— Здравствуйте, Валентин Григорьевич.
Распутин остановился, доброжелательно посмотрел на меня, протянул для рукопожатия руку.
«Наверное, он все-таки видел меня в Правлении Союза писателей», — подумал я.
Я пожал руку знаменитого русского писателя: «Москва удивительный город!» — пронеслось в голове.
— В Арбитражном суде был. Отзыв на исковое заявление Департамента по охране памятников архитектуры отдавал, — сказал я.
Распутин одобрительно кивнул головой. И я понял, что он в курсе писательских дел. И стал достаточно подробно рассказывать о сути претензий Департамента по охране памятников архитектуры и последствиях, которые могут наступить, если чиновники выиграют арбитражный суд. Распутин молча слушал. Потом, как мне показалось, тщательно подбирая слова, спросил:
— Отстоим писательский дом? — Распутин без давления, но внимательно смотрел на меня.
— Постараемся. В этот раз уж на девяносто процентов — есть у меня одна юридическая задумка.
Распутин облегченно-сдержанно улыбнулся.
— Ну и погодка сегодня! Как в начале вашего рассказа «Что передать вороне?» Правда, сейчас весна, но солнце, воздух и тишина здесь, на аллее… Ну и реки нет. — Я внутренне себя осадил: «Чего разболтался?!»
— Вы на Байкале бывали? — из вежливости спросил Распутин.
— Нет. Я рос на Енисее, а вот моя мама бывала — училась в Иркутске… — День сегодня все-таки был необычным — я вдруг увидел, как от Распутина отделился второй Распутин и не спеша, немного грустно, пошел по аллее от меня, вернее, от нас с Валентином Григорьевичем. И мне хотелось догнать его и рассказать, что на моей улице, на Енисее, росли лиственницы, и как в таежной избушке в чугунке я заваривал чай из листьев смородины, малины и женьшеня, и что сегодня ночью мне приснился необычный сон — парящий в воздухе Богоявленский Кафедральный собор…
Толкнув двери метро, я вошел в вестибюль с высоченным потолком, сделал несколько шагов, оглянулся: меня не покидало ощущение, что второе, а может, третье «я» Распутина все еще находится здесь, где-нибудь рядом. И, может быть, произойдет чудо, и я вновь смогу приблизиться, соприкоснуться с этим Великим талантом и скромнейшим человеком. С таким чувством я спустился по эскалатору вниз, вошел в вагон. Час пик еще не наступил, и были свободные места. Я сел. И все думал о Распутине, о месте его в литературе, о Москве, которая аккумулирует в себе таланты, о Сибири, которая родит эти могучие чистые таланты. Моя мысль перекинулась от сибирских писателей ко вчерашнему дню, наполненному тоже удивительными для меня событиями…
Накануне я ушел с занятий в литинституте после первой пары. И не потому, что мне были неинтересны или скучны последующие лекции, — я старался не пропускать занятия, зная, что самостоятельно не смогу «нарыть» все эти знания в учебниках, энциклопедиях, интернете. Ушел, потому что получил предложение послушать лекции в МГУ. А предложение получил от нашего преподавателя истории России Орлова Александра Сергеевича, который был штатным преподавателем и директором музея университета.
Для меня — провинциала, выросшего в небольшом городке, окруженного Саянскими горами, аббревиатура «МГУ» звучала как нечто такое недосягаемое и совершенное, как заснеженная вершина самой высокой горы в наших краях — Белухи. Знал, слышал и всегда считал, что там учатся только избранные. И куда мне, парню из семьи, в которой не было ни одного человека с высшим образованием, думать об этом. Тем более, я и аттестат о среднем образовании получил, можно сказать, случайно. По разнарядке отдела образования после восьмого класса меня отправляли на учебу в сельское профтехучилище. Хорошо, мама воспротивилась, да классная — Ярославцева Клавдия Ивановна — захотела оставить меня в школе, взяв честное слово, что буду учиться, а не дурака валять. Хотя я был не против выучиться на механизатора, потому что эта профессия мне бы помогла в будущем: я мечтал стать охотоведом и жить на таежном кордоне. Единственное, что удерживало от принятия решения идти в СПТУ, это друзья, с которыми я учился и в одном классе, и в одной школе. Их не могли отправить учиться в училище, потому что они, почти все, были детьми работников обкома, генералов и других высокопоставленных чиновников. Но я тогда об этом не думал: кто из какой семьи, а просто дружил. Дружил на равных. Иногда давал по морде, если зарабатывали. И сам получал…
И лишь в девятом классе, когда у нас появилась новая учительница по литературе — Любовь Владимировна Сальникова, — я — щеголь в цветастом широком галстуке — мама старалась одевать меня не хуже других, работая на двух работах, — вдруг, забывая обо всем, сидел слушал уроки учителя от Бога: о Есенине, Толстом, Достоевском, прикасаясь к удивительному миру художественной литературы. А дома зачитывался книгами по внеклассному чтению. И только тогда, на уроках литературы, я понял, как была права мама, оставив меня учиться в средней школе. Но и тогда ни в каком сне мне не могло присниться, что меня пригласят послушать лекции по истории в самом главном высшем учебном заведении страны. И кто пригласит? Ученый историк, автор лучших учебников по истории России и директор музея МГУ.
В старый корпус МГУ, на улице Моховой, я приехал за полчаса до начала лекции. Немного волнуясь, я прошел мимо гардероба и прямо в кожаной куртке вошел в кабинет Орлова. Кабинет был огромного размера и скорее напоминал научную лабораторию по истории или читальный зал библиотеки: в разных концах кабинета стояли письменные столы; в шкафах, на стеллажах, хранились старые, судя по корешкам, книги; старинные карты, картины висели на стенах. И наблюдали за всем этим бронзовые бюсты.
Александр Сергеевич встал из-за стола, энергично подошел, поздоровался за руку:
— Не стесняйтесь, проходите, куртку можете повесить вон там, на вешалке.
Я с удивлением рассматривал новую для меня обстановку. Орлов непринужденно привычно и почти весело, видя удивление и растерянность на моем лице, сообщил:
— Вы не подумайте, что это мой кабинет, преподавателя истории. Нет, это помещение музея университета. Здесь мы изучаем документы, экспонаты, систематизируем, даем заключения и рекомендации: выставлять или нет в действующей экспозиции или отправить на хранение в запасники. Пишем исследования, научные статьи и так далее и тому подобное… А вот и чайник закипел, проходите к столу, выпьем чаю, я вас провожу в сам музей — походите, посмотрите. Там есть наша сотрудница, будут вопросы — она ответит, а мне до начала лекции надо еще кое-что доделать.
Медленно, в тишине, вздрагивая от резкого паркетного скрипа, я переходил от одного экспоната к другому: вот она, наглядная история, и не только и не столько МГУ, но и нашей страны. Вот они, имена: академик Михайло Васильевич Ломоносов, радетель создания университета, в котором бы учились не только иностранцы и дети дворян, но и дети разночинцев; граф Шувалов Иван Иванович, первый куратор Университета, именно он принес на подпись к Елизавете Петровне Указ «Об учреждении Московского университета и двух гимназий», сама императрица Елизавета, дочь Петра Великого, — знакомые с детства имена, и я, абсолютно неожиданно для себя, вновь прикасался к этому знанию, но уже из самого сердца Университета и страны.
А потом была лекция. Читал кандидат исторических наук Орлов Александр Сергеевич. Я вместе с другими студентами исторического факультета МГУ сидел в большом зале, под куполом, как в Храме, в Храме знаний, среди музейных экспонатов: бюстов, картин, застекленных шкафов с историческими раритетами, и слушал интереснейшую Великую историю Великой страны, подтвержденную и прекраснейшим знанием лектора, и антуражем вещественных доказательств этого величия — экспонатов великолепного зала старинного здания, у Московского Кремля, который был буквально рядом, в каких-то сотнях метров. И это было впечатляющее действие, заставляющее вспомнить о своем родстве не только с народом, создавшим все это, с Родиной, как бы высокопарно ни звучало, но и пробуждало забытое уже чувство гордости за свою страну.
После лекции я зашел в кабинет, взял куртку. Слов благодарности, чтобы выразить все свои впечатления, я сразу подобрать не мог — все они, казалось, были банальны и легковесны, и я крепко пожал руку Александру Сергеевичу.
— Приходите, — прощаясь, сказал Орлов. — В любое удобное для вас время. Если меня не будет — наши сотрудники вас уже знают, — подождите, почитайте. У нас много всего интересного.
— Спасибо, — вырвалось у меня. — Все было очень необычным для меня.
И опять я ехал в метро, но не домой, а на работу, хотя мне нужно было еще заехать в Союз театральных деятелей, чтобы передать Михаилу Александровичу Ульянову сборник омских писателей «Складчину», в котором были опубликованы его очерки о пребывании Театра имени Вахтангова во время эвакуации в Омском драматическом театре. Но на сегодня впечатлений было больше, чем достаточно, и я решил заехать к Ульянову в другой день. Сидел в вагоне и думал о том, что я, как ненасытный алкоголик, не могу насладиться Москвой, не могу насытиться новыми яркими впечатлениями от встреч с талантливыми интересными людьми. И это здорово. В глубине души я догадывался, что когда-нибудь этот праздник закончится. Когда-нибудь моя душа перестанет восторженно напевать песню на стихи сибирского поэта Геннадия Шпаликова:
Бывает всё на свете хорошо,
В чем дело, сразу не поймешь…
А просто летний дождь прошел,
Нормальный летний дождь.
А я иду, шагаю по Москве,
И я пройти еще смогу
Соленый Тихий океан,
И тундру, и тайгу…
И наступят серые бесконечно суетливые будни, состоящие сплошь из мыслей и дел: как бы выжить; как бы заработать на жилье; как бы хватило на все сил и терпения. И я не буду чувствовать под собой ни этот Великий город, ни нашу Великую страну. Не буду чувствовать талантливых, доброжелательных ко мне людей…
— Станция метро «Бауманская». — Голос диктора вернул меня к реальности. Я встал с места, вышел из вагона, и людской поток — приближался вечерний час пик — подхватил меня, вынес на улицу. Было некогда смотреть по сторонам: я спрашивал прохожих, где находится контора Мосводоканала, как туда пройти. Спешил. Боялся, что затянется процедура заключения договора, и придется сюда приезжать еще раз. И только сдав документы на подпись, я присел на любезно предложенный мне стул, успокоился и посмотрел в окно. И словно во сне перед моим взором предстал пятикупольный с высоченной стройной колокольней, фисташково-белый с золотом, сияющий на солнце куполами и крестами Храм во всей красе и величии. От неожиданности увиденного я крепко зажмурил глаза, опять открыл — наваждение не проходило.