Краснощёков, вижу — сам в немалом ахуе:
— Навряд ли победившие рабы захотят добровольно вернутся в предыдущую формацию — первобытную дикость (да и не смогут — охотой и собирательством столько народу не прокормишь) и, среди них произойдёт новое разделение на господ и…
Тут он внезапно замолчал-заткнулся — как будто током на электростуле поражённый. А я продолжаю «мыслить вслух»:
— Смена общественных формаций не происходит просто так — по чью-нибудь наитию. Прежде чем капитализм сменил феодализм, к примеру, он должен был созреть внутри него и вытеснить тот из ведущих экономических позиций. К началу Великой французской революции, страна уже была буржуазной — якобинцам осталось лишь «сменить вывеску». «Надстройку» — то есть, говоря языком Маркса и Энгельса…
Интересно, он меня слышит?
— «Капитализм», в его чистом виде закончился, когда на смену мануфактурам с десятком другим набранным с улице пролетариям — пришли крупные акционерные общества, с тысячными коллективами квалифицированных специалистов под управлением менеджеров…
Мало кто знает, но даже Генри Форд не являлся единовластным владельцем «Ford Motor». В своей книге «Моя жизнь, мои достижения», он постоянно жалуется на тёрки с Советом акционеров. Как-то не похоже на лубочного буржуя, действующего по принципу «Что хочу, то и ворочу!».
— … Таким образом и русская революция — произошла в уже социалистической стране! А Гражданская война, по большому счёту, была борьбой за передел собственности между двумя группами социалистов — сторонниками государственного социализма и корпоративного. Победили первые — ибо, российские «корпоративщики» не понимали или не хотели понять: бизнес не только должен «отнимать и делить» — но и нести социальную +ответственность! Но, при любом исходе Гражданской войны, Россия не вернулась бы к классическому — «ситцевому» капитализму.
Вскакивает и с неподдельным возмущением:
— Что за ересь Вы здесь несёте…?
Равнодушно пожимаю плечами:
— Любую реформаторскую мысль сперва называют «ересью» — вспомните Мартина Лютера Кинга.
«Может — просто „Лютера“?», — пришла запоздалая мысль.
Дальше разговора не получилось: подошли двое — по виду нэпманы и, что-то шепнув на ушко, увели бывшего «красного наркома» за свой столик. Напоследок, он обронил иронично:
— Интересные вопросы «комсомольцы» в вашей волости задают! Надеюсь, ещё увидимся с Вами и побеседуем в более подходящей обстановке. Приглашаю к себе: вот, Вам моя визитная карточка, тов… Как Вас, извините?
Не ответив на последний вопрос, я весело откланялся:
— Уж лучше Вы к нам!
Чуть позже, «прокрутив» в голове наш разговор и наскоро проанализировав её, я сказал сам себе:
«Многообещающий товарищ!».
Вполглаза за наблюдаю за Лилей Брик и Лизой, сидящих вместе и, о чём-то о своём — «о женском», оживлённо беседующих.
У женщин, дружба начинается не так как у нас: никого осторожного «обнюхивания» и проверки «на прогиб», всё решают буквально доли секунды — приязнь с первого взгляда надолго, или неприязнь навсегда.
Эти две, вижу — «снюхались» только влёт!
— … Милочка, мужчину надо не просто завоевать — но и удержать. А для этого надо обязательно потакать его слабостям. Предположим, ему страшно нравится после «этого» курить в постели… Как Вы считаете, которую женщину он предпочтёт — ту которая гонит его курить на кухню, или протягивающую ему пачку папирос после бурной страсти?
— А если он, вообще не курит?
— Не курит? — Лиля на минуту задумалась, — ну… Тогда, возможно у него есть какие-то другие слабости.
— А если у него нет слабостей?
Лиля, сперва сильно удивилась:
— Милочка, это невозможно! У меня мужчин было — больше чем Вам сейчас лет и, поверьте — ещё ни одного подобного не попадалось.
Затем звонко рассмеялась и, мельком кинув заинтересованный взгляд на меня:
— Это должно быть, Вам повстречался какой-то ангел — случайно забредший к нам на грешную Землю!
Ещё раз удивлённо пожав плечами, секс-символ эпохи НЭПа закончила мысль:
— … Итак, потакайте его маленьким мужским слабостям, постоянно твердите — что он гений, убедите — что кроме Вас, этого никто не понимает. А остальное предоставьте сделать вашему шёлковому нижнему белью и его воображению.
Однако, кроме всех этих её «приёмчиков», женского самоуверенного обаяния и эгоцентричной целеустремлённости, бешеной энергетики и сексуальности — в Лиле чувствуется какая-то необъяснимой природы магия, делающая её власть над мужчинами просто невероятно прочной.
И я, как главный герой какого-нибудь фэнтази про гоблинов и эльфов, попал под удар этой «магии»!
Вот, Есенин вернулся и обратив на меня внимания, не больше — чем на опрокинутый кем-то стул, забрал Лизу и слегка пошатываясь повёл её к выходу… Хотя, конечно, в этом месте можно ещё поспорить — кто-кого «повёл».
— Извини, но я должен проводить Сергея, — несколько смущённо попрощался со мной Яков Блюмкин, красноречиво придерживаясь за карман со стволом, — на улице очень много шпаны.
«Ему то, коренному одесситу, — недоумеваю, — чего за московскую шпану переживать-беспокоиться?».
— Хорошо, ещё свидимся. Свой «архив» забери — мне он ни к чему…
— Ах, да! — спохватывается и собирает со стола бумаги[3].
Кроме него, Сергея Есенина пошли провожать Вадим Шершеневич, Георгий Якулов и ещё целая толпа — друзей, поклонников поэта и прочих.
Чем-то озадаченный Анатолий Мариенгоф, вернувшись с улицы, тотчас пошёл наверх… Должно быть в офис заведения подсчитывать выручку.
Илья Соломонович Соловейчик куда-то после скандала исчез, а Александр Михайлович Краснощеков, всё так же оживлённо беседовал за одним из столиков с двумя нэпманами.
И тогда Лиля Брик, обратила свой взор на меня и подозвав жестом, несколько смущённо улыбаясь, поведала как самому близкому и даже «интимному» другу:
— Настроение из-за здоровья просто отвратительное! Купила специально пару красных чулок и надеваю их, когда никто не видит — очень весело, знаете ли!
В её устах, это прозвучало как многообещающее предложение мне на эти «красные чулки» взглянуть. По крайней мере — по мере собственной испорченности, я так эти слова понял.
— Красное женское бельё на классных ножках — это неимоверно весело, — кивая соглашаюсь, — и как раз под стиль эпохи…
Невольно для меня, это прозвучало — как моё остро-страстное желание взглянуть, как «красное бельё» — сидит на её женском теле.
Она, загадочно-побуждающее улыбнулась Джокондой с полотна великих Леонардо да Винчи, как будто заранее одобряя любую глупость которую я выкину.
— «Веселиться» в одиночестве слишком часто нельзя, — на уровне инстинкта почувствовав её одобрение своим словам, продолжаю, — можно привыкнуть и незаметно для себя оказаться в Кащенко.
— Хахаха! А Вы, действительно — весьма необычный оригинал, молодой человек! Расскажите мне про себя.
Мал по малу, разговорились.
Совершенно незаметно для меня, очень скоро я стал изо всех сил стремиться доказать ей, что хотя до гениального Маяковского мне бесконечно далеко — но всё на меня, тоже стоит обратить внимание! Лиля Брик же, грамотно задавая вопросы — всемерно поощряла и стимулировала мои старания понравиться ей. И кажется, это был довольно нечастый случай в моих обоих жизнях: когда, пытаясь превзойти себя — я прыгнул выше головы.
— Заведение закрывается, — огляделась она по сторонам, — не проводите ли меня, Серафим?
Её голос, её жесты, её взгляд — показались мне ОЧЕНЬ(!!!) многообещающими и, я не мог сказать ничего другого, кроме как:
— Если в эту ночь я ЭТОГО(!!!) не сделаю — то буду проклинать себя всю оставшуюся жизнь.
Она понимающе улыбнулась этой двусмысленности и с готовностью подставила мне локоток — взяв за который, я повёл женщину-вамп на выход.
Дом под номером 3, по адресу «Водопьяный переулок» — куда мы с Лилей Брик добрались на извозчике, был трёхэтажный и в свете фонарей выглядел очень красивым. Судя по вывескам, на первом этаже — булочная и студия проката музыкальных инструментов, другие два этажа — жилые.
Поднимаемся на третий этаж, она звонит в квартиру под номером четыре — где ещё сохранилась медная табличка «Присяжный поверенный Гринберг Н. Н.». Довольно долго не открывали и, потому быть может, Лиля стала мне рассказывать:
— По новым законам старым жильцам пришлось «уплотниться», но Николаю Николаевичу удалось договориться и, вместо пролетариев — к нему вселили нашу «троицу» с домработницей…
— Это вам и ему просто неслыханно повезло.
— Ах, свержение монархии в марте родило такую эйфорию — Вы наверное помните… Вся интеллигенция ходила счастливая, будто надышавшаяся эфиром и слушала музыку революции. Кто ж, знал?
Только вздохнул — припомнив кое-что «своё», аналогичное:
— Это точно! Знать бы — где найдёшь, а где потеряешь… Соломки бы подстелил!
Слава Богу, дверь наконец открылась и, наш несколько политизированный разговор закончился вопросом к заспанной служанке средних лет:
— Аннушка, Осип Максимович спит?
— Спит, Лилия Юрьевна, — та, оценивающе глядя на меня, понимающе качает головой, — как обычно спит…
— Проходите, Серафим.
Скидываю в прихожей новенькие галоши и как был в туфлях прохожу в большую комнату — видимо бывшую столовую. Служанка, закрыв за нами дверь, быстро шмыганула в небольшую коморку напротив — видно в «людскую», напоследок — с любопытством и вместе с тем с лёгким пренебрежением, стрельнув на меня глазками…
Типа, видали мы и не таких!
Начинаю чувствовать себя выловленным в подворотне безродным кобелём — какого за каким-то хреном, привели на случку с породистой сучкой…
Часть столовой отгорожена ширмой с надписью большими буквами:
«На кровать никому садиться не разрешается».
Ага, стало быть — там её «траходром».