Неожиданно склад отнимает массу времени, и, когда, облазив все этажи в поисках таких неходовых вещей, как блоки нужных нам размеров, и отобрав нужные тросы, мы выходим из склада, уже поздно. Попрощавшись с Дэвидсом, я спешу на судно.
Водолаз уже закончил работу, и Александр Семенович протягивает мне заключение сюрвейера. Быстро пробегаю глазами бумагу. Набор кормы в полном порядке. Вспоминаю Джека и его товарища, заверивших нас в том, что работа — «высший класс», но состояние дейдвуда вызывает беспокойство.
Ну что ж, вопрос ясен, долго работать машиной нельзя. Во Владивостоке придется или менять, или подкреплять машинный фундамент, иначе эта история с просадкой машины и выработкой вала будет повторяться без конца. Во всяком случае, эту бумагу необходимо сохранить. И я направляюсь в каюту.
Минут через пятнадцать, выйдя на палубу, я вижу средней величины бронированный автомобиль, осторожно направляющийся по причалу к нам.
— Ну, кажется, нас здесь будут стеречь автобронетанковые части, — смеется Гаврилов, стоящий у трапа, — не то что босоногий полицейский в Сан-Висенти. Вот что значит технический прогресс.
Я тоже с недоумением смотрю на приближающуюся бронемашину. Она медленно подъезжает к нам и останавливается напротив трапа. Это самый настоящий броневик с узкой смотровой щелью для водителя и с расположенной прямо за кабиной пулеметной башней, из которой торчит без чехла, готовый к бою, крупнокалиберный пулемет. За башенкой машина имеет квадратные очертания и чем-то напоминает небольшой автобус типа, когда-то применявшегося у нас для машин «скорой помощи». С минуту машина стоит совершенно тихо, затем с легким щелканьем ее задняя часть распахивается на две массивные створки, и сразу становятся видными фигуры полицейских, сидящих друг перед другом. За ними снова массивная дверь с каким-то хитроумным замком, с несколькими циферблатами. Один из полицейских выпрыгивает на причал, положив руку на одну из двух кобур на поясе, из которых торчат рукоятки внушительных револьверов. Он делает шаг к судну и, обращаясь к Гаврилову, спрашивает:
— Капитан русского судна на борту?
Я делаю шаг вперед и отвечаю:
— Да, я капитан этого судна.
Окинув меня взглядом, он поворачивается ко второму полицейскому, сидящему неподвижно, и бросает короткое:
— Давай!
Второй полицейский встает и, заслоняя от нас своей спиной замки, начинает возиться у циферблата. Пулеметная башенка разворачивается, и ствол пулемета теперь направлен назад. Наконец раздается легкий щелчок, и тяжелая дверь вмонтированного в автомашину сейфа начинает медленно открываться. Сейчас же стоящий на причале полицейский выхватывает правой рукой револьвер и держит его дулом вниз, не снимая левой руки со второго револьвера. Второй полицейский вынимает из сейфа небольшой белый парусиновый мешочек. Прежде чем захлопывается дверь сейфа, я успеваю заметить, что в сейфе больше ничего нет. Он пуст. Полицейский спрыгивает на землю, и дверцы машины, громко щелкнув, захлопываются. Он вытягивает руку с мешочком перед собой, второй рукой поддерживая его снизу, и направляется к трапу. Первый полицейский с револьвером, направленным в спину несущего мешочек, идет за ним; другую руку он держит на рукоятке второго револьвера. На поясе полицейского, несущего мешочек, также болтаются две кобуры. Пулеметная башенка послушно следует стволом пулемета за обоими полицейскими и теперь направлена на судно. Оба полицейских спускаются по трапу на палубу «Коралла», тот, что несет мешочек, спрашивает:
— Вы капитан? — и, получив утвердительный ответ, говорит, протягивая мне мешочек: — Это ваши деньги.
Совершенно сбитый с толку этими непонятными действиями, я молча беру мешочек, с опаской бросив взгляд на пулемет. А что, если он сейчас даст очередь? Но как только мешочек оказывается у меня в руках и руки полицейского перестают касаться его, все сразу меняется. Полицейский, державший револьвер в руке, сразу бросает его в кобуру, и они оба, круто повернувшись, идут к машине. Башенка разворачивается, направляя пулемет назад. При приближении полицейских к машине дверь с мягким щелканьем распахивается, оба прыгают на свои места, дверь закрывается, и броневик медленно дает ход.
Как завороженные, стоим мы все на палубе и молча смотрим на все, что происходит перед нашими глазами и что скорее напоминает кадр из детективного фильма производства Голливуда, чем реальную действительность. Наконец, когда машина отъезжает почти до самых ворот, мы начинаем приходить в себя.
— Вот это работа, — восхищенно говорит Гаврилов, — прямо снимай на ленту и пускай в кино. Как автоматы.
— Да, здорово. Но почему же столько предосторожностей с доставкой денег и полное равнодушие к ним, как только они переданы из их рук? — спрашивает Пажинский.
— Совершенно ясно, — отвечает Григорий Федорович, — до того как деньги попали в руки Борису Дмитриевичу, за них отвечали полицейские; как только адресат взял деньги в руки, их ответственность окончилась, и случись, что его сейчас же начали бы грабить, они спокойно уехали бы. В их функции защита частных лиц, очевидно, не входит. Их долг — доставить деньги от банка до потребителя.
— По-моему, все это похоже на комедию. На кой черт столько возни: здесь и броневик, и пулемет, и револьверы. Какой-то цирк, — пренебрежительно говорит Рогалев, — не реклама ли это тоже какого-нибудь банка, — вот, дескать, как мы охраняем порученные нам деньги.
— Отчасти, конечно, реклама, но только отчасти, — отзывается Григорий Федорович, — разве из вас никто не слыхал о том, как происходят ограбления в Америке? Ограбить банк довольно сложно: нужно взрывать стены, двери и так далее. Проще грабить во время перевозки денег. Не спасают и броневики с пулеметами. Грабители действуют здесь на широкую ногу — с применением гранат, слезоточивых газов, зарядов аммонала, всевозможного огнестрельного оружия и т. д., вплоть до таких же вот броневиков, но снабженных скорострельными бронебойными пушками.
— Да, действительно, — замечает Гаврилов, — теперь в кино ходить не надо: посмотрели настоящий фильм.
Я уношу злополучный мешочек в каюту и вскрываю пломбу — ровно две тысячи в аккуратных пачках. Бумажки и мелочь: никелевая и медная. Для того чтобы доставить эту ничтожную сумму, вряд ли действительно нужны были все эти сверхпредосторожности.
Следующие дни проходят сравнительно тихо. Команда с утра до ужина занята подготовкой нового вооружения. На палубе стоит несколько бухт завезенного со складов троса, а на полубаке лежит целая груда блоков. Работы много, и работают все с увлечением. Вечерами по очереди ходят на увольнение в город.
Побродив по магазинам и иногда заглянув в кино, люди возвращаются обратно. Здесь, как и в любом порту.
Дэвидс заходит ежедневно и часто остается у нас обедать или ужинать. Команда, истосковавшаяся в длительных переходах по свежему рыбному столу, по выражению Быкова, «нажимает» на рыбу, и ежедневно машина шипчандлера подвозит к борту две-три тушки синевато-серебристых крупных тунцов. Дэвидс всегда с неизменным удовольствием ест жареную рыбу и однажды удивляет меня неожиданной просьбой. Он просит, чтобы я узнал, конечно, если это возможно и не секрет, рецепт приготовления жареных тунцов нашим поваром. Дэвидс очень любит рыбу, он почти всю свою жизнь живет в районах Тихого океана, но никогда еще не ел так вкусно приготовленного тунца. Если ему сообщат рецепт, он обязуется никому не выдавать его, кроме своей жены, для того чтобы иметь возможность ежедневно есть вкусное блюдо. С недоумением смотрю на него и соображаю, что вряд ли Быков имеет какой-нибудь особый рецепт. Ведь он просто матрос и поваром стал только в силу необходимости. Однако я все-таки приглашаю Быкова в кают-компанию и передаю ему просьбу Дэвидса. Быков долго и удивленно смотрит на меня, мнется и наконец говорит:
— Какой рецепт, Борис Дмитриевич? Просто чищу, мою, немного солю и жарю на сковороде. Какие вообще могут быть рецепты, для того чтобы изжарить кусок рыбы?
Добросовестно перевожу Дэвидсу «рецепт» «мистера Бикофф». Дэвидс тотчас записывает его в записную книжку, но видно, что он заметно разочарован.
— Что еще делает с рыбой мистер Бикофф? — пытается он выведать подробности. Перевожу. «Мистер Бикофф» переминается с ноги на ногу и смущенно говорит:
— Да, ей-богу, больше ничего, Борис Дмитриевич. Вот чудной народ. Разрешите мне на камбуз, а то сгорят у меня на сковородке все рецепты.
Я отпускаю его, сообщив Дэвидсу, что Быков больше ничего прибавить не может. Он прячет записную книжку в карман, очевидно решив, что «мистер Бикофф» рецепта выдать не хочет.
Вообще Дэвидс оказывается очень общительным и разговорчивым стариком. Когда-то он плавал капитаном. Теперь доживает свою жизнь здесь, вдвоем со своей женой. Два его сына погибли, один уже очень давно, во время кораблекрушения, второй — сражаясь с японцами на Соломоновых островах. Родных у него больше нет. Теперь, несмотря на свой преклонный возраст, он должен зарабатывать себе на хлеб, ведя трудную хлопотливую работу представителя агентства.
Однажды, поддавшись уговорам Дэвидса, берем такси с Павлом Емельяновичем и Александром Ивановичем и едем посмотреть достопримечательности острова Оаху. В первую очередь Дэвидс хочет показать нам пляж Вайкики.
Мимо обширных плантаций, покрытых бесконечными рядами низких метелкообразных травянистых кустов ананаса, или зарослями сахарного тростника, вьется шоссе. Время ломки и сбора сахарного тростника еще не наступило, зато на ананасных плантациях между низкими оливково-зелеными кустами копошатся люди в широкополых шляпах и с мешками через плечо.
Разобрав листы, они ловко срезают находящийся в центре куста крупный, весом в три-четыре килограмма, похожий на сосновую шишку плод. Срезанные ананасы бережно укладывают в мешок.
Родина ананаса — Вест-Индия и Центральная Америка. На Гавайские острова он был завезен в 1901 году и быстро прижился на новом месте, и теперь их сбор здесь достигает девяти десятых всего мирового сбора ананасов. В основной своей массе ананасы идут для изготовления консервов.