и здесь, культурно отдыхали — пока Вас чёрт по наши души не принёс…
Вдруг, со стороны «ложи» раздался весёлый лизкин голос:
— Серафим, Миша! Идите к нам!
Смотрю и, Есенин Блюмкину машет:
— Яков! Веди их быстрее к нам — хоть под угрозой своего револьвера…
Дружное:
— ХАХАХА!!!
Блюмкин изумлённо посмотрел на нас с Мишей:
— Прошу извинения, товарищи… Ошибочка вышла.
— Да, чего уж там, — тяжело вздыхаю, вытираю салфеткой рот и приподнимаюсь, -пошли, Миша, что ль — пока просто зовут…
По моему мнению, так славно начинающийся вечер, был безнадёжно испорчен.
Подошли, познакомились. Тот «длинный» оказался поэтом Анатолием Мариенгофом, остальные двое — поэт Вадим Шершеневич, с плотной фигурой и сплюснутыми ушами боксера и известный художник-имажинист Георгий Якулов. Представляя последнего, Есенин просто восторгался взахлёб:
— … Талантливый, неимоверно! Вся театрально-художественная Москва его знает, говорят: «Были б декорации Якулова к пьесе, а уж сам успех обязательно будет».
Согласно киваю головой:
— Прошлой осенью, будучи в гостях у одного ОЧЕНЬ(!!!) обаятельного человека — тоже одного талантливого «художника» встречал: за пять минут буквально — любой документ так «нарисует», от настоящего не отличишь.
— ХАХАХА!!!
Громче всех смеялся сам Якунин.
Сдвинули столики, подозвали официанток и, понеслась «звезда» по кочкам!
Как обычно при таких «мероприятиях», разговор бурно и сумбурно шёл ни об чём и, в то же время — обо всём сразу. Само собой — без «политики» никак, хорошо ещё футбол не так популярен!
Георгий Якулов пытался донести до новичков — делая особый акцент на самом старшем из них (то есть на мне), саму идею имажинизма:
— Серафим, ты пойми: революция необходима народам — но художникам она необходима вдвойне! До революции мы были скованны уставами и устоями, теперь и краски наши — кроме специфического запаха, приобрели запах свободы… Это запах тающего снега и еще не распустившихся цветов!
«Делать вам больше не фиг, — думаю, — как всякой фигнёй заниматься».
— Да, — отвечаю с самым серьёзным видом, — краски и запахи связаны прочно — хотя никто не видит незримых тех вервий, которые их скрепляют.
Есенин рассказывал (думаю, уже не в первый раз) случай произошедший с ним во время европейского турне:
— Перед отъездом в Германию, зашли мы с Айседорой в «Шахерезаду». Сели за столик с большим абажуром, сделали заказ… Вдруг официант наполняя нам бокалы, тихо мне говорит: «Вот, господин Есенин, я флигель-адъютант свиты Его Императорского Величества — такой-то, а теперь наливаю Вам шампанское». А я ему: «Работай и меньше разговаривай, холуй!».
— ХАХАХА!!!
Рисунок 96. Друзья, поэты-имажинисты (слева направо) А. Мариенгоф, С. Есенин, А. Кусиков, В. Шершеневич.
Бдительно слежу за своими: Лиза практически не пьёт — хотя Есенин собственной рукой ей не успевает подливать, а Миша пьёт наравне со взрослыми — но в отличии от них не пьянеет. Как-то ещё во времена нашего с ним знакомства, он признался — что «по молодости», как-то перебрал медицинского спирту:
— Чуть не сдох тогда, да ещё мой «père» — чуть не прибил, но с тех пор всё, что градусом ниже 96-ти — для меня как вода.
Да! Пришлось ребёнку «хлебнуть» — в том числе и буквально.
— Повезло тебе, значит — «крысиная» печень досталась.
Кстати, ещё «там» слышал про один такой — почти аналогичный случай: в семье хронических алкоголиков любящий дедушка специально вусмерть напоил младшего внука (лет двенадцати, если не изменяет память), а потом — когда тот был с «бодуна», устроил ему же хорошенькую взбучку. Из всех пяти отпрысков той семейки, этот единственный — вырос, стал человеком и дожил до весьма почтенных лет. Остальные — «сгорели» от водки, подохли от ножа в подворотне или от тубика на зоне.
Правда это или просто байка из так называемых «городских легенд» — не знаю, врать не буду.
Меня тоже, считая «кавалером» Лизы, пытались напоить — чтоб так сказать «нейтрализовать конкурента». САМ(!!!) Сергей Есенин наливал мне водки и спрашивал с явно не поэтической угрозой в голосе:
— Почему Вы не пьёте, Серафим? Может, Вам не нравится наша компания?
Все «отцы-основатели» замолчали и обернувшись уставились на меня — мол, что скажешь — без пяти минут терпила?
Зная буйный, задиристый и взбаломошный есенинский нрав — в открытую и, с гордостью называющего себя «хулиганом» — в серьёзности своего положения я не сомневался. И, стали появляться у меня крайне заманчивые идейки, типа:
«Всамделишному барону я уже морду бил — ничего оказывается сложного… А если и всенародно любимому поэту — попробовать в грызло заехать, да в роговой отсек зарядить? Интересно, войдёт ли этот случай в анналы истории и начертят ли моё имя на её скрижалях?».
Прикидываю варианты — сравнивая наши с ним возможности: телосложением мы с ни одинаковы, рост и вес — почти один и тот же. Однако, за мной молодость, жизненный опыт и хорошая физическая форма, а поэт-хулиган — изнемождён годами и водкой, развращён тупыми бабами и дезинформирован собственной безнаказанностью.
Я по-любасу начищу Есенину рыло!
Крайне соблазнительно было, конечно — как на духу каюсь… Однако, здраво решив, что слава Герострата мне не к чему, я сперва продекламировал самого Есенина:
' — Что же вы ругаетесь, дьяволы,
Или я не сын страны,
Или я за рюмку водки
Не закладывал штаны?'.
Затем, вежливо ответил весьма польщённому собеседнику и его друганам:
— Мне очень нравится ваша замечательная компания! Но ещё в 1918 году, я дал клятву — до самой победы Мировой революции не употреблять спиртного… Так что, прошу меня извинить, друзья — ничего личного!
Моё заявление произвело такое ошеломляющее впечатление, что минут пять все потрясённо молчали и, даже румыны в вышиванках на эстраде — как будто услышав мои слова, скрипками заскулили что-то невыносимо грустное…
Больше на эту тему ни у кого вопросов не было, а Яков Блюмкин пожал мне руки и с великим пафосом произнёс, тряхнув козлино-троцкисткой бородкой:
— Я с тобой товарищ! Вот только сегодня последний раз напьюсь — а с завтрашнего дня…
— Тогда уж лучше с понедельника, Яша, — ржу не могу, — все серьёзные дела надо начинать с понедельника!
— Думаешь? Хорошо, я даю обет — с понедельника больше не пить.
Чуть под стол не уполз от угара — честное слово!
Чуть позже улучив момент, Есенин, подсев ко мне спросил:
— Извини, Серафим… Тут такое дело… Я вот не пойму: Лиза — твоя девушка?
Вдумчиво жую что-то из французской кухни, анализируя свои — возникшие при этом вопросе ощущения:
«Что это? Никак, укол ревности⁈ Под плинтус, под плинтус её!».
Не спеша прожевав и проглотив, спокойно отвечаю:
— Елизавета — современная девушка и считает, что быть «чьей-нибудь девушкой» — это мещанство. Она свободна.
Приобняв за плечи, тот покровительственно похлопал меня по спине:
— Ну, тогда я у тебя её уведу — влюблён понимаешь, без памяти… Без обиды, ладно?
Ответно, хлопаю Есенина по плечу:
— Какие обиды между друзьями? Всё пучком, братка!
Чуть позже разберёмся — кто у кого и, что именно «уведёт».
Центром внимания, выдать по укоренившейся привычке, пытался быть Яков Блюмкин, рассказывая о своих похождениях на Украине во времена Гражданской войны. Найдя в нашей компании «свежие» уши, он тёр в них — как его как-то поймали петлюровцы и «поставили к стенке»:
— … Ожидая расстрела, я прямо перед строем галицийских стрелков запел «Интернационал».
— И, что было дальше? — с явным глумливым стэбом в глазах и интонации, поинтересовался Михаил.
Я, незаметно пнул его под столом ногой и сделал на краткий миг зверское лицо.
Не задумываясь ни на миг, Блюмкин уверенно отвечает:
— Прискакали будёновцы и спасли нас.
Тот, даже не нашёлся что сказать — так и сидит возмущённо онемев с разявленным ртом. Пришлось мне за своего воспитанника безразлично-нейтральным тоном заметить:
— Ну, что ж… И, такое наверное бывает.
Затем, дождавшись, когда Лиза с апломбом королевы — направляющейся на дипломатический раут, отправилась «попудрить носик», я — как будто вне всякой связи с рассказом «террориста», поведал — хотя и донельзя бородатый «у нас», но ещё «свежий» среди хроноаборигенов анекдот:
— … Старый, бывалый петлюровец рассказывает внуку:
' — Споймали мэня зараз будьёновцы и гутарят: «Выбирай — отсосёшь у всего ескадрону, иль мы тоби разстрэляем».
— И, ты дид отсосав⁈ У будьёновцив — цих клятых коммуняк⁈ У цилого ескадрону?!.
— Да, ты з глузду зъихав, чи шо?…Меня ж разстрэляли'.
— ХАХАХА!!!
Не знаю, отнёс ли это на свой счёт сам Блюмкин, но ржали абсолютно все и громче всех он сам. А Мишка-Барон, так вообще — с какими-то судорожно-истеричными всхлипами.
Впрочем, вскоре Яков стал казаться мне довольно славным парнем — хотя и излишне хвастливым при этом. Например, Блюмкин не таясь стал рассказывать что работает в личном секретариате у САМОГО(!!!) Льва Давыдовича Троцкого — который поручил ему разрабатывать тайные планы по осуществлению Мировой пролетарской революции.
Ну, просто — обаяшка!
Затем, через буквально пять минут, Блюмкин — как будто позабыв о сказанном, огорошил присутствующих новостью — что «Лев Революции» поручил ему возглавить личную охрану. Впрочем, видать к подобным «откровениям» — сидящие за столом давно уже привыкли и, буквально её через пять минут про них забыли…
Я же, стал все более и более заинтересовано посматривать в сторону «личного секретаря», обдумывая пару интересных комбинаций…
В будущем!
Поэтому когда мы с Мишей в свою очередь вышли «отлить» в комнату «для мальчиков», на злобный шёпоток Миши под журчанье в писсуаре:
— С каким бы наслаждением, я б прирезал эту брехливую свинью…