Так же шёпотом ответил, с оттенком разочарования:
— Вы продолжаете мыслить понятиями уличной гопоты, Барон! Когда же я дождусь пробуждения в Вас навыков — хотя бы оперативного работника, не говоря уже о чём-то большем⁈
Но, хоть «жидом» его не обозвал в этот раз — на том спасибо.
Сам я потихоньку разговорился с «длинным» — с Анатолием Мариенгофом, то есть:
— Извините, не моё дело, конечно… По разговору я слышал у вас какие-то финансовые затруднения?
— А у кого их ныне нет, Серафим? Сергей недоволен, что отчисления в кассу «Ассоциации» запаздывают и я вполне разделяю его чувства… Но вы поймите: завтраки идут плохо, обеды чуть лучше, но прибыль заведения начинается после одиннадцати — половины двенадцатого вечера: когда съезжаются серьезные гости с дамами после театра, цирка или синематографа. Скажите, может оправдать себя заведение, если оно заработает по-настоящему только два — два с половиной часа в день? Ведь по закону, кафе может работать только до двух часов ночи, вернее — до без четверти два, иначе нарвешься на штраф.
Прищурившись, спрашиваю:
— Подобные «законы» устанавливает государство или местные власти?
— Ммм… Даже и не знаю, что ответить! Должно быть, они не в Совнархозе пишутся — а в Моссовете.
«Что за времена, что за нравы? — невольно возмущённо подумалось, — в столице полным-полно нэпманов или дольщиков — вроде этих и, никому не приходит в голову — пролоббировать в городской мэрии свои интересы».
Может, врёт?
— Сегодня же вроде полный «аншлаг»? — с недоумением оглядываю зал.
— Два счастливых стечения обстоятельств: недавнее возращение Сергея после развода с Айседорой — подогревшее к нему интерес и только что закончившаяся Выставка. Многие гости Москвы (как и ваша троица, я уверен) захотели глянуть на известного — самого именитого в стране поэта. Однако, уверяю Вас: пройдёт неделя-вторая и в это же время суток — зал будет практически пуст.
— Понятно… — на ум сама собой приходит пара элементарно-простейших пиар-ходов по привлечению клиентов в это заведение, — а кто ведёт в кафе бухгалтерию?
— «Итальянскую» или иначе — двойную бухгалтерию ведёт один старичок, приходящий на пару часов в день.
— Налоговые органы не сильно свирепствуют?
Мой собеседник лишь горько улыбнулся:
— «Фининспектор», это, знаете — фигура! К каждому документику придирается.
— И, как? Находит какие-нибудь нарушения?
— Увы… Видите ли, мы вынуждены закупать некоторые продукты у частных лиц, а они не всегда дают расписки, а если дают — то как бог на душу положит.
Сочувственно вздыхаю:
— Беда просто с этими нэпманами.
Мля… Я уже в пятом классе умел подписи родителей в дневнике подделывать!
Отойдя в очередной раз «отлить», «журчу» в писуар и говорю в слух — ибо наболело:
— Мне бы в «наши лихие 90-е», ваши проблемы! Что за народ?
Но, невзирая на все натужные потуги террориста-сказочника, в центре внимания сегодня была наша Елизавета…
Я прямо налюбоваться не мог твореньем рук своих!
Она, флиртовала со всеми подряд — делая из взрослых, знающих толк в «амурных делах» и погрязших в пороке и разврате мужчин, не рассуждающих болванчиков.
Но конечно же, главной её целью был Сергей Есенин.
Вот он, вскакивает на эстраду, делает знак румынам в вышиванках замолчать:
— Внимание, друзья!
Всё кафе замолкает, перестав жевать и оборачивается на него.
— Нашей очаровательной гостье — прекрасной художнице Елизавете Молчановой, я освящаю свой новый стих «Любовь хулигана»!
Подождав когда стихнут аплодисменты и восторженные выкрики фанатов, поэт начал декламировать что-то мне довольно знакомое[2]:
«Заметался пожар голубой,Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Был я весь как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать,
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут.
И чтоб прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому!
Поступь нежная, легкий стан…
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
Я б навеки забыл кабаки!
И стихи бы писать забросил!
Только б тонкой касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Я б навеки пошел за тобой,
Хоть в свои, хоть в чужие дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить'.
УПС!!!
Кажется, этот цикл в «реальной» истории, Есенин посвятил другой женщине. На минуту задумался: а как такое моё вмешательство в естественный ход — скажется на текущей всемирной истории? Не окажется ли это некой «точкой бифуркации»? Не наломал ли я в этом случае дров? Наконец — не наступил ли я ненароком на крылья знаменитой «бабочке Брэдбери»?
Да! Очевидно, что Есенин втрескался в Лизу по уши и даже ещё выше. Когда та в очередной раз куда-то «на минуточку» отошла, то прямо-таки пьяно рыдал «в жилетку» Анатолию Мариенгофу:
— Эх, Толя, а баб у меня было… Не меньше трех тыщ.
— Серёжа, не сочиняй!
— Ну ладно, триста… Ну уж, никак не меньше тридцати! Однако, такой ещё не было…
— Ты то же самое про Айседору говорил.
— Про «Дуньку», что ли? Та — другое дело, липкая как патока, а эта…
Однако, ровно минуту поразмыслив я успокоился: оттого, что у поэта одной женщиной меньше или больше — ничего не произойдёт… Даже историки ничего не заметят.
Другие поэты, тоже не хотели отставать — ещё надеясь на лизину благосклонность…
Ну, весеннее чириканье воробьёв, хотя бы раз слышали? Каждый этот мелкий, но голосистый птах — старается перечирикать других в надежде спариться с самкой.
Вот и, здесь такая же фигня — аж нэпманы в зале чавкать перестали!
Когда все поэты по разу выступили, Елизавета вдруг обратила свой взор королевы турнира на меня:
— А вы знаете, друзья, наш Серафим — тоже, очень талантливая личность! Причём, его талант очень многосторонен — он рисует, пишет прозу и сочиняет стихи.
Недовольно морщусь… А вот ей это было надо? Как говорил вор-карманник Ручечник, которого в «Месте встречи изменить нельзя», бесподобно сыграл сам Евстигнеев:
«Эх, бабы! Кабы по моей „работе“ вы не были б нужны — фиг бы с вами когда связался!».
«Воробьи» за нашим столиком притворно-восхищённо «зачирикали»:
— Вот, как⁈ А почему мы про него ничего не слышали?
— Он у нас очень скромный — пишет под псевдонимами в основном в наших нижегородских газетах и журналах.
— Серафим! Может, прочтёте нам что-нибудь?
Отнекиваюсь, как только могу:
— Вы знаете, сегодня совершенно нет настроения и вдохновения… Может быть, как-нибудь в другой раз — в последний раз видимся, что ли?
«Век бы вас не видеть»!
Однако, просьбы из просто настойчивых стали — назойливо-настырными и, пришлось подчиниться:
— Пожалуй, я не прочитаю стих, а его спою… Никто не возражает?
Всеобщее оживление:
— Конечно, конечно! Так будет, даже ещё интересней!
В конце концов — я попаданец, или так — просто мимо шёл⁈
А всякий уважающий себя попаданец просто обязан кроме промежуточного патрона и командирской башенки на «Т-34», спеть предкам Владимира Высоцкого — иначе он просто галимое гуано, а не настоящий попадос. Хотя, поразмыслив пару секунд, я подумал — а почему именно Высоцкого? Уважаю безмерно Владимира Семёновича, конечно — но у нас, что?
Других талантов на Руси нема⁈
Подойдя к румынам, я собрал их кучкой:
— Слушайте сюда, почтенные потомки пана Дрякулы…
— Га⁈
— Заработать хотите?
— Ну, а як же! Скильки?
— По червонцу на рыло — как с куста!
— А шо пану трэба?
Старясь меньше дышать испарениями их потных вышиванок, напел пару раз мелодию:
— Запомнили мотивчик…? Ну-ка, изобразили мне на пробу на своих контрабасах.
— Зараз швыдко!
С третьей попытки добившись почти нужного звучания, я:
— Сойдёт для сельской местности! Как махну рукой — начинайте. Коль, постараетесь как следует — за мной «поляна» с цуйкой и мамалыгой на закусь.
— Заведомо дрякуемо!
Постояв с закрытыми глазами, вспоминая тест и заодно его корректируя, я наконец собравшись с духом:
— Эту песню-стих, я посвящая человеку — с которым только что познакомился… ЯКОВ БЛЮМКИН, ФОРЕВЕР!!!
Этого типа, видать все без исключения присутствующие знают и даже уважают, оправдывая слова Хемингуэя: «Покажи мне героя, я покажу тебе говнюка». Есенин, даже чуть ладоши себе не отбил…
Ладно, это к делу не относится.
Кричу во всю мочь, привлекая всеобщее внимание к своей особе:
— Еее, это Mos-Vegas, baby, два ноль ноль шесть! Здесь реально опасно, baby, о ейс!!!
Зал, конкретно приху… Притих стало быть.
Даю «отмашку» и, начинаю в такт музыки двигаться и читать нараспев:
' — Опасный, Опасный — они зовут меня так,
Потому что, если ствол в моих руках —
Все на пол, нах!
БАХ!!! На полу крошка с потолка:
— У кого какие ещё вопросы?
Повторяю: самый опасный из опасной касты, ты ещё не понял — бля, кто я?
Человек-история, изобретатель ломаных гармоний,
Поэт-философ плюс мастер убийственных дипломатических церемоний,
Я — Яков Блюмкин, обладатель терроризма короны.
Йоу, играть со мной не стоит, надеюсь, ты понял!
Пацан серьёзный, читаю послу мандат грозный,
Курю культуру,
Засираю голову империалистам строго:
— Граф Мирбах?
Кидаю фразы хлёстко, стреляю,