В полночь с 25 на 26 октября, продолжая идти на запад, пересекаем демаркационную линию и сразу записываем в вахтенный журнал 27 октября. Сутки 26 октября совершенно выпадают из нашего счета времени. Объяснение потери целых суток довольно простое. В данный момент, то есть в полночь с 25 на 26 октября, на меридиане Гринвича будет 12 часов дня, полдень 26 октября. Так как счет времени ведется от меридиана Гринвича, то при счете его в сторону востока, навстречу нашему курсу, на 180-м меридиане времени будет на 12 часов больше — т. е. полночь с 26 на 27 октября. Если же вести счет по нашему курсу вслед нам, в сторону запада, на 180-м меридиане времени будет на 12 часов меньше, чем на меридиане Гринвича, то есть полночь с 25 на 26 октября.
До пересечения 180-го меридиана мы шли в западных долготах и соответственно вели счет от Гринвича, постепенно отставая от него через каждые пройденные 15 градусов долготы на 1 час времени. Теперь мы переходим в восточные долготы, и счет нашего времени будет вестись от Гринвича к востоку. Чем дальше мы будем продвигаться на запад, тем меньше будет разница между нашим временем и временем Гринвича.
Благодаря счастливой случайности, 180-й меридиан, на котором происходит смена даты, проходит посредине Тихого океана, почти нигде не встречая на своем пути суши. В тех местах, где встречается суша, — у нас на Чукотском полуострове и среди групп некоторых островов Тихого океана, — демаркационная линия имеет ряд искривлений, огибая отдельные районы суши и административно связанные между собой острова и повсюду проходя только по воде.
Нетрудно понять, что если бы мы шли противоположным курсом, то картина была бы обратная. Переходя из восточных долгот и с восточного времяисчисления в западные долготы и западное времяисчисление, нам пришлось бы дважды повторить одну и ту же дату, и у нас было бы два 26-х числа октября месяца. От скал Дувра, через которые примерно и проходит нулевой, или Гринвичский, меридиан, мы прошли ровно половину земного шара, и сейчас Гринвич и Дувр лежат на его противоположной стороне. Западное полушарие было пройдено все, и, начав свое плавание в Восточном полушарии, мы теперь снова вошли в него, только с другой стороны.
Вечером 27 октября провожу беседу с командой, объясняя причину потери целых суток.
Ночью внезапно засвежело, и ветер достиг силы в семь баллов. Берем рифы бизани и убираем стакселя. Скорость хода колеблется от 9 до 9,8 узла. Наше новое вооружение держит свой первый настоящий экзамен. С тревогой слежу за парусами. По нескольку раз за вахту матросы с Сергеевым и Александром Семеновичем проверяют крепление, но наши тревоги напрасны: все обстоит вполне благополучно.
К утру ветер внезапно стихает до пяти баллов.
Когда освобожденная от рифов бизань начинает ползти вверх, с верхних краспиц неожиданно взлетает большая птица. Она делает несколько кругов вокруг судна и садится на клотик фок-мачты. Пока птица кружит вокруг судна, мы замечаем, что это сухопутная птица, и, когда она наконец усаживается снова, определяем, что это большой ястреб. В бинокль совершенно отчетливо видна его пестрая коричнево-серая окраска, сплошь покрытая белыми пятнышками. Около массивного изогнутого клюва видны желтоватые полукруги. Молодой, очень молодой, но какой большой ястреб! Как он попал сюда, на середину Тихого океана, когда кругом вода и до ближайшего острова сотни миль?
Вернее всего, он залетел далеко от берега, может быть, в погоне за добычей, и шквалом, который пронесся над нами ночью, был унесен в океан. Обессиленный, он, вероятно, был очень обрадован трем мачтам «Коралла». Ястреб очень устал. Это видно по тому, что он с трудом держится на клотике мачты, крепко цепляясь за него когтями и помогая крыльями, чтобы не свалиться вниз. С чувством жалости смотрю я на него. Его гибель предрешена. Совершенно исключается, что он сможет дожить без пищи и воды на мачтах «Коралла», пока мы подойдем к ближайшей земле. А есть из того, что мы ставили бы ему на палубе, он ничего не будет, так как побоится спуститься вниз. Да и что мы можем предложить ему? Консервы? Он их не будет есть, а мясо у нас у самих давно уже кончилось. Главное же, от чего он погибнет, — это от жажды.
Ястреб не удерживается и срывается с мачты. Захлопав крыльями, он пытается сесть вновь, но опять соскальзывает и, тяжело махая крыльями, делает полукруг около судна и садится на прежнее место, на верхние краспицы бизани. Здесь его видно еще лучше. Он с явной тревогой поворачивает голову из стороны в сторону, ища хоть какой-нибудь знакомый предмет. Но вокруг расстилается вода, только одна вода, нет ни зелени, ни знакомых очертаний деревьев, ни добычи, бегущей в траве, ни ручейка, из которого можно утолить жажду. Изрытая волнами поверхность океана, подернутая белыми гребнями, сулит только одну смерть. И тщетно огромная усталая птица вглядывается в даль. Затем она втягивает голову и замирает неподвижно.
— Оно хоть и ни к чему прикармливать кобчика, — говорит, обращаясь ко мне, Решетько, — а все-таки жаль, живая тварь, тоже жить хочет. Как бы нам покормить его?
Я отвечаю, что вряд ли из этого что-нибудь выйдет: и кормить нечем, да и есть он не будет.
Часто, особенно осенью, заносит ветром усталых перелетных птиц далеко в океан, и много их погибает в волнах, выбившись из сил. Иногда они садятся на случайно встреченное судно, но, как правило, обычно погибают, так как от чрезмерного переутомления уже не в силах есть или пить. Кроме того, страх перед человеком мешает им воспользоваться его услугами. Мне приходит на память одна грустная история, и я рассказываю ее Решетько и другим подошедшим матросам.
Давно, лет двенадцать назад, случилось мне в октябре месяце идти Красным морем. Температура воздуха там очень высокая, в тени доходит до сорока градусов. Расположенные с обеих сторон этого довольно узкого моря огромные песчаные пустыни, накаляемые солнцем, выпивают всю влагу из воздуха, и он делается горячим и сухим, так что обжигает легкие. Примерно когда мы подходили к середине моря, идя из Суэца в Аден, нас догнал сильный сухой и горячий северный ветер баллов около восьми. Мельчайшие частицы песка, захваченные ветром, еще более иссушали воздух и на закатах придавали небу кроваво-красный оттенок. На второй день после того, как начал дуть ветер, над нами и вокруг нас появилось множество ласточек-касаток. Они с писком носились вокруг судна и садились на него десятками. Многие на наших глазах падали в воду и погибали. Те, что сели на судно, были до такой степени усталыми, что совершенно не боялись людей. При приближении к ним они только пугливо мигали и, когда кто-нибудь из нас протягивал к ним руку, они закрывали глаза, но не двигались с места. Ласточка, взятая в руки, сидела совершенно неподвижно, только ее маленькое сердечко билось сильно-сильно.
На судне был объявлен форменный аврал. По всем помещениям искали и ловили мух, перед ласточками, пересаженными под тент на шлюпочную палубу, были расставлены всевозможные блюдца и миски с холодной водой. Вокруг мисок были разложены мухи, с трудом разысканные и пойманные, потому что даже мухи — и те от жары почти все пропали. Наш завпрод и кок были в восторге, так как мухи, на которых раньше, кроме них и старшего помощника, никто и внимания не обращал, теперь вылавливались без всякой пощады.
Однако ласточки ничего не ели и не пили. Под самый клюв подкладывали им полуживых мух. Ласточки не обращали внимания. Отходили, чтобы не мешать, и это не производило никакого впечатления. То же было и с водой. Пробовали окунуть клюв в воду, ласточки не пили; сажали их на край миски, ласточки равнодушно сидели над водой. Зато умирали они во множестве. Каждый час вахтенный, осторожно ступая между живыми, собирал до десяти маленьких трупиков, покорно лежавших на боку. Через двое суток в живых осталось всего две ласточки. Ими занялся радист. Он заявил, что во что бы то ни стало выходит их и выведет из состояния почти летаргии. Он забрал их к себе в радиорубку, поставил там воду и начал применять какие-то секретные способы, но и у него ничего не вышло, причем окончилось все разом и довольно трагично. Ласточки, посаженные им наверху на полочку для графина, чувствуя себя неудобно, перебрались на медный прут антенного ввода. Радист работал с Москвой. Пока он принимал, все шло нормально, но как только он включил передатчик и дал первый ток в антенну, два маленьких трупика мгновенно свалились на стол.
— Конечно, ласточек гораздо больше жаль, чем кобчика, — задумчиво говорит Решетько, — но и этот тоже жить хочет. Где-нибудь у себя я бы его застрелил без слова, а здесь смотреть, как он погибает, просто муторно.
На ночь в разных местах повыше ставится вода и кладутся мясные консервы с расчетом, что на рассвете, когда люди, кроме вахты, еще спят, ястреб спустится вниз и поест. Но наутро все оказывается нетронутым, и ястреб, нахохлившись, продолжает сидеть неподвижно, вглядываясь в даль. Что видит он сейчас? Может быть, родной остров, густую зелень, журчащую воду ручья, а может быть, ничего не видит, а просто дремлет в полузабытьи, умирая медленной смертью.
Ни одна рука не поднимается согнать его, наоборот, очень часто с выражением глубокого сожаления смотрят снизу на него матросы и мотористы.
Вечером этого же дня проходим траверз острова Лисянского, оставляя его далеко к северу. Этот остров из группы Гавайских островов был открыт во время славного плавания русских кораблей «Надежда» и «Нева» под командованием Ивана Федоровича Крузенштерна и Юрия Федоровича Лисянского вокруг света. Пользуясь случаем, рассказываю команде о первом русском кругосветном плавании и морских картах многих морей, пестрящих русскими названиями.
С утра следующего дня наш несчастный пассажир начинает проявлять признаки жизни. Очевидно, он отдохнул, и теперь голод и жажда толкают его на последнюю вспышку борьбы за жизнь. Он где-то ловит и съедает небольшую птичку. Где он поймал ее, остается тайной, но несколько черных перышек и полусъеденное крыло, очевидно, уроненное им, валяются около мачты. К вечеру он, снявшись и сделав несколько кругов, ловит летучую рыбу. Крепко держа ее в когтях, ястреб пытается догнать судно, но он уже очень ослабел, а рыба тяжела, и он все ниже и ниже опускается к воде, отчаянно махая крыльями. Наконец птица касается воды, бросает свою добычу и с большим трудом добирается до своего места на мачте. На следующее утро его временный насест уже пуст. При каких обстоятельствах он погиб, остается неизвестным. Никто не видел его последних минут. Вернее всего, голод снова погнал его на охоту, а ослабевшие крылья не дали возможности догнать судно, и ястреб упал в воду, разделив судьбу многих птиц, погибающих в океанских просторах.