м на затылке.
– Стас, а ты сейчас где? – решительно перебила она его, глядя в зеркало на свое разгоряченное, румяное лицо.
– Я в Юго-Западном районе, мы только что с Егоркой из кинотеатра вышли. Он поспал маленько…
– Так, слушай меня внимательно. Сейчас ловишь машину, едешь ко мне на Комсомольский проспект, понял? Знаешь, там в конце старые дома стоят, красные пятиэтажки? Ну, у них еще фасады такие красивые сохранились…
– Да… Да, помню, кажется…
– Вот ты и стой у этих пятиэтажек, ладно? Где-нибудь в районе автобусной остановки. А я сейчас подъеду! Поймаю машину и подъеду! Придумаем что-нибудь… Ну все, давай! До встречи!
Быстро отключившись, она тут же перезвонила маме, спросила у нее ласково, даже слегка зевнув для видимости:
– Мам, добрый вечер… Чего звонила?
– Кира, ну почему ты трубку не берешь, дочь бессовестная? Я же волнуюсь! Люся вон даже сердится на меня, что я и отдыхать толком не умею, пока твой голос не услышу… Кириллу звоню, а он говорит, ты на вечеринке какой-то… Что за вечеринка, Кира?
– Значит, ты у тети Люси, мам?
– Ну да, я у Люси… На выходные хорошую погоду обещают, да и потом тоже… Так что я тут, пожалуй, на недельку задержусь. Там, в холодильнике, рассольник в белой кастрюльке, а в другой кастрюльке котлеты. А гарнир сама себе сделаешь. Макароны отваришь или гречку…
– Хорошо, хорошо, мам! Отдыхай спокойно, не думай ни о чем! Я все сделаю. Я даже квартиру приберу и постираю… Пока, мам!
Так. Замечательно. На неделю к тете Люсе – это очень даже замечательно. За неделю много воды утечет. Лишь бы только погода не испортилась. Так… Теперь Кирилл…
Сделав вызов, она состроила сама себе в зеркале жалобно-болезненную рожицу, стала считать длинные гудки. Раз, два, три… На четвертом обязательно должен ответить… Услышав тихое «да», произнесенное с усталым вздохом, она собралась с духом, заговорила-запела жалобно в трубку, сама себя чуть презирая:
– Кирюш, ну где ты так долго едешь? Да я понимаю, понимаю… А можно, я тебя не буду здесь ждать, Кирюш? У меня так сильно живот разболелся… Ну да, перед критическими днями так всегда бывает… Придется теперь все выходные в лежку лежать… Да, конечно, конечно, поезжай! Марине привет передавай, ладно? Ну все, я побежала машину ловить, ладно? Да выпила я анальгин, ничего не помогает! Все, целую, пока…
Нажав торопливо на кнопку отбоя, она даже содрогнулась немного от собственного вранья – так ей противно стало. Нашлась тоже хитрая девушка-лапушка! Но с другой стороны, куда от этого вранья денешься? Никогда она и не была, если честно, такой уж истовой правдолюбицей, и привирала иногда на голубом глазу, если обстоятельства того требовали, но сейчас-то, сейчас… Кирюхе-то зачем соврала? Ему ж запросто можно было всю правду про бедного папашу с ребеночком выложить… Или не запросто? Или опять он обвинит ее в бесплатной простоте да обзовет Машей с мешком морковки? Нет уж! На молоке, как говорится, обжегшись… Молчание – оно как-то вернее. Оно, наверное, и впрямь золото. И вранье иногда тоже за золото можно счесть. Пусть и за самоварное…
Выглянув из ванной и не обнаружив ни одной живой души в прихожей, она на цыпочках прокралась к двери и ушла по-английски, осторожно прикрыв за собой дверь. А иначе не получилось бы. Начали бы целоваться-прощаться с чувством, и с толком, и с расстановкой, и с «последней за дружбу», потом за отсутствие в их группе «мерзких рож», потом на «посошок», потом опять за дружбу, потом опять за рожи… Так бы до полуночи процесс затянулся. А ушла тихонько – и нормально. Может, и не заметят даже.
Машину она тоже поймала быстро и через сорок минут была уже на месте. Стаc вышел ей навстречу из темноты, держа спящего Егорку на руках, посмотрел виновато.
– Вот, в машине уснул, пока ехали… – тихо проговорил он, неловко поддерживая плечом сползающую в сторону Егоркину белобрысую голову. – Устал за день. Все боялся, что нас догонят, дрожал, как заячий хвост…
– А зачем ты ему все рассказал? Он же маленький, он же все буквально понимает!
– Так оно ж так вроде и обстоит… буквально то есть. Куда ж от буквы закона дурного вашего денешься? Раз присудили…
– Ладно, пойдем. Моя мама на даче сейчас, так что переночуете.
– Спасибо, Кира. Нам только на одну ночь. Я завтра постараюсь где-нибудь на окраине комнату снять…
– Думаешь, не найдут?
– Не знаю. Я пока ничего не знаю, Кира. Спасибо тебе.
– Ну что ты заладил: спасибо, спасибо…
Прежде чем войти в подъезд, Стас повернул голову, быстро оглядел двор. Кира, враз проникшись его осторожностью, тоже усиленно завертела головой направо и налево. Ничего подозрительного во дворе не было. Даже на лавочках никто уже не сидел – время совсем позднее. Войдя вслед за Кирой в маленькую прихожую, он затоптался неуклюже на месте, пытаясь стянуть с ног ботинки, и Кире пришлось шикнуть на него сердито – еще чего, так проходи…
Егорушка скатился с отцовых рук на Кирин диван, как вялая тряпичная кукла, – даже ручкой не пошевелил. Стас проворно стащил с маленьких ножек кроссовки, потом потянул вверх штанины комбинезона – мальчишка спал как убитый.
– Ты тоже будешь здесь, на этом диване, спать, – распорядилась по-хозяйски Кира. – А я на балконе лягу. У меня там раскладушка стоит. Есть хочешь?
– Нет. Мы с Егоркой в кафе ужинали.
– А чаю?
– Да не беспокойся, Кира. И так с нами хлопот…
– А я и не беспокоюсь. Я просто тебе чаю выпить предлагаю. За компанию.
– Ну, если только за компанию…
Однако чайное компанейское общение у них как-то не задалось. Сидели перед своими чашками, молчали, изредка переглядываясь и улыбаясь. Стас – виновато, Кира – будто бы ободряюще. Ничего, мол, ты меня нисколько не стеснил своей ночевкой… Разговаривать и впрямь было вроде не о чем. То есть, конечно, тема бы нашлась интересная, если сильно постараться да поискать. О чем там заводят разговор люди едва знакомые, чтоб уйти от этой молчаливой неловкости? О погоде? Или о событиях в Закавказье и на Ближнем Востоке? А еще вариант – можно и вообще не стараться и неловкостью этой не маяться. Можно одним глотком допить свой чай, встать и уйти спать на балкон. Но отчего-то Кире не вставалось. Сидела, будто приросшая намертво к кухонной табуретке. Потому что поняла уже – не получится у нее так. Как ни крути, а успела она вляпаться в эту историю по самое некуда. Вернее, сама себя вляпала. Никто ведь ее за руку не тянул, когда она номер своего телефона Стасу в мобильник писала! Зачем-то писала ведь? Ну вот и получай. Проявляй теперь свою добрую инициативу и дальше – разрушай первая это неловкое молчание.
Глядя внимательно в чашку с чаем, она проговорила задумчиво:
– Хм… Странно все-таки получается…
– Что странно, Кира? – с готовностью вскинул на нее глаза Стас. – Что я тебе позвонил и на ночевку напросился?
– Да нет! Успокойся ты с этой ночевкой, наконец! Я… вообще все имею в виду… Всю твою ситуацию…
– В философском смысле, что ли?
– Ну да. В нем. В философском. Потому что обычно женщины от своих бывших мужей детей прячут. А те отцы, которые все из себя порядочные, после развода все по судам шастают, чтоб время для свиданий с детьми им законным образом на бумажке расписали. От сих до сих. От понедельника до четверга. С двух до половины пятого. А у вас все наоборот, значит…
– Да, Кира. У нас все наоборот. Так уж вышло. И никаких понедельников да четвергов для моей бывшей жены никто не определял, пока Егорка со мной жил. Она и сама не стремилась ни к каким понедельникам и четвергам…
– Постой… А в суде ты настаивал на том факте, что она целых три года с ребенком не общалась?
– Да настаивал, конечно! Но твой Линьков тут же судье справку под нос сунул, будто его подзащитная длительный курс сложного лечения проходила. А на словах добавил, что она, мол, при этом очень тяжкие моральные страдания перенесла – так о Егорке убивалась. Циник он, твой Линьков. И справку где-то липовую раздобыл… Хотя это и не проблема сейчас – были бы деньги в кармане…
– Ну откуда ты знаешь? Может, и правда убивалась? Все-таки мать…
– Нет, Кира, не убивалась. У нее на такие пустяки времени свободного не было. У них там, в общине, с этим строго. Контролируется время до каждой минутки, так я понял. Сходки, собрания, изучение и распространение литературы – все по графику расписано. А то, не дай бог, очнется женщина и снова человеком станет – дочерью, женой, матерью…
– Ну а ты? Ты что, не пытался за нее бороться?
– Да как не пытался… Пытался, конечно, и родители ее пытались… Знаешь, это со стороны все легко кажется – надо просто побороться за человека, и ты обязательно в этой борьбе победишь. Черта с два – победишь! Ты же перед этой бедой бессилен. Ну вот что, что я мог сделать? В милицию пойти? В психушку? Или куда еще?
Он вдруг замолчал, стиснув кулаки, будто пытаясь удержать в себе рвущееся наружу отчаяние. Кира даже перетрусила немного, глядя на эти здоровенные мужские кулаки. Таким двинет по темечку – точно живой не останешься. Странно даже, как рядом с такими кулачищами может уживаться эта чересчур вежливая неловкость, это обескураженное горестной наивностью выражение его лица… Глянув на нее быстро, Стас тут же улыбнулся через силу, будто извиняясь за нечаянно вспыхнувшую гневливость. Потом сильно тряхнул головой, отчего его светлые волосы рассыпались вольно и красиво по лбу и вискам. Тоже, наверное, у дорогого стилиста стрижется – вскользь подумалось Кире. И еще отметила про себя, что в той, в нормальной, жизни он очень красивый, наверное, этот парень. В той жизни, где нет ни страха за своего ребенка, ни теперешней загнанности, ни безысходности, ни виноватости…
– … Вот как, например, твой Линьков рассуждает? – уже более спокойно продолжил Стас, спрятав кулаки под стол. – Он говорит, что наша Конституция гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина, независимо от отношения к религии. Ведь так?
– Ну да, вроде бы так это звучит… – тихо подтвердила Кира.