок безработных, не имеющих никакого другого жилья, кроме этих сколоченных из ящиков и старой фанеры конур.
Наш шофер на секунду оборачивается к нам и снова впивается глазами вперед.
— Смотрите! Это «Гувервилль». Так называют его здесь, — громко говорит он. — Во время войны на этом месте ничего не было. Для всех нашлась работа. А сейчас он растет изо дня в день. Чем живут эти несчастные, трудно сказать. Но ведь жить хочется, вот и живут.
Закрывая на секунду жалкие постройки, на обочине шоссе мелькает громадный щит рекламы со стандартной рекламной девушкой, держащей в руках громадное блюдо с кушаньями. И вновь тянутся бесконечной чередой убогие жилища.
Но вот автострада круто поворачивает вправо, по ее сторонам начинают мелькать какие-то небольшие домики, гаражи, склады, бензоколонки, щиты реклам, и мы уже в городе. Скорость движения снижается.
По обеим сторонам улицы тянутся низкие дома. На маленьких лавчонках вертикальные китайские вывески. На узких тротуарах толпа прохожих, в основном это китайцы. И вдруг навстречу нам по краю мостовой трусит рикша. Да, настоящий рикша.
— Чайна Таун — китайский город, — говорит Блэк.
Машина делает еще два-три поворота, китайские вывески сменяются американскими, и улица делается шире. Мы останавливаемся около высокого дома старинной архитектуры, на углу двух довольно оживленных улиц. Здесь помещается нужная мне фирма.
Переговоры и оформление документов неожиданно затягиваются. Несмотря на то, что за компрессорное масло в бочках, которое должно составить наш груз, давно заплачено и большая часть его вывезена раньше, почему-то требуется связаться по телефону с Сан-Франциско и еще с какими-то городами, у кого-то получить разрешение и так далее.
Наконец все готово. Пожилой, холеный испанец, одетый с бросающейся в глаза пестротой, разводя руками и сожалеюще цокая языком, извиняется за задержку, передает мне документы и провожает нас до дверей.
— Что делать? Новые правила торговли очень обременительны, но что мы можем делать? — повторяет он, склоняя голову с идеально ровным пробором в иссиня-черных с густой проседью волосах.
Через пять минут мы снова на улицах Лос-Анджелеса.
— Я хочу показать вам известный всему миру Голливуд, — говорит Блэк. — Отсюда это очень недалеко.
Я, конечно, соглашаюсь, и мы продолжаем путь по шумным улицам города. Минут через двадцать улицы делаются тише, то там, то здесь между домами появляются небольшие скверы и лужайки. Еще десять минут, и мы, не спеша, катим по улице, по обе стороны которой, перемежаясь со скверами и бульварами, возвышаются высоченные заборы из гофрированного железа. Блэк называет некоторые известные кинофирмы, ателье и съемочные площадки, которые расположены за этими заборами. С интересом рассматриваю все окружающее, хотя, честно говоря, ничего примечательного, за исключением длиннейших заборов, здесь нет. Такие же ярко раскрашенные бензоколонки на углах, те же навязчивые рекламы и небольшие бары. Прохожих сравнительно мало.