— Командуйте поворот, — говорю я Александру Семеновичу. — Нет смысла пытаться идти дальше. Вот уже час с лишним идем, а погода все хуже.
— Да, пожалуй, действительно не стоит, как ни обидно, — отзывается он и начинает командовать поворот.
В глухой темноте, против встречного ветра и снежных зарядов, под мотором снова входим в бухту Сёнчжин. Ориентируясь с большим трудом по верхушкам иногда чуть видимых сопок, идем на старое место якорной стоянки.
Утро 23 ноября ясное, солнечное. Зеленая вода, кое-где подернутая мелкими волнами, блестит и сияет под солнцем. Белые пятна снега на сопках слепят глаза. На небе ни облачка. Стоять при такой погоде преступление, и мы снимаемся с якоря. Под всеми парусами выходим из бухты и снова ложимся вдоль берега к мысу Болдина. Все идет нормально. Холодный ветер не превышает пяти-шести баллов, и мы уверенно продвигаемся вперед вдоль заснеженного берега. Перед закатом впереди показываются очертания мыса Болдина.
По мере того как темнеет, ветер усиливается. Когда мы идем под прикрытием сопок, он дует с силой шести баллов, но когда против нас на берегу долина, он усиливается до семи-восьми баллов, круто креня шхуну.
Уже в полной темноте, провожаемые приветливыми вспышками маяка, мы огибаем мыс. Сразу за мысом глубокая долина, и только что мы, повернув, проходим маяк, как на нас обрушивается сильный шквал. «Коралл», зарываясь в воду, ложится на борт, и не успевают выскочившие на палубу матросы убрать лишние паруса, как с треском, напоминающим звук огромной переламываемой доски, лопается поперек полотнище фока. Падают спущенные стакселя и бизань, и «Коралл», выпрямляясь, бешено мчится вперед, вспенивая воду. Но вот долина осталась за кормой, и ветер внезапно стихает до четырех-пяти баллов. Снова ставим бизань и, убрав фок, принимаемся за его починку.
Работать на палубе можно. Полная луна своим холодным светом заливает все вокруг, и, словно нарисованный тушью, чернеет берег там, где в него упирается лунная дорожка. Отходим от берега немного дальше, чтобы избежать ударов шквалов из долин. Погода благоприятствует нам, и хотя следующий день выдается уже пасмурным, но с хорошей видимостью и умеренным ветром. Отступая, отходят очертания корейских берегов. К вечеру видим устье реки. Это река Туманган, по которой проходит граница Советского Союза.
Здравствуй, Родина! Твои сыны, начав плавание у твоих крайних западных границ, возвращаются к крайним восточным границам, пронеся твое знамя через два океана, через три четверти земного шара.
С волнением команда толпится на палубе.
— Граница! Граница! — сыплются восклицания.
— Здравствуй, родная мать-Отчизна!
А далеко впереди, у входа в залив Посьета, уже встает из воды каменная громада острова Фуругельма.
Родные берега
Осталась по корме граница на Тумангане, славной реке, на берегу которой стоит сопка Безымянная, памятная по историческим хасанским событиям.
Остался за кормой и остров Фуругельма. Сейчас мы идем курсом на мыс Гамова, пересекая широкий вход в залив Посьета. Темнеет, но на горизонте еще ясно рисуются очертания берегов.
Мыс Гамова. Чуть левее должен лежать вход в бухту Витязь. Дальше бухта Троицы. Левее и южнее ее, вспоминаю я, должны стоять вехи и буй на банке Клыкова. Много раз исхоженные, знакомые берега.
В темноте на уже расплывающихся очертаниях мыса Гамова вспыхивает свет маяка.
Когда «Коралл» приближается к мысу, немного ниже маяка начинает мигать маленький огонек. Читаю: «Сообщите ваши позывные».
Первый советский пост, запрашивающий нас. Более шести с половиной месяцев назад прошли мы последний советский пост в воротах аванпорта Лиепаи. С радостью даю четырехбуквенное сочетание, под которым в сигнальных книгах всего мира значится «Коралл». Теперь мы уже дома. Еще с вечера дали мы радиограмму о том, что 25 ноября около 10 часов утра будем в порту. Сейчас об этом официально сообщит пост, подтверждая наш проход.
Справа чуть виднеются очертания ближайших островов архипелага Римского-Корсакова. Но мы хорошо знаем эти места и, не замедляя хода, по-прежнему идем сквозь глубокий мрак пасмурной ночи, лавируя между островами. Входим в залив Петра Великого. Рассвет застает нас уже на видимости Русского острова, в то время как, оставляя его слева, мы стремимся выйти к острову Скрыплева. За Скрыплевым начинается пролив Босфор восточный — вход в порт Владивосток.
Ветер спадает. Штиль. Бессильными тряпками повисают паруса, и мы продолжаем идти вперед под мотором. Сереет низко нависшее пасмурное небо, сереет гладкая, как будто маслянистая вода. Далеко справа, по ту сторону входа в Уссурийский залив, темнеет глыба острова Аскольд. Прямо по носу вспыхивает огонь маяка — остров Скрыплева.
Темная полоса ряби быстро приближается справа, и только успеваем перебросить паруса на правый галс, как ветер, налетев, кренит судно, и сейчас же громче говор воды за бортом. «Коралл», словно конь, получивший шпоры, бросается вперед.
Ветер с востока очень быстро свежеет. Уже запрыгали по воде гребешки, появились разводья пены, и раздается характерное гудение в парусах.
— Прощается с «Кораллом», — смеется Александр Иванович. — Теперь пускай дует с любого румба.
Его лицо оживленно и весело. Теперь-то уж действительно дома. Вся команда на палубе, радостные шутки так и сыплются. Лица сияют неподдельной радостью. Дома! Вот он, дом! Вот они, места, исхоженные сотни раз и знакомые до мелочей!
Прямо по курсу возникают силуэты судов. Вот трудолюбивый буксир тащит баржу, направляясь в море, в сторону Аскольда. Два рыбачьих суденышка идут с моря ему навстречу. Еще дальше дымит пароход. Это уже все наши, советские суда.
Огибая желто-серую скалу острова Скрыплева, обмениваемся с ним позывными и, подгоняемые свежим попутным ветром, на всех парусах влетаем в пролив Босфор восточный.
За Скрыплевым ветер быстро стихает, а впереди, примерно на полпути, в проливе стоит стена густейшего тумана. Мы начинаем убирать паруса. Идти в туман при стихающем ветре лучше под мотором. Первые клочья тумана проносятся у нас по бортам, цепляясь за ванты, и вдруг внезапно, без какого-либо перехода, мы погружаемся в белесую мглу. Тревожно и громко ревет тифон, но его звук глохнет за бортом, как в вате. Машина работает самым малым ходом.
Туман густ; он оседает на всем крупными каплями воды, которые повисают на поручнях, стекают по вантам. Палуба сразу делается мокрой. «Бус» — называют такой оседающий туман моряки, очевидно потому, что капельки тумана напоминают «бусы». Слева впереди звук рынды — стоп машина; по инерции двигаемся вперед, и из тумана возникает темное пятно. Ближе, ближе, вот уже можно различить искаженные туманом контуры огромного парохода. Он стоит на якоре. Проходим в нескольких метрах от него, и сейчас же прямо под носом возникает такое же пятно и звенит рында. Лево руля и, оставляя второй пароход справа, идем дальше. Идем очень осторожно. Мотор включаем, только чтобы не потерять ход вообще, и сейчас же выключаем.
Впереди немного светлеет, и так же внезапно, как вошли в туман, мы выходим из него. Огибая мыс Голдобина, поворачиваем на вход в бухту Золотой Рог. Навстречу нам, выходя из бухты, быстро движется какой-то пароход. Дымя и шлепая винтом, он расходится с нами, и впереди открывается великолепная панорама города, взбегающего вверх по склонам сопок. Да, многое здесь переменилось с тех пор, как я в последний раз входил сюда. Вот этого громадного дома слева не было совсем. Где же он стоит? Ну, да, конечно же на Октябрьской улице. Вот виднеется какой-то новый сквер, его тоже не было. На углу Китайской, прямо напротив нас взбегающей вверх на сопку, стоит еще какой-то новый дом.
В порту, который тянется слева и справа от нас, тоже много нового. Этих кранов как будто раньше не было. Роскошного здания, морского вокзала, тоже не было. А сколько судов стоит в порту! Везде под всеми причалами виднеются мачты судов, и около каждого из них кипит работа. Снуют по берегу автомашины, гудят транспортеры, вращают свои длинные шеи портальные краны.
Огромный порт, большой благоустроенный город, а в 1860 году, когда команда военного транспорта «Маньчжур» организовала здесь военный пост Владивосток, его население состояло всего из двадцати человек, живших в одном-единственном доме. На окрестных сопках по ночам ревели тигры, и собака начальника поста в одну из первых же ночей пала жертвой этих огромных кошек.
Минуем мыс Чуркина, и справа от нас открывается бухта Золотой Рог, у ее бесконечных причалов стоит множество судов.
Пересекая бухту, от Комсомольской пристани к мысу Чуркина бойко бежит паром, наполненный людьми. Какие-то катера и буксиры снуют по бухте, и громадным черным утюгом движется вдоль нее огромный пароход. Справа белеет здание холодильника. Около него мы и должны стать на якорь. Небольшой катер спешит нам навстречу, и с него приветственно машут руками. Поравнявшись с холодильником, ровно в 10 часов 25 ноября отдаем якорь.
Сорокадвухдневный переход от Гавайских островов, в течение которого пройдено 5530 миль, окончен. Окончен и весь переход.
Позади остался длинный путь. Начиная от туманов Балтийского и Северного морей, мимо меловых скал Дувра, через Бискайский залив и зону пассатов Атлантики, через древнее море Флибусты, вдоль побережий Мексики и Калифорнии и через Тихий океан до Восточно-Китайского моря, через Корейский пролив и хмурое, встретившее нас жестоким снежным штормом Японское море пролегал этот путь. 17 945 миль отщелкал неутомимый лаг на корме.
И вот сейчас, в ватных костюмах, загорелые, стоят на палубе передо мною пятнадцать советских моряков. Они, и только они, — герои этого перехода. Я смотрю на них, и чувство глубокой грусти охватывает меня. Скоро мы расстанемся, и в разные концы просторов морей разбросает нас беспокойная жизнь моряков. Что я могу сказать о них? Невольно всплывают в памяти слова из рапорта командира 24-пушечного фрегата «Помощный», потерпевшего тяжелую аварию 22 мая 1829 года на камнях у острова Оденсхольм. Он охарактеризовал свою команду так: