Солнце стоит высоко, когда мы наконец достигаем западной оконечности острова Молокаи и начинаем постепенно склоняться в пролив Каиви. Ветер здесь, врываясь с силой в пролив, доходит до восьми баллов, и мы немного уменьшаем парусность. При сильном попутном ветре и крупной зыби очень трудно править парусным судном, и вызванный вне очереди Шарыгин вдвоем с Гавриловым то и дело быстро перебирают ручки штурвала, выравнивая судно на курсе.
Мимо проносятся покрытые обильной растительностью зеленые берега гористых островов. Начинаю подумывать уже о том, чтобы убрать бизань, но, по моим расчетам, за высоко возвышающимся гористым мысом, выдающимся на южном берегу острова Оаху, ветер должен быть значительно слабее, и я решаю подождать. Да и неудобно как-то убирать паруса при хорошем попутном ветре, когда наверняка множество глаз следит за нами с берега.
Мои предположения оправдываются — действительно, не успеваем мы пройти траверз мыса, как зыбь сразу уменьшается и ветер резко теряет свою силу. Теперь уже не требуется не отрываясь смотреть на паруса и подходящие с кормы высокие, увенчанные пеной валы и поминутно подправлять курс, командуя рулевым. Теперь шхуна легко скользит по воде, чуть-чуть кренясь на левый борт, и Шарыгин спокойно держит ее на заданном курсе.
Сейчас мы идем по заливу Мамала. Берег острова застроен виллами, курзалами, отелями и покрыт зеленью. Где-то здесь, у подножия мыса Даймонд-Хилл, должен быть расположен знаменитый пляж Вайкики, предел мечтаний каждого американца, так сказать, курорт высшего сорта, по сравнению с которым курорты Флориды едва вытягивают на первый сорт, а курорты калифорнийского побережья, омываемого холодным течением, идут за второй сорт. Соответственно с этим распределяются и их посетители. Чем большую сумму долларов стоит «джентльмен», тем шикарнее курорт избирает он для отдыха.
На вершине мыса торчит сигнальная мачта и виднеются какие-то замаскированные постройки и сооружения.
Навстречу нам спешит множество самых разнообразных яхт. Они расходятся с нами, потом круто ворочают у нас под кормой и идут рядом, постепенно перегоняя шхуну. Загорелые молодые люди в одних трусах и не менее загорелые девушки в купальных костюмах всех цветов радуги и с неизменными козырьками на лбу или в темных очках приветственно машут руками, что-то крича.
Белые, голубые, розовые, оливковые и светло-зеленые паруса мелькают то справа, то слева, то по носу, то за кормой. С удивлением наблюдаю этот карнавал на воде. Откуда так много яхт? Мое недоумение рассеивается, однако, очень быстро.
— Пользуются воскресным днем, — улыбаясь, говорит Александр Иванович.
Сегодня воскресенье, и я сам, делая вечером выборки из астрономического ежегодника, видел это написанным черным по белому, но забыл об этом, ибо в море не имеет никакого значения, какой сегодня день недели. В море есть только числа и точное расписание вахт. По числам отсчитываются дни пути, по вахтам идет судовая жизнь. Неизменно и размеренно. Дни недели становятся совершенно отвлеченными, абстрактными понятиями.
Взяв бинокль, я начинаю разыскивать буй, который, судя по карте, должен быть как раз напротив входа в канал, прорытый через коралловый риф, окаймляющий берег. По этому каналу мы должны войти в обширную внутреннюю лагуну, на берегу которой расположен город и порт Гонолулу.
Минут через двадцать замечаю далекие очертания буя и немного подворачиваю, чтобы выйти чуть мористее его.
Пожалуй, уже время начать уборку парусов, и я ставлю ручку машинного телеграфа на «готовьсь». До буя еще около двух миль. Не стоит торопиться, думаю я, — яхты так и вьются вокруг, и преждевременной уборкой парусов как-то не хочется подвести честь флага, развевающегося у нас на корме, в глазах этих многочисленных зрителей, конечно, достаточно искушенных в парусном спорте.
«Ничего, — успокаиваю я себя, — до буя еще порядочно, машина уже готова и может дать ход в любую минуту, ветер слабеет, команда достаточно натренирована и, конечно, не захочет ударить лицом в грязь перед таким количеством зрителей». Взглянув на палубу, вижу, что люди уже стоят на своих местах, готовые выполнить команду. Рядом со мной останавливается Александр Семенович с мегафоном в руках. Он спокойно смотрит вперед.
— Машинная команда вызвана наверх? — спрашиваю я его.
— Все на местах, кроме Павла Емельяновича, он в машине, — отвечает Мельников и косится на меня вопросительно.
Буй приближается все ближе и ближе, уже легко можно различить его бело-красную окраску. Но что это? Ветер начинает быстро отходить и с бакштага правого галса переходит на фордевинд и затем на бакштаг левого галса, обстенивая паруса. Правда, он не силен и опасности в таком внезапном переходе нет. «Коралл» только кренится направо немного более обычного.
— Меняйте галс, — говорю я Александру Семеновичу, и сейчас же раздается команда. Матросы работают прекрасно, без лишней суеты, четко и слаженно.
Галс изменен, и мы почти доходим до бело-красного буя. От него в сторону низкого берега тянется двойная линия вех, обозначая направление канала, пробитого в коралловом рифе. По обеим сторонам обвехованной полосы воды вскипают и с шумом опрокидываются большие валы мертвой зыби, белой пеной взбегая на бело-желтый коралловый песок косы и почти достигая густой чащи кокосовых пальм, покрывающей ее наиболее возвышенную часть. Этот непроницаемый для глаз забор из пальм скрывает от нас всю бухту.
Вот две яхты ловко ворочают и одна за другой устремляются в канал, с них призывно машут руками. За ними следует еще одна.
«А что, если… — мелькает у меня в голове. — Но ведь опасно… а с другой стороны, спускать паруса, позорить флаг… заходили же раньше парусники и не в такие каналы, а сейчас ветер будет попутным… а если все-таки…» — Все это молниеносно проносится в голове. Я поворачиваюсь к Александру Семеновичу, на какую-то долю секунды мы встречаемся с ним глазами и, мне кажется, вполне понимаем друг друга.
— Поворот фордевинд, — командую я внезапно охрипшим голосом; он тотчас подносит к губам мегафон и во всю силу своих могучих легких кричит:
— К повороту фордевинд по местам стоять! Бизань-шкоты раздернуть! Кливер-шкоты и фока-гика-шкоты стянуть!
— Право помалу, — наклонившись, говорю я в рубку Шарыгину и добавляю: — Станьте так, чтобы быстро смогли дать ход по машинному телеграфу.
— Есть право помалу, стать так, чтобы быстро дать ход по телеграфу, — отвечает Шарыгин, и его лицо делается сразу серьезным, он впивается глазами вперед в полотнища парусов.
Тяжело груженная шхуна, описывая дугу, поворачивает носом на буй. Захлопав, упала бизань. Уже переброшены на левый борт гики фока и грота, наполнились ветром носовые паруса. Пока идет все хорошо. Медленно проплывает почти вплотную по правому борту полосатый буй. Какая-то яхта с приветственными криками, обгоняя, проносится по нашему левому борту, но я даже не смотрю на нее, мои глаза неотрывно прикованы сейчас к двум рядам небольших вешек, между которыми мы должны пройти по сравнительно длинному каналу. Кажется, ничего сейчас не существует на свете, кроме этих вешек. Ничего.
«В любую минуту пустим машину и подработаем, если будет прижимать», — мелькает в голове, и я продолжаю смотреть вперед. Немного впереди у поручней, чуть склонившись, также неподвижно застыл Александр Семенович. Но вот заполоскал и хлопнул недотянутый бом-кливер, и не успеваю я открыть рот, как резко и отрывисто гремит команда. Стремительно бросаются Рогалев и Олейник, и снова наступает тишина.
Вот по бортам прошла первая пара вех, за ней вторая, приближается третья, сейчас как раз середина рифа, там, за вехами, взлетают каскады пены и с шумом опрокидываются волны.
Между вехами только поднимается и опускается вода от проходящей дальше внутрь лагуны мертвой зыби.
За четвертой парой вех по обе стороны канала блестит белоснежный коралловый песок, у пятой пары песок в тени пальм по обоим бортам судна, наконец — шестая пара и впереди расстилается ровная водная гладь, чуть подернутая легкой рябью. Прошли.
Быстро окидываю взглядом обширную лагуну и весь противоположный берег, застроенный набережными и причалами. Прямо напротив входа, в довольно узкой гавани, ошвартовавшись левым бортом, стоит «Кальмар». Его мачты высоко возвышаются над близстоящими складскими постройками. За его кормой никого нет, пустое место, очевидно оставленное для нас. Подход очень удобен; прикинув расстояние, я говорю:
— Александр Семенович, убирайте все паруса, кроме брифока. — И, обернувшись в рубку, кричу Шарыгину: — Держите под корму «Кальмара», так чтобы от головы мола идти вплотную к стенке.
— Есть под корму «Кальмара», идти вплотную к стенке, — отзывается он и впивается глазами в мол.
Быстро, один за другим, падают паруса. Под одним брифоком «Коралл» приближается к причалу.
Шарыгин ведет судно безукоризненно точно. Справа тарахтит мотор. Катер под лоцманским флагом, но сейчас принимать его нет времени, и он пытается подойти к нам на ходу. Все это вижу уголком глаза, так сказать боковым зрением, глаза неотрывно прикованы к молу.
— Брифок на гитовы, — кричу я. И сейчас же команда, повторенная Александром Семеновичем, приводится в исполнение.
Взлетает наверх огромный брифок, и вот мы уже медленно скользим вдоль стенки мола, по которой, следуя за нами, быстро идут матросы «Кальмара», готовые принять и закрепить наши швартовые концы. Их много, почти все, и с ними вместе Владимир Андреевич Авдеев.
Швартовы поданы, и, мягко заскрипев натянутыми тросами, «Коралл» прижимается к причалу и останавливается.
Чей-то голос около меня произносит по-английски:
— Прекрасно!
Я оборачиваюсь. Высокий загорелый человек в расстегнутой на груди рубашке и морской фуражке в белом чехле. Лоцман. Я здороваюсь с ним и прошу прощения за самостоятельный заход и за то, что не смог принять его на борт при подходе к пристани.
— О, — отвечает он, — все правильно. Я не смог выехать к бую, испортился мотор на катере. Но все прекрасно. Скажите, где вы нанимали команду, господин капитан?