Не поверил в это Симоненко. Такое мог совершить только крутой мужик, для которого чужая жизнь – копейка. Это не в пьяной драке бутылкой собутыльника по голове съездить. Тут нужно было все рассчитать, а потом выполнить. Хладнокровно и смело. Это не каждый сможет сделать.
Мусор сплюнул под ноги. Во рту постоянно набегала слюна, вязкая и противная. Пистолета с собой он не взял, ни своего табельного, ни того, с глушителем. В кармане брюк у Мусора было около метра синтетического шнура. Малявку он просто придушит. Захлестнет вокруг шеи шнур и будет давить, пока не перестанет биться это насквозь пропитанное алкоголем тело.
Придушу. Своими руками. А потом… Потом будет видно, где попадется Малявка. Если бы возле моря, тогда и концы в воду. Только его найти вначале нужно, Малявку блядского.
Мусор видел как Симоненко прошел от трупа, лежавшего за киоском к покойникам на пляже, видел как Симоненко наклонялся над ними, что-то там высматривал, даже в карманы, кажется, лазил. Вот так всегда, один совершает что-то значительное, а другие потом копошатся на его следах. Как мухи. Мусор вспомнил мух в «Южанке». Вот как те, назойливые, липнущие к крови мухи.
Ну, жужжите, жужжите, мухи, а мне надо найти для вас новую поживу. И я ее найду. Сам найду, пока вы будете нюхать кровь. Это для вас Малявка, в лучшем случае, свидетель убийства, а для меня – угроза, а значит – жертва.
Шнуром, за горло, пока не затихнет хрипение. Перед глазами Мусора мелькнула нога, скребущая по дворовой пыли, тапок, отлетающий в сторону. Нет, то было еще не убийство, то было так, стрельбой по мишени. Убийство будет, когда он набросит шнур на шею…
Надо искать, только вот где? Где он может прятаться? Сука эта Нинка, и надо же было ей трепануться, что он ищет Малявку. Ладно.
Ладно. Нинка свое получит. И ей еще повезет, если она умрет сразу. Очень повезет. Ему уже мало просто лишить ее жизни. Она должна умирать долго. И она будет умирать долго, потаскуха.
Как она стонала у него под ногой! У Мусора сладко заныло в паху. Ладно.
А Малявка… Малявка все равно придет на набережную, когда все поутихнет. К утру придет, не может эта живность изменить своих привычек. Приползет. И тогда…
А пока можно спокойно идти спать. Только вот спать не хочется совершенно. Душно. Душно было уже несколько недель, но такой духоты еще не было. Мусор представил, что придется лежать на мокрых от пота простынях и слушать торопливые удары собственного сердца. Он слишком возбужден, чтобы уснуть.
Можно сходить в гостиницу к жене. Поесть и заодно послушать последние слухи и сплетни. Ольга обожает передавать ему последние слухи и сплетни. Она просто кончает, когда, закатывая глаза и облизывая губы, рассказывает ему о грехах и грешках человеческих.
У нее просто пунктик какой-то. Как она любит смаковать приключения гостиничных блядей, как смакует мельчайшие подробности, кто чего сказал, кто как стонал в номере. Она под дверью может подслушивать.
Уже возле самой гостиницы, пришла вдруг Мусору в голову мысль, что если бы Марина захотела, то ее бляди в два счета нашли бы Малявку. Если бы Марина захотела. Только эта сука не захочет. Никак не захочет. Игорь Иванович Мусоргский для нее слишком мелкая птица. Ладно. У него еще осталось пара обойм к пистолету. Там посмотрим. Ладно.
Грек известие о происшествии на набережной выслушал молча. Он вообще хорошо держал удары и, во всяком случае внешне, на них не реагировал. Ну, убили и убили. Бог с ним, с Крючком, таких еще найдется не одна сотня. Плохо другое – под угрозу поставлен план. Кто теперь пойдет в больницу за убийцей.
– Ну и кто теперь в больницу пойдет? – спросил Селезнев.
– Ты вроде говорил, что кидал этих в кабак пошло трое, – сказал Качур.
– Трое.
– А сколько убили?
– Двоих и одного моего.
– Это что – их третий пришил?
– А хрен его знает, – ответил Грек, – не знаю.
– И что теперь будем делать? – спросил Селезнев и покосился в сторону Короля, который отстраненно сидел с закрытыми глазами.
– В больнице, кстати, Симоненко усилил охрану, – сказал Король не открывая глаз. – Он очень беспокоится за безопасность убийцы. Все свидетели уже погибли, и подполковник волнуется.
– Мать твою… – выругался Грек, чувствуя, что даже из под его контроля события выходят.
– Мать, не мать – что-то делать надо, – сказал Качур. – И с больницей, и с Калачом.
– С больницей ладно, не убьют того придурка, так сам умрет.
– А умрет? Его ведь там, кажись, лечат?
– Вот от этого и умрет. Врач бабки брал – отработает. Надо звонить Калачу – во сколько он на встречу приедет.
Все посмотрели на Короля. А ему было наплевать на все, на суету Симоненко, на испуганные лица бригадиров, на убитых кидал. Он почти наслаждался этим странным ощущением равнодушия и безразличия. Даже если бы это угрожало его жизни, он не вышел бы из этого состояния.
В конце концов – чем он лучше всех, кто уже погиб по его воле?
– Что? А, позвонить… Хорошо, – Король взял трубку, набрал номер, – сейчас поговорим с любимым другом Калачом.
– Слушаю, – Калач ответил сразу, без паузы, видно ждал.
– Кто-то из твоих людей знает возле меня кафе «Дубрава», в лесничестве? – не здороваясь и не представляясь, спросил Король.
– Найду.
– Во сколько сможешь быть?
– Мне бы лучше пораньше. Часов в восемь. Или даже нет, часов в шесть – семь утра. Нормально?
– Часов в шесть – семь, – повторил Король в слух и посмотрел на бригадиров.
Грек кивнул. Затем Качур и Селезнев.
– Подходит, – сказал в трубку Король.
– Вот и ладно, вот и хорошо, – ответил Калач, – все с утра и решим. До свидания.
– До свидания, – сказал Король.
– Чего это он так рано? – спросил сам у себя Селезнев.
– Не спится, – хмыкнул Качур, – а мы все успеем?
– Нужно предупредить в лесничестве, расставить людей. Времени как раз в обрез, – задумчиво сказал Грек.
– Тогда – приступайте, – сказал Король.
Он чуть не добавил, если хотите. Сам он не хотел. Самому ему было наплевать. Сейчас ему хотелось только одного – выгнать всех из кабинета и забыться. Если получится – уснуть, если нет – в бутылке еще было достаточно коньяка.
– Мы пошли, – сказал Качур и встал.
Грек посидел еще секунду, потом тоже встал.
– Я тут… – начал он, но в кармане у него подал голос телефон.
– Да? Что значит смылся? Вы что там, охренели совсем? Да мне насрать на его глаза. Куда он мог деться? Да еще раздетый и без вещей. Ладно, отвези этого козла в больницу, пусть ему там помогут. А я по чем знаю? В пьяной драке. Ну, дай ему выпить. И чтобы через час – был у меня. Вместе со своими людьми. Понял?
– Еще что-то случилось? – от двери спросил Селезнев.
– Третий кидала сбежал. Порезал лицо одному из моих и сбежал. Женя звонил только что.
– Ты смотри, какое совпадение, – покачал головой Селезнев и вышел.
Король посмотрел на закрывшуюся за бригадирами дверь, нажал кнопку селектора.
– Да? – сразу же ответил секретарь.
– Ко мне никого не впускать. Никого.
– Понял.
Король медленно перевел взгляд с селектора на часы.
– Ах ты, сука, – прошептал Король, взял со стола бутылку с коньяком и замахнулся.
Потом покачал головой и стал отвинчивать пробку.
В Динке были свои положительные черты. Даже ее болтливость могла быть не обременительной. Во всяком случае, когда она стала докладывать Марине обо всем происшедшем, у Гаврилина оказалось почти полчаса свободного для размышления времени. А ему было о чем подумать.
Если все, что произошло с ним за последнее время выстроить по порядку, то как раз получалось, что пора бы уже и мужчиною стать. Разобраться в сложившейся ситуации и даже, если уж совсем повзрослеть, начинать эти события прогнозировать. О том, чтобы этими событиями управлять, Гаврилин даже старался не думать. Тут бы разобраться с тем, откуда в очередной раз вылетит тяжелый предмет. Кстати о тяжелых предметах.
Гаврилин покосился на Марину, внимательно слушающую Динку, и потихоньку отправился в ванную. Да, если верить отражению в зеркале, то недельку на пляж лучше не появляться. Синяк на ребрах цвел лиловым с явным стремлением перейти в ультрафиолетовый.
Гаврилин сгоряча и не сообразил, как у него печет внутри. При вздохе, правда, нигде не кололо и это внушало надежду на то, что ребра не поломались. И на том спасибо. Одежка тоже пострадала, особо изысканной ее не назовешь. Спереди на рубашке ржавое пятно.
Привет незнакомцу с пляжа. Брюки в песке. Песок в волосах, на физиономии – остатки Динкиной помады.
Гаврилин не торопясь отряхнулся, умылся и прибыл в комнату к Марине как раз в тот момент, когда Динка сказала:
– И мы пошли к тебе. Я все правильно сделала?
– Умница, все правильно.
И Гаврилин увидел как Динка расцвела от этой похвалы. Доброе слово и Динке приятно, подумал Гаврилин и стараясь выглядеть независимо устроился в кресле возле окна.
– Ты, Дина, пойди душ прими, а заодно личико в порядок приведи.
– Это я когда…
– Помню, помню, это ты об кавалера помаду и тушь стерла. Можешь взять попользоваться моей косметикой.
– Ага, спасибо. Вот класс! – и Динка вылетела из комнаты.
Вот сейчас ему будут задавать вопросы. Прямо вот сейчас зеленые глаза уставятся ему в лицо, и придется смотреть в эти глаза, лихорадочно придумывая как бы покрасивше и подостовернее соврать.
Расслабиться. Очистить свой мозг от всего и сосредоточится на чем-нибудь отвлеченном. На обоях, например. Обои как обои. Бумажные. В цветочек. Мелкий такой цветочек. Что делать? И что происходит. И вообще, почему это я должен отвечать на вопросы этой дамы?