Отвечаю, что команда нанята в Советском Союзе, и в свою очередь спрашиваю, почему это его интересует.
— Я долго плаваю лоцманом здесь, в Гонолулу, но никогда не видел, чтобы такой большой парусник заходил бы сюда под парусами. Чтобы решиться на такой маневр, нужно иметь очень хорошую команду, капитан. Такую хорошую, которая с полуслова понимает, что нужно делать.
Я отвечаю, что команда на судне действительно хорошая, очень хорошая.
Через борт на палубу спускаются люди в полицейских мундирах. Впереди скучнейшая и нудная, как зубная боль, процедура проверки команды: цвета глаз, волос, вплоть до ощупывания пульса, и прочая ненужная чепуха, которая займет не меньше двух часов.
Прощаюсь с лоцманом, приветственно машу рукой стоящим на пирсе Мельдеру и Авдееву и спускаюсь на палубу встречать местные власти. За кормой осталось 2105 миль, пройденных за 16 суток от берегов Калифорнии до Гавайских островов.
Наконец закончено оформление прихода судна. Быстро спускаем желтый карантинный флаг, и по трапу на судно сразу устремляются люди.
Здесь и большинство членов команды «Кальмара», и Мельдер с Авдеевым, и вездесущий шипчандлер с записной книжкой в руках, и высокий худой старик с множеством красных склеротических жилок на лице — представитель агентства. Сыплются вопросы, приветствия, поздравления. Но постепенно все входит в свою колею. «Кальмаровцы» с нашей командой удаляются на полубак, Мельдер и Авдеев, договорившись зайти позднее, уходят к себе. Шипчандлер с Александром Семеновичем, Пажинским и Быковым садятся за уточнение заявки. Я с представителем агентства направляюсь в свою каюту.
Поговорив о прошедшем переходе и обменявшись комплиментами, приступаем к делу. Прежде всего уславливаемся о времени, когда он зайдет за мной, чтобы я мог пройти в контору агентства для предъявления судовых документов. Сегодня воскресенье, и сделать это невозможно. Затем он записывает наши требования, чтобы завтра с утра доложить их главе агентства. Особенно прошу завтра же пригласить водолаза и сюрвейера, для того чтобы установить состояние кормового набора. Производство этих работ мы считаем крайне необходимым, памятуя тяжелый урок, полученный нами в Карибском море.
Если состояние набора кормы не отвечает требованиям безопасности плавания, то нужно сейчас же сообщить по телефону в Лос-Анджелес о предъявлении претензии ремонтировавшей нас верфи. Затем я передаю мистеру Дэвидс — так зовут представителя агентства — заявку на заказ реев с указанием их размеров и схематическими эскизами. Здесь же передаю заявку на блоки и тросы для такелажа реев. После этого прошу его записать сумму в две тысячи долларов наличными, которые я хочу получить на судно для выплаты заработной платы команде. Наконец мистер Дэвидс прощается и направляется на берег. Я провожаю его до трапа и, радуясь наступившей возможности отдохнуть, направляюсь к себе. Но не успеваю я выкурить папиросу, как в дверь стучится Гаврилов и докладывает, что прибыл еще какой-то посетитель. С досадой поднимаюсь с места, делать нечего, нужно принимать.
Выхожу на палубу и вижу, что около трапа стоит плотный, высокий старик в белоснежном костюме, с красно-бурым лицом и гладко зачесанными седыми волосами. Запрокинув голову, он наблюдает, как команда укладывает и крепит брифок. На стенке против судна стоит легковая машина.
Иду навстречу посетителю. Оторвавшись от созерцания работающей команды, он направляется ко мне.
— Я к вашим услугам, — обращаюсь я к нему, когда мы обмениваемся приветствиями.
Старик протягивает руку и лающим басом говорит:
— Перкинс, Джордж Перкинс, капитан порта. — И, сделав небольшой жест рукой, как бы охватывая им весь порт, продолжает: — Вот этой самой дыры. Прошу провести меня к капитану.
Отвечаю, что капитан этого судна я, и представляюсь. Секунду он смотрит несколько удивленно и затем, улыбаясь, рокочет:
— О, я думал, что здесь капитан, по крайней мере, мой ровесник, из тех, кто еще плавал на настоящих парусниках, морской волк. А работают они хорошо, — кивает он головой в сторону команды.
Я приглашаю мистера Перкинса в кают-компанию. Однако он просит разрешения немного походить по палубе и посмотреть на судно и работу команды.
— Я был вон там на башне, — говорит он, показывая в сторону высокой башни с флагштоком на крыше и огромными часами, укрепленными на фронтоне. — Оттуда виден весь рейд. Я уже хотел уходить, как вдруг увидел судно под всеми парусами, подходящее к бую. Редко кто знает, что в первой половине дня здесь образуется завихрение, благодаря которому на протяжении немногим более кабельтова ветер меняется почти на девяносто градусов. Я решил посмотреть, что будет делать парусник, попавший неожиданно в полосу ветра другого румба. Что это русский парусник, я понял сразу, так как нас уже поставили в известность об ожидаемом подходе второго русского парусника. Когда я увидел, что, попав в полосу перемены ветра, парусник быстро лег на другой галс, я заинтересовался, так как в этих условиях перед самым буем было бы проще убрать паруса.
Он замолкает и начинает внимательно рассматривать одну из мачт.
— Да, — говорит он, спохватившись, — так вот, когда шхуна легла на другой галс и вдруг неожиданно начала поворот в канал, я одновременно рассердился и обрадовался. Рассердился потому, что шхуна не дождалась лоцмана, обрадовался потому, что увидел вновь то, что не думал уже никогда увидеть. Увидел парусник под всеми парусами, входящий по каналу в порт Гонолулу. Сейчас же я дал себе слово, что даже если русский парусник, не справившись в узком канале, приткнется к рифу, я сниму его с мели портовым буксиром бесплатно, только за то, что я увидел мачты, одетые парусами, идущие по узкому длинному каналу.
Но парусник не приткнулся к рифу и, войдя в гавань, начал постепенно убавлять паруса, направляясь как раз туда, где ему было приготовлено место. Тогда я дал себе еще слово, если шхуна ударится о причал и нанесет ему повреждение, я постараюсь замять это дело и не предъявлять счета капитану, доставившему мне минуту радости. Но шхуна не ударилась и на подходах к причалу взяла большой парус на гитовы, начала замедлять движение и, подойдя к причалу, остановилась. Тогда я вызвал шофера и сказал ему: «Слушай, Джим. После приема парусника властями поедем туда, я хочу посмотреть на людей, доставивших мне самое большое удовольствие за последние годы моей жизни, и можем поспорить на пять долларов, что капитан судна, вероятно, не моложе меня». Теперь я вижу, что мои пять долларов потеряны безнадежно. Вот как обстоит дело.
Я благодарю его за столь лестную оценку наших действий и объясняю, что только дружная, четкая работа команды, любящей судно, позволила нам проделать этот маневр.
Обойдя полубак, мы спускаемся на палубу как раз в тот момент, когда Решетько, обнаженный до пояса, с блестящим от пота загорелым, мускулистым торсом, вытягивает и крепит концы брасов на левом борту.
— О, гуд бой, — говорит поощрительно мистер Перкинс, — он работает как лев. С такими матросами действительно можно плавать. Как его зовут?
Я отвечаю, что матроса зовут Решетько. После нескольких попыток произнести это имя, которое никак не хочет сойти с его языка, мистер Перкинс говорит, что он работает так, как если бы его звали просто Джо или Джим, очевидно, считая, что это высшая похвала для матроса с именем, которое и выговорить невозможно. Я отвечаю, что, несмотря на то что его имя не Джо и не Джим, а Решетько, он работает во много раз лучше и Джо и Джима, потому что он любит свое судно.
— Не будем спорить, — отзывается мистер Перкинс, — так или иначе, а работает он отлично, так же, как и все ваши мальчики там, наверху, — показывает он на брифок-рей.
Затем он прощается и, взяв с меня слово посетить его, покидает судно.
Проводив гостя, возвращаюсь на полуют и, остановившись у поручней, начинаю рассматривать гавань, о которой я так много слыхал еще в детстве и которую теперь посетил первый раз в жизни.
Великолепная, укрытая от всех ветров лагуна с выходом в океан по каналу через косу и коралловый риф. Гонолулу по-гавайски означает: гоно — гавань, лулу — тихая.
Причал, у которого мы стоим, очевидно, очень давно не был в эксплуатации, его деревянный настил во многих местах прогнил и провалился. Большие деревянные склады, закрывающие от нас всю левую часть гавани, также запущенны и пусты. Очевидно, нас специально поставили сюда, чтобы изолировать от гавани. Напротив, около противоположного причала, стоит окрашенный в белую краску большой моторный катер. На причале — небольшой деревянный, тоже белый домишко с сигнальной мачтой на крыше.
Несколько молодых людей в полувоенной форме слоняются около домика или сидят на скамейке у его стенки. Наверное, что-нибудь вроде Лиги содействия флоту. В общем, поставили под надзором. Дальше, где кончается противоположный нам причал, виднеются два плавучих дока, на которых возвышаются силуэты двух эскадренных миноносцев. За доками несколько небольших причалов для яхт, затем коса с пальмами, за которой уже океан. Прямо впереди нас, там, где кончается гавань, громоздятся одна над другой легкие постройки города. За ними высоко в небо уходит покрытый зеленью склон горы, верхушка которой увенчана сине-черной тучей с багровыми от заходящего солнца краями. Оттуда небольшим легким бризом несет мельчайшие капельки воды, как будто где-то работает гигантский пульверизатор. Приятная свежесть овевает лицо. Но вот гаснут отблески солнца, темнеет гора, исчезает красная кайма тучи, и после коротких сумерек быстро наступает темнота. Переливаясь, мерцают звезды, и узкий серп луны одиноко повисает над горизонтом.
Гавайские острова, расположенные в зоне постоянно дующих в одном направлении пассатов, обладают очень хорошим, ровным климатом. Отсутствие тропической изнуряющей жары и сравнительно небольшое количество осадков на подветренных берегах делают климат Гавайских островов исключительно здоровым. Здесь нет дождливых сезонов, которые наблюдаются в тропических странах, заменяя там зиму. Здесь всегда одна и та же хорошая погода и примерно одни и те же температуры. Самый теплый месяц в году,