Король, оттолкнув секретаря, побежал к дому. Не дай Бог, не дай Бог.
Из ночного оцепенения вывел звук нескольких автомобилей. Палач открыл глаза. Снов он не видел, просто сидел возле дерева с закрытыми глазами. Как оружие, которое поставили на взвод и отложили в сторону, до времени.
И вот теперь время наступило. Охранники, за которыми он следил ночью, тоже услышали шум моторов и подошли к воротам. Идиоты. А если бы это были чужие машины?
Палач снял автомат с предохранителя. Все было бы гораздо проще, если бы не нужно было никого щадить в перестрелке. Но в приказе было все четко изложено, были фотографии тех, кого он мог убить и фотография того человека, которого трогать было нельзя.
Палач, пригнувшись, отошел немного влево, стал на колено и поднял оружие к плечу. Скрипнули ворота – охранники поспешили впустить машины. Их можно понять. После ночного дежурства обычно наступает небольшой период, когда повышенной активностью хочется компенсировать вынужденное безделье.
На повороте они притормозят. Обязательно притормозят. Если бы сейчас Володя находился на исходной позиции, все было бы просто. Палачу нужно было бы только в течение двух – трех минут удерживать приехавших, чтобы Володя успел положить двух охранников возле ворот, ворваться в дом и убить…
Палач сжал зубы. Стал бы Володя убивать или нет? Одного из троих – либо мать, либо одну из девочек. Пять лет и четыре года.
Палач нажал на спуск автоматически, как только машина вынырнула из-за поворота. Пуля ударила в лобовое стекло, которое сразу же стало молочно-белым от трещин. Водитель нажал на тормоз, и машину развернуло левым боком. Тем хуже для водителя, подумал Палач и прошил водительскую дверь длинной очередью.
Все идет как обычно. Поворачиваясь к охранникам возле дома, Палач знал, что они будут стоять, словно пораженные громом. Пусть всего две – три секунды, но они будут потрясенно смотреть на разлетающиеся стекла.
Будут смотреть до самой смерти.
По две пули, как на стрельбище. Один опрокинулся навзничь, а второй согнулся, сделал два шага вперед и лег. В живот, подумал, пробегая мимо него, Палач. Нехорошо, неаккуратный выстрел.
Палач знал, что сейчас поступает неправильно, что нельзя вот так неторопливо перебегать дорогу на глазах у противника, но он должен был привлечь к себе внимание и заодно доказать, что действовал здесь не профессионал высокого уровня.
Метров с десяти он расстрелял замок входной двери. Не останавливаясь. Стекло, сплошное стекло, обычное, не бронированное. Хозяин дома совершенно не заботился о безопасности. Прихожая, слева большое, в рост человека зеркало.
Палач перечеркнул свое отражение очередью, осколки посыпались на пол. Хорошо. Максимальный разгром в доме, это тоже было указано в задании. В глубине холла – аквариум, в пол стены. Выстрел – и потоки воды обрушились на ковер.
Длинной очередью по окнам, пусть подбегающие видят, что в доме стреляют. Их это притормозит, пусть всего на секунду, но притормозит. Палач выглянул в выбитое окно. Несколько человек бежало к крыльцу. Среди них был тот, кого ни в коем случае, даже при угрозе жизни, нельзя убивать. Палач нажал на спуск, пули высекли искры из камней у самых ног этого человека.
Еще очередь – и упал человек, ближе всего подбежавший к дому. И никто не стрелял в ответ. Правильно, в доме женщина и дети. И ему сейчас предстоит решить, кто именно из них сегодня умрет.
Палач услышал детский крик и одновременно уловил движение в глубине дома. Мать отреагировала быстро. Только с двумя маленькими дочками, испуганными грохотом, нельзя быстро бежать.
Надо отдать женщине должное, молодец. Она не стала закрываться в спальне, не попыталась открывать заднюю дверь. Она просто выбила стулом окно на кухне. Большое окно, от самого пола. И ей бы возможно удалось вывести дочерей во двор, даже, может быть, удалось спрятаться за беседкой, заросшей виноградом, но она слишком поздно поняла, что девочки, которых она впопыхах подняла из постелей, не смогут босые бежать по осколкам выбитого окна. Женщина подхватила обеих девочек, сделала несколько шагов, обернулась и натолкнулась на взгляд Палача.
Нога женщины зацепилась за камень, она сделала еще один шаг, и почувствовала что падает.
Она уронит детей, подумал Палач. Уронит. И решил, что убьет ту девочку, которую мать уронит первой. И удивился этой своей попытке переложить ответственность за принятие решения. Оружие так не может поступать. Так может поступать только человек.
Даже падая, мать не выпускала детей, она пыталась удержаться на ногах и одновременно не дать упасть девочкам.
Не получится, почти с сожалением подумал Палач. Он терял время, которого и так почти не было. Левая рука женщины, наконец, разжалась, и девочка упала на колени. Мать что-то закричала. Ей удалось оттолкнуть одну дочь за беседку, а теперь она тянулась за второй дочерью, но уже не успевала. Палач поднял автомат.
– Даша, Даша! – мать звала дочь, а та, напуганная всем происходящим, тянулась не к ней, а к котенку, которого захватила с собой из спальни.
Палец лег на спуск. Даша? Палец словно свело судорогой. Даша? Этого не может быть. Только не это и только не сейчас. Это имя словно бритвой резануло Палача. Он уже обрек сегодня одну Дашу на страдания. На его совести уже есть одна Даша, жизнь которой он искалечил, думая, что можно насилием вылечить душу.
Даша? Ствол автомата дернулся чуть в сторону, и Палач нажал на спуск. Пуля разорвала котенка в клочья возле самого лица девочки. Это было единственное, что мог сделать Палач. Мать, наконец, дотянулась до дочери и скрылась с ней за беседкой.
Палач, не целясь, выпустил очередь по посуде в кухонных шкафах, выпрыгнул на улицу. По нему начали стрелять. Он перекатился, пуля ударила в землю совсем рядом с головой. Палач перепрыгнул куст, выпустил остаток магазина по окнам второго этажа и побежал. Теперь ему предстояло попытаться остаться живым.
Крепкая нервная система у Саши Гаврилина. Железная, местами даже железо – бетонная. Даже в характеристике это должно быть отмечено. За последние сутки у него на глазах, без всякого предупреждения и подготовки, было убито кучу народа, его самого чуть не покалечили, потом, подозрительно глядя ему в глаза, следователь записывал его биографические данные, интересовался его планами на будущее, а вынырнувшая из-за плеча Гаврилина баба Агата, неожиданно для самого Гаврилина, сообщила, что он уже завтра, то есть сегодня, с утра пораньше уезжает.
Гаврилин умудрился не растеряться, и совершенно спокойно подтвердил в том смысле, что да, пора, труба зовет, и вообще он засиделся на Юге, а его ждут дела, и вообще, он ничего не видел, не слышал, и его ценность как свидетеля равна полному нулю.
Слова Гаврилина не произвели бы на следователя никакого действия, получил бы он предписание никуда из города не выезжать, но дело в свои руки взяла баба Агата. В результате Гаврилин исчез. В смысле юридическом. Не было в больнице никогда племянника бабы Агаты. Не было и все.
– Уезжай, – сказала баба Агата на прощание.
– Спасибо.
– Не надо. Если ты уедешь, может быть в городе хоть кто-нибудь живым останется. Иди. – Неожиданно баба Агата ткнулась губами в его щеку.
Гаврилину хватило спокойствия, чтобы не торопясь дойти до дома Марины и даже удивиться тому, что Марины нет дома.
– Уехала. Поговорила тут с одним, – Динка передернула плечами, – и уехала. Сказала, чтобы ты ее дождался.
– Обязательно, – ответил Гаврилин и, уловив, как изменилось выражение глаз Динки, торопливо зевнул, и, пробормотав что-то на счет усталости, убыл в ванную.
Динка не стала ныть и упрашивать. Когда Гаврилин вышел из ванной, Динка уже спала или талантливо изображала спящую.
Гаврилин лег на диван, и его охватило обычное после напряженной и бессонной ночи состояние невесомости. Голова кружилась немного, перед глазами мелькали цветные пятна, а потом, когда он уже окончательно уверился в том, что не сможет заснуть, что колотящееся сердце не даст уснуть, услышал как голос Марины над самым ухом холодно сказал:
– Пора вставать. Честно говоря – удивлена, обнаружив вас в разных постелях.
– Не очень и хотелось, – заявила Динка откуда-то издалека.
Фигушки, сумрачно подумал Гаврилин не открывая глаз, спать нужно, это вы под пулеметом меня только поднимите. И, как стало уже традиционным, ошибся.
Ровно через пять минут он уже сидел в Марининой машине. Марина молчала, и у Гаврилина вовсе не было желания начинать разговор.
Совершенно незнакомая и холодная женщина. Будто это не ее он целовал, и будто не она рассказывала ему о девочке, которая дразнила своих подруг. Позолота вся сотрется. На этот раз Марина вела машину уверенно и агрессивно. Да и улицы были пустыми, никто не мешал.
Странно, подумал Гаврилин, за меня продолжают все решать, а у меня даже нет по этому поводу чувства протеста. Даже баба Агата уже решила выпроводить его поскорее. Интересно, за кого она меня приняла? И еще более интересно то, что он и сам не сможет сказать, кто он такой. В лучшем случае – наблюдатель. Просто наблюдатель. Просто тот, кто наблюдает за жизнью и смертью.
Машина уже выехала из города и ехала по гравию между сосен. Марина сосредоточено смотрела перед собой.
Она побледнела, подумал Гаврилин отстраненно. Что там у нее внутри, под позолотой. Неужели свиная кожа?
Машина остановилась возле двух машин, стоявших возле тропинки, ведущей к бетонированному отверстию в скале.
Марина заглушила мотор, обернулась к Гаврилину.
– Ты просил меня тебе помочь найти твоего начальника…
– Ну это если получится, шансов мало… Может, он уже и уехал.
– Почти.