В больницу пропустили неожиданно легко. Дежурная медсестра, услышав, что племянник пришел к бабе Агате и ее мужу, сразу же громыхнула засовом и открыла дверь.
В предбаннике приемного отделения помимо нее был еще милиционер. Охраняют, подумал Гаврилин, кого-то из больных охраняют. Или Дашу, или убийцу, подобранного днем. А может, и того и другого.
Потом, уже двинувшись по полутемному коридору к хирургическому отделению, Гаврилин понял, что этот мент здесь дежурит постоянно. Как и во всех приемных отделениях. Чтобы регистрировать поступление возможных жертв возможных преступлений.
А охрана должна быть поближе к палатам. Просто гений проницательности, Шерлок Пуаро, родной сын Агаты Кристи.
Жарко, лифты не работают, значит, неизбежно хирургия должна размещаться на предпоследнем этаже. На пятом. Могло быть, правда, и хуже, но не на много. Обычно на физическую форму Гаврилин не жаловался, сегодня слишком много выпало на его долю. Да и удар, полученный на пляже, о себе напоминал постоянно. Наблюдателю пришлось дважды останавливаться на лестнице.
Первый охранник находился на пятом этаже возле стола дежурной медсестры. Форменная рубашка расстегнута почти полностью, фуражка на столе, рядом с автоматом. И выражение лица ясно говорит, что мысли у мента вращаются не вокруг несения службы, неусыпного и бдительного, а вокруг медсестры, сидевшей рядом.
Во всяком случае, на появление из полумрака лестничной клетки Гаврилина он отреагировал вяло.
– Кто? – не хватаясь за оружие, спросил милиционер. В голосе его звучало что угодно, кроме суровости и непреклонности. «Кто лазит по этой гребаной больнице среди ночи и отрывает его от созерцания форм собеседницы?».
– К бабе Агате, племянник, – ответил Гаврилин и тут же выпал из поля внимания охранника.
Правильно, все женщины на юге ходят без белья, а все охранники теряют из-за этого голову. Гаврилин вспомнил мелкие пузырьки крови, вылетающие из затылка охранника в кафе и сглотнул подступившую к горлу тошноту.
– В пятой палате, по левой стороне, – сказала медсестра и снова повернулась к собеседнику.
Гаврилин двинулся по коридору и увидел еще трех милиционеров. Они сидели на стульях дальше по коридору, возле одной из дверей. У этих автоматов не было, и выглядели они раздраженными. Гаврилин к их разговору особенно не прислушивался, но говорили менты громко и резко. Посему на него внимания не обратили.
Гаврилин осторожно потянул на себя дверь палаты. Духота толкнула его в лицо. Только к общему аромату больницы здесь примешался еще и запах смерти. Смерти, подумал Гаврилин и передернул плечами.
Баба Агата сидела на стуле возле кровати и, не глядя на руки, вязала. Услышав скрип двери, она обернулась.
– Это я, баба Агата.
– Чего приперся?
– Это…
– Только не говори, что пришел проведать меня или дядю Сашу.
Карга старая, почти со злость подумал Гаврилин. Ну не проведать пришел, ясное дело. Зачем же так сразу в лоб?
– Говори, что нужно.
– Э, – Гаврилин прикрыл за собой дверь, – как дела у дяди Саши.
– А как могут быть дела семидесятипятилетнего хрена с гангреной и одной ногой? Он уже третий день в сознание не приходит. – Баба Агата сердито бросила вязание на тумбочку. – Он не приходит в сознание, а я тут как идиотка сижу все ночи напролет. Ты тут еще приперся.
Баба Агата говорила громко, и Гаврилин с опаской посмотрел на стоявшие в палате кровати.
– Да не косись ты, один Саша тут. А ему наши разговоры до задницы. Чего приперся, спрашиваю?
– Спросить хотел.
– О Марине?
– Не совсем. То есть, нет, не о Марине, – Гаврилин беззвучно выругался, баба Агата не терпела никакой дипломатии и в результате вместо плавного перехода к интересующему вопросу, очень осторожного и конспиративного, нужно было спрашивать напрямую.
– Тут в вашем отделении кого-то охраняют…
– Ты о ментах, что ли?
– Да.
– Говорят, в палате лежит тот, кто всех в «Южанке» перестрелял. Перестрелял, значит, всех, а потом в горы чего-то полез, сорвался и побился сильно. К нему уже сам Симоненко приезжал.
– Симоненко?
– Начальник городской милиции. Вначале двух ментов прислал, а потом еще.
Гаврилин помялся немного. Он почувствовал какую-то странную ироничную интонацию в голосе бабы Агаты. Плевать.
– Вы так говорите, будто не верите, что это он и есть убийца.
– А, верю, не верю – какая разница. Только я думаю, что у того, кто таких людей убил, ума должно было хватить не лезть в горы.
Толково. Это он опять проворонил. И видел же досье на группу. Ясно ведь было сказано, что интеллект выше среднего, не говоря уже о физической и специальной подготовке. Выше среднего. Так что, скорее всего, в палате не Палач, а кто-то другой. И это значит, что Даша попала в больницу не специально.
– А… – начал было Гаврилин, но услышав, о чем говорит баба Агата, замолчал.
– Целый день сегодня в больницу покойников везут. Девчата говорили, в покойницкой места свободного уже нет.
– Так уж и нет?
– Сам считай. Девять покойников привезли из «Южанки», троих, Васю Кинутого, Серого и Гопу, днем привезли, троих привезли вот совсем недавно, с набережной. А перед этим незадолго, еще троих после аварии. Только говорят, что женщина, из аварии, свидетельницей была в кафе. Вот и посчитай. Восемнадцать выходит.
Восемнадцать. У них тут просто эпидемия. И вот интересно, сколько из этих покойников на совести его группы? Да, и еще – почему это с набережной привезли только трех? Одному сломали шею за киоском, еще трое были с Дашей… Кто-то из них ушел. И еще не исключено, что сегодня в больнице может что-то произойти.
Не похоже, что Дашу здесь просто так бросят.
– А девушка эта, с набережной, – начал Гаврилин, но из коридора донесся грохот и крик.
– Мне насрать, что он устал. Давай сюда врача.
Для Жени, правой руки Грека, все в жизни было предельно ясно. Есть те, кого он топчет. И есть те, кто может топтать его. Первых должно быть как можно больше, а вторых – как можно меньше. Лучше всего, чтобы таких вообще не было. Но тут Женя ясно представлял себе, что самым крутым ему быть еще рановато. Пока еще ему была нужна спина, за которой можно отсидеться.
Женя был верен Греку. И эта верность была не слепой, а основывалась на здравом рассудке и расчете. Женя выполнял приказы только одного человека, Грека. Это было трудно, это было опасно, но больше никто не смел ему приказывать. Даже Король мог что-либо потребовать от Жени только через Грека.
А еще Женя учился. Грек поручал Жене самые сложные и грязные дела, Женя это сознавал, но одновременно он сознавал, что именно эти задания придают ему веса в глазах окружающих. Женя всегда был спокоен. Кровь и грязь не возбуждали в нем никаких эмоций. Он делал работу. И презирал всякую шелупонь, способную отправить человека на тот свет просто так, походя, или просто для того, чтобы повеселиться.
Женя делал только то, что ему приказывал Грек и делал это только потому, что ему это приказал Грек. Он чувствовал, что это поднимало его над толпой и одновременно осознавал, что в этой иерархии хищников он все еще пока проигрывал Греку. Тот вообще не делал из насилия проблемы. Для Грека насилие просто было неотъемлемой частью жизни. Не развлечением, как для криминальной мелочи, не работой, как для него, Жени, а просто частью жизни.
Это у Жени еще не получалось. И не потому, что он к этому не стремился. Просто он был скован в свободном проявлении чувств – решения принимал не он. Но зато, выполняя эти решения, Женя мог быть решительным и непреклонным.
Когда Графин, приезжий урка, полоснул Свата по лицу ножом и убежал, Женя некоторое время ждал результата погони, не обращая внимания на крики порезанного. Шрамом больше, шрамом меньше. Поорет и перестанет. Будет в следующий раз осторожнее. Он даже прикрикнул на Свата.
– Херово мне, – простонал Сват, – глаз кажись течет.
Женя брезгливо осмотрел рану, которую сват зажимал рукой. Из под пальцев помимо крови выступало и что-то липкое и прозрачное, словно плоть медузы на песке.
– Глаз он мне угробил, падла, – выл Сват, – глаз мой.
Когда по телефону Грек приказал отвезти Свата в больницу и сделать все побыстрее, Женя решил действовать максимально просто.
Он привез на машине раненого в больницу, обматерил через закрытую дверь и дежурную и мента, не обращая внимания на попытки остановить его, отодвинул в сторону охранника и потащил Свата по лестнице вверх, в хирургию.
Сват уже не кричал, а тихо скулил. Он уже понял, что с глазом придется распрощаться и мучительно переживал потерю. Еще час назад все было в порядке, он спокойно, с чувством превосходства, говорил с приезжим и даже наслаждался его волнением и беспомощностью. Влип, козел, сам виноват. И всего за секунду – острое и щемящее чувство потери. Даже боль отступила на задний план.
Сват тупо шел за Женей, прижимая к ране полотенце, участие в ругани не принимал. Мент в приемном отделении съехал с базара быстро, он знал Женю и понимал, что ссориться с ним не стоит, и что если Женька что-то делает, значит за этим стоит Грек.
Дежурный мент на пятом этаже увидев Женьку и залитого кровью Свата, оторвал задницу от стула и даже лапнул автомат на столе перед собой.
– Куда?
– Где дежурный врач? – демонстративно не обращая внимания на оружие, спросил Женя у медсестры.
– Отдыхает, устал.
– Что?
– Устал, – медсестра покосилась на милиционера, – сказал не беспокоить.
– Не беспокоить… – эхом повторил за ней Женя, – не беспокоить.
Женя спокойно подошел к столу, аккуратно взялся рукой за край столешницы и резко швырнул стол в сторону.