Вполголоса продолжаю его «строить»:
– В приличном обществе, Яша, за «левого эсера» – принято морду бить! Однако, учитывая ваше тяжёлое детство на Молдаванке и прибитые к полу деревянные игрушки, в этот раз прощаю, но…
Указательный палец указкой вверх и как строгий школьный учитель своему «слегка» туповатому питомцу:
– …Другой вопрос! Если Вы совсем немного напряжёте память, Блюмкин, то возможно вспомните: это не мы к Вам подсели и, напросились на этот «разговор» – а как бы, не наоборот. А теперь, вспомнив этот неопровержимый факт, подумайте – разве убийцы так себя ведут…?
Мда… «Убийца» из этого еврейчика – как из поросячьего дерьма пуля.
Ну и уже откровенно стёбно-издевательским тоном:
– …Яков! Ведь Вы сами, по вашим же словам – убийца. И должны в подобных делах разбираться – хотя бы исходя из собственного опыта. Ведь, это не граф Мирбах к вам с Андреевым на Лубянку приехал – на собственное убийство, а вы к нему – в посольство!
Несколько расслабившись, тот:
– Так, кто же вы?
Бурчу сердито:
– Человеки! Сидели здесь, культурно отдыхали – пока Вас чёрт по наши души не принёс…
Вдруг, со стороны «ложи» раздался весёлый лизкин голос:
– Серафим, Миша! Идите к нам!
Смотрю и, Есенин Блюмкину машет:
– Яков! Веди их быстрее к нам – хоть под угрозой своего револьвера…
Дружное:
– ХАХАХА!!!
Блюмкин изумлённо посмотрел на нас с Мишей:
– Прошу извинения, товарищи… Ошибочка вышла.
– Да, чего уж там, – тяжело вздыхаю, вытираю салфеткой рот и приподнимаюсь, – пошли, Миша, что ль – пока просто зовут…
По моему мнению, так славно начинающийся вечер, был безнадёжно испорчен.
Подошли, познакомились. Тот «длинный» оказался поэтом Анатолием Мариенгофом, остальные двое – поэт Вадим Шершеневич, с плотной фигурой и сплюснутыми ушами боксера и известный художник-имажинист Георгий Якулов. Представляя последнего, Есенин просто восторгался взахлёб:
– …Талантливый, неимоверно! Вся театрально-художественная Москва его знает, говорят: «Были б декорации Якулова к пьесе, а уж сам успех обязательно будет».
Согласно киваю головой:
– Прошлой осенью, будучи в гостях у одного ОЧЕНЬ(!!!) обаятельного человека – тоже одного талантливого «художника» встречал: за пять минут буквально – любой документ так «нарисует», от настоящего не отличишь.
– ХАХАХА!!!
Громче всех смеялся сам Якунин.
Сдвинули столики, подозвали официанток и, понеслась «звезда» по кочкам!
Как обычно при таких «мероприятиях», разговор бурно и сумбурно шёл ни об чём и, в то же время – обо всём сразу. Само собой – без «политики» никак, хорошо ещё футбол не так популярен!
Георгий Якулов пытался донести до новичков – делая особый акцент на самом старшем из них (то есть на мне), саму идею имажинизма:
– Серафим, ты пойми: революция необходима народам – но художникам она необходима вдвойне! До революции мы были скованны уставами и устоями, теперь и краски наши – кроме специфического запаха, приобрели запах свободы… Это запах тающего снега и еще не распустившихся цветов!
«Делать вам больше не фиг, – думаю, – как всякой фигнёй заниматься».
– Да, – отвечаю с самым серьёзным видом, – краски и запахи связаны прочно – хотя никто не видит незримых тех вервий, которые их скрепляют.
Есенин рассказывал (думаю, уже не в первый раз) случай произошедший с ним во время европейского турне:
– Перед отъездом в Германию, зашли мы с Айседорой в «Шахерезаду». Сели за столик с большим абажуром, сделали заказ… Вдруг официант наполняя нам бокалы, тихо мне говорит: «Вот, господин Есенин, я флигель-адъютант свиты Его Императорского Величества – такой-то, а теперь наливаю Вам шампанское». А я ему: «Работай и меньше разговаривай, холуй!».
– ХАХАХА!!!
Бдительно слежу за своими: Лиза практически не пьёт – хотя Есенин собственной рукой ей не успевает подливать, а Миша пьёт наравне со взрослыми – но в отличии от них не пьянеет. Как-то ещё во времена нашего с ним знакомства, он признался – что «по молодости», как-то перебрал медицинского спирту:
– Чуть не сдох тогда, да ещё мой «père» – чуть не прибил, но с тех пор всё, что градусом ниже 96-ти – для меня как вода.
Да! Пришлось ребёнку «хлебнуть» – в том числе и буквально.
– Повезло тебе, значит – «крысиная» печень досталась.
Кстати, ещё «там» слышал про один такой – почти аналогичный случай: в семье хронических алкоголиков любящий дедушка специально вусмерть напоил младшего внука (лет двенадцати, если не изменяет память), а потом – когда тот был с «бодуна», устроил ему же хорошенькую взбучку. Из всех пяти отпрысков той семейки, этот единственный – вырос, стал человеком и дожил до весьма почтенных лет. Остальные – «сгорели» от водки, подохли от ножа в подворотне или от тубика на зоне.
Правда это или просто байка из так называемых «городских легенд» – не знаю, врать не буду.
Меня тоже, считая «кавалером» Лизы, пытались напоить – чтоб так сказать «нейтрализовать конкурента». САМ(!!!) Сергей Есенин наливал мне водки и спрашивал с явно не поэтической угрозой в голосе:
– Почему Вы не пьёте, Серафим? Может, Вам не нравится наша компания?
Все «отцы-основатели» замолчали и обернувшись уставились на меня – мол, что скажешь – без пяти минут терпила?
Зная буйный, задиристый и взбаломошный есенинский нрав – в открытую и, с гордостью называющего себя «хулиганом» – в серьёзности своего положения я не сомневался. И, стали появляться у меня крайне заманчивые идейки, типа:
«Всамделишному барону я уже морду бил – ничего оказывается сложного… А если и всенародно любимому поэту – попробовать в грызло заехать, да в роговой отсек зарядить? Интересно, войдёт ли этот случай в анналы истории и начертят ли моё имя на её скрижалях?».
Прикидываю варианты – сравнивая наши с ним возможности: телосложением мы с ни одинаковы, рост и вес – почти один и тот же. Однако, за мной молодость, жизненный опыт и хорошая физическая форма, а поэт-хулиган – изнемождён годами и водкой, развращён тупыми бабами и дезинформирован собственной безнаказанностью.
Я по-любасу начищу Есенину рыло!
Крайне соблазнительно было, конечно – как на духу каюсь… Однако, здраво решив, что слава Герострата мне не к чему, я сперва продекламировал самого Есенина:
«– Что же вы ругаетесь, дьяволы,
Или я не сын страны,
Или я за рюмку водки
Не закладывал штаны?».
Затем, вежливо ответил весьма польщённому собеседнику и его друганам:
– Мне очень нравится ваша замечательная компания! Но ещё в 1918 году, я дал клятву – до самой победы Мировой революции не употреблять спиртного… Так что, прошу меня извинить, друзья – ничего личного!
Моё заявление произвело такое ошеломляющее впечатление, что минут пять все потрясённо молчали и, даже румыны в вышиванках на эстраде – как будто услышав мои слова, скрипками заскулили что-то невыносимо грустное…
Больше на эту тему ни у кого вопросов не было, а Яков Блюмкин пожал мне руки и с великим пафосом произнёс, тряхнув козлино-троцкисткой бородкой:
– Я с тобой товарищ! Вот только сегодня последний раз напьюсь – а с завтрашнего дня…
– Тогда уж лучше с понедельника, Яша, – ржу не могу, – все серьёзные дела надо начинать с понедельника!
– Думаешь? Хорошо, я даю обет – с понедельника больше не пить.
Чуть под стол не уполз от угара – честное слово!
Чуть позже улучив момент, Есенин, подсев ко мне спросил:
– Извини, Серафим… Тут такое дело… Я вот не пойму: Лиза – твоя девушка?
Вдумчиво жую что-то из французской кухни, анализируя свои – возникшие при этом вопросе ощущения:
«Что это? Никак, укол ревности?! Под плинтус, под плинтус её!».
Не спеша прожевав и проглотив, спокойно отвечаю:
– Елизавета – современная девушка и считает, что быть «чьей-нибудь девушкой» – это мещанство. Она свободна.
Приобняв за плечи, тот покровительственно похлопал меня по спине:
– Ну, тогда я у тебя её уведу – влюблён понимаешь, без памяти… Без обиды, ладно?
Ответно, хлопаю Есенина по плечу:
– Какие обиды между друзьями? Всё пучком, братка!
Чуть позже разберёмся – кто у кого и, что именно «уведёт».
Центром внимания, выдать по укоренившейся привычке, пытался быть Яков Блюмкин, рассказывая о своих похождениях на Украине во времена Гражданской войны. Найдя в нашей компании «свежие» уши, он тёр в них – как его как-то поймали петлюровцы и «поставили к стенке»:
– …Ожидая расстрела, я прямо перед строем галицийских стрелков запел «Интернационал».
– И, что было дальше? – с явным глумливым стэбом в глазах и интонации, поинтересовался Михаил.
Я, незаметно пнул его под столом ногой и сделал на краткий миг зверское лицо.
Не задумываясь ни на миг, Блюмкин уверенно отвечает:
– Прискакали будёновцы и спасли нас.
Тот, даже не нашёлся что сказать – так и сидит возмущённо онемев с разявленным ртом. Пришлось мне за своего воспитанника безразлично-нейтральным тоном заметить:
– Ну, что ж… И, такое наверное бывает.
Затем, дождавшись, когда Лиза с апломбом королевы – направляющейся на дипломатический раут, отправилась «попудрить носик», я – как будто вне всякой связи с рассказом «террориста», поведал – хотя и донельзя бородатый «у нас», но ещё «свежий» среди хроноаборигенов анекдот:
– …Старый, бывалый петлюровец рассказывает внуку:
«– Споймали мэня зараз будьёновцы и гутарят: «Выбирай – отсосёшь у всего ескадрону, иль мы тоби разстрэляем».
– И, ты дид отсосав?! У будьёновцив – цих клятых коммуняк?! У цилого ескадрону…?!
– Да, ты з глузду зъихав, чи шо? …Меня ж разстрэляли».
– ХАХАХА!!!