Сбиваясь и сердито отмахиваясь от товарищей, Решетько рассказывает, как, идя по улице, он заинтересовался небольшим ярко-красным железным шкафчиком, очень похожим на автомат для выбивания билетов в московском метро, только значительно меньшего размера. Шкафчик-автомат был укреплен на небольшом столбике около входа в магазин и, кроме отверстия для опускания монеты, имел еще два застекленных отверстия для глаз. Три военных американских моряка заглядывали по очереди в эти отверстия и с восторгом хохотали, обмениваясь замечаниями и отталкивая друг друга. Наконец они отошли от шкафчика и, заметив наблюдавшего за ними Решетько, о чем-то его спросили. Решетько произнес единственную фразу, известную ему по-английски, — что он русский моряк с советской шхуны «Коралл».
Моряки пришли в восторг, и, усиленно показывая на шкафчик, убеждали его, что это «вери гуд» и «вери найс». Решетько понял, что они хвалят то, что видели в шкафчике, и подошел к нему поближе. Над отверстием для опускания монет стояла цифра 10. Ясно, что сюда нужно было опустить десятицентовую монету. Решетько порылся в кармане, нашел монету, опустил ее и стал смотреть в отверстия. Сначала он ничего не понял, так как не ожидал увидеть на улице большого города порнографический фильм, но когда разобрался, в чем дело, то отскочил от автомата и, повернувшись спиной к удивленным морякам, быстро вошел в магазин, где находились Сухетский и другие товарищи, с которыми Решетько был в городе.
— Скажите, Борис Дмитриевич, — заканчивает он, — почему же такие вещи разрешают ставить на улице?
Я вспоминаю, что во многих местах видел такие шкафчики, стоящие на улицах или в вестибюлях больших магазинов. Иногда около них толпятся молодые люди, иногда заглядывает и пожилой джентльмен.
— Зачем же запрещать? Эти шкафчики приносят кому-то доход, значит, это бизнес, а в Америке бизнес и «частная инициатива» не имеют ограничений. Так ведь? — говорит Григорий Федорович.
— Безусловно так, — подтверждаю я. — У каждой страны свои нравы и свои законы. А Решетько на этом потерял десять центов в пользу предприимчивого бизнесмена. Надеюсь, больше никакими шкафчиками он интересоваться не будет.
Уже на пятый день после выхода из Сан-Франциско температура воды настолько повышается, что вновь вводится ежедневное двукратное купание экипажа. А еще через день из-под борта шхуны с шумом поднимается большая стая летучих рыб, блестя на солнце своими огромными прозрачными крыльями-плавниками и мокрой чешуей тел.
Но зато количество наших воздушных конвоиров уменьшилось почти вдвое. Трое из них после одной из ночевок где-то на поверхности воды не появляются около нас, очевидно решив не спускаться на юг и повернуть в более северные широты. Оставшиеся четыре фрегата по-прежнему с печальными криками вьются над нами, но теперь уже нет никакой уверенности, что и они не исчезнут внезапно, как и их товарищи.
Еще через день пассат окончательно устанавливается, и теперь «Коралл» спокойно делает по семи миль в час. Тихо и однообразно течет жизнь на корабле в большом переходе при постоянных ветрах. Размеренно сменяются вахты, отбивая каждый час положенное число склянок. Точно в назначенное по судовому расписанию время команда собирается на завтрак, обед, ужин и вечерний чай. Точно в восемь часов утра поднимается флаг нашей Родины затем, чтобы в тот момент, когда верхний край солнца на закате исчезает за горизонтом, спуститься опять. Здесь, в Тихом океане, мы несем его все время.
Днем вахта — и все свободные члены команды заняты пошивкой парусов. Работа идет к концу, и уже точно вымерены и подсчитаны размеры реев, которые мы собираемся заказать в Гонолулу из стальных тонкостенных труб.
С окончанием пошивки парусов будут закончены и все подготовительные работы. В Гонолулу останется только пришнуровать паруса к новым реям, закрепить и разнести такелаж и во что бы то ни стало победить в скорости хода непобедимый до сих пор в этом отношении «Кальмар».
В ночное время палубная вахта обычно собирается на втором трюме, ведя бесконечные разговоры, в основном посвященные дому, который приближается с каждой пройденной милей, и отрываясь от них только для того, чтобы произвести смену рулевого и впередсмотрящего.
Не спится и мне, и, хотя ничто не требует присутствия капитана наверху, очень часто долгие часы простаиваю я у поручней полуюта, любуясь красотой теплой лунной ночи и думая об остающемся участке пути, о переходе от Гавайских островов до Владивостока, который весьма желательно проделать без захода в Японию. В какой степени новое парусное вооружение, которое мы будем использовать после Гонолулу, сократит нам время пребывания в пути и поможет ли оно обойтись без захода в Японию, пока трудно сказать.
Все эти мысли теснятся в голове, и незаметно текут часы. А кругом расстилается бархатная, черная южная ночь, слабо фосфорят гребни небольших попутных волн, ярким светом заливает луна туго натянутые паруса, и блещет на поверхности воды широкая дорожка, протянувшаяся от борта судна до самой черты освещенного под луной горизонта. Различными оттенками переливаются огромные звезды, составляя давно знакомые привычные узоры на черно-синем небосклоне.
Тихо, очень тихо, слышно только мерное пощелкивание лага да шуршание воды за бортом. Иногда слегка поскрипывает рангоут или слабо гудит ветер в парусах, да каждый час громко бьют склянки. Изредка долетает приглушенный смех — это вахта коротает ночь на палубе. Иногда с плеском и шумом поднимается из-под борта стая летучих рыб, прочерчивая белые черточки по воде — следы разбега.
Волны почти непрерывно омывают палубу с подветренного борта. Иногда во вкатившейся на палубу воде вдруг забьется рыба, выброшенная волной. Иногда летучая рыба налетит на какую-нибудь снасть и тоже падает на палубу.
В такие ночи Васька ведет охоту. Он оправдал все надежды, возлагаемые на него командой, и стал действительно «исправным моряком». Его больше не пугает плеск и шум воды.
Он неподвижно сидит где-нибудь на первом трюме, и стоит только забиться на палубе какой-нибудь рыбке, как он бросается вниз и, несмотря на воду, часто покрывающую его чуть ли не с головой, крепко хватает зубами добычу и мгновенно оказывается около спасательного вельбота, на своем обычном месте. Там он прячет ее под вельбот, а сам садится на свой наблюдательный пост, старательно вылизывая мокрую шерсть и брезгливо отряхивая лапы.
После удачной охоты Васька, демонстративно развалившись на трюме около вельбота, не является, как обычно, к завтраку или обеду вместе с командой и делает вид, что вообще не слышит приглашений.
Третьего октября, склоняясь к югу, мы вновь пересекли в 152°59′ западной долготы Северный тропик, с севера на юг, и вошли в тропический пояс, направляясь к острову Оаху в группе Гавайских островов. На этом острове находится административный и экономический центр всей группы островов — город и порт Гонолулу, цель нашего перехода. На этом же острове, только немного западнее Гонолулу, расположена и главная военно-морская база Соединенных Штатов в центральной части Тихого океана — Пирл-Харбор.
Еще не доходя до тропика, мы окончательно потеряли своих воздушных «конвоиров». Фрегаты, видя наше твердое желание идти все южнее и южнее, покинули нас, направившись, очевидно, в более северные районы. Однажды утром они просто не появились около нас. Привычка к их огромным, легким теням, скользящим вокруг судна, заставила нас в течение дня неоднократно посматривать в разные стороны в надежде заметить их вновь. Но птицы исчезли окончательно, и теперь «Коралл» уже в полном одиночестве подходит к цели своего перехода.
Гавайские острова
Ночь на 5 октября выдалась очень теплая, но мглистая, с густой дымкой по горизонту. Ущербная луна рано зашла, и ничто, кроме трепетного света звезд, не освещает наш путь.
Еще днем далеко на юге, за пределами нашей видимости, остались остров Мауи и самый большой в группе остров Гавайи.
Сейчас мы идем вдоль длинного, вытянутого с запада на восток острова Молокаи, постепенно сближаясь с ним. Следующим к западу лежит остров Оаху. В пролив Каиви между этими островами должен войти «Коралл», чтобы подойти к южному берегу Оаху и войти в Гонолулу.
Сейчас вахта Александра Семеновича, и мы оба не выпускаем из рук биноклей, тщетно стараясь разглядеть слева от нас берега Молокаи. Почти на середине длины острова, на мысе Калаупапа, маяк, и поймать его свет чрезвычайно важно, чтобы быть уверенным в правильности своего места и курса. Правда, предыдущие астрономические определения не вызывают сомнений, но лишняя проверка, если она возможна, никогда не мешает, и мы снова и снова вглядываемся в темноту ночи. Наконец перед самым рассветом я вижу слабые вспышки света на горизонте, и Александр Семенович, ворча на плохую видимость, пеленгует маяк по компасу.
Примерно через час, когда небо за кормой уже начинает принимать нежный розовато-оранжевый оттенок, свет маяка виден отчетливо.
Наступающее утро обещает хороший солнечный день; впрочем, в пассатах трудно ждать другого, и мы для сокращения пути на несколько градусов подворачиваем влево, держа курс на восточную оконечность острова Оаху. Он пока виден как темное расплывчатое пятно. Но вот восходящее солнце показалось из-за горизонта, и сейчас же окрасились в розовые и красные тона сразу сделавшиеся четкими очертания острова. Слева теперь хорошо видны берега острова Молокаи. Команда уже наверху. Никто из нас не бывал ранее на этих островах, куда очень редко заходят советские суда, и каждый хочет посмотреть на новую, еще не знакомую землю. Ранее, когда пути парусных кораблей, идущих через Тихий океан, обязательно пролегали зоной пассатов, многие русские корабли посещали их. Теперь пути наших кораблей, снабженных мощными машинами, пролегают далеко к северу, через Берингово море, вдоль Алеутской гряды, там, где сейчас идут наши спутники по плаванию — «Барнаул» и три китобойца.