Накрыл бесчувственное тело одеялом и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.
Заснуть более не удалось и, приведя себя в порядок, приготовил на кухне с помощью примуса нехитрую снедь из имеющихся продуктов и плотно перекусил. Затем за чаепитием уже, я достал из кармана несколько смятых бумажек (из урны, что ли?), расправил их и ещё раз внимательно перечитал.
Если Яков Блюмкин в этот раз не соврал (хоть в этот раз!) — они принадлежат перу Льва Троцкого. Впрочем, ничего важного — наброски и черновики к открытию юбилейной выставки, посвященной пятилетию Красной Армии. Была в этом году такая «пиар-компания» Председателя Реввоенсовета, впрочем — не принесшая ему особых политических дивидендов в будущем. Возможно, будучи в личном секретариате Троцкого «чиновником по особым поручениям», с его слов… Ээээ…
Скорее всего, какой-нибудь мелкой сошкой — «принеси, подай», Блюмкин подобрал их в мусорной корзине.
Тем не менее, аккуратно сложил все бумаги, завернул их, перевязал бечёвочкой и написал «сопроводивку»: мол, так и так — нашёл случайно документы за подписью самого товарища Троцкого и вот-вот отнесу их в ближайшее отделение ГПУ…
Вот только чай допью и штаны в носки заправлю!
На всякий случай.
Елизавета, заявившаяся лишь к вечеру, выглядела гораздо свежей Мишки.
Вопросительно гляжу на неё и с порога:
— А вот и наша римская блудница возвернулась в родные пенаты, после бурно проведённой ночи…
Обиженно надула губки бантиком:
— Почему, это сразу «блудница»? «Целомудренная» — как и прежде девушка… Желаешь проверить?
Сказать по правде, от сердца как-то разом отлегло — хотя не подав вида и, проигнорировав заманчивое предложение, пробурчал:
— Ну, хоть что-то радует с тех пор, как наш Ильич занедужил.
— Хотя, конечно, этот алкаш меня всю облапал.
Она обеспокоенно пересмотрела некоторые детали своего туалета, даже не поленившись задрать для этого передо мной юбку.
— Вот, видишь? Даже синяк на ляжке оставил…
Ух, ты! Да, у неё новое бельё и судя по всему — из «самого Париджу».
Внимательно рассматриваю какое-то пятнышко на внутренней стороне бедра её ножки… Изрядно преувеличивает, конечно, но всё равно:
— Он так «высоко» тебя лапал? Скотина.
Презрительно поморщилась:
— И, целуется… Этот перегар и вонь гнилых зубов… Тьфу!
— Только не говори маме! Это разобьёт её сердце.
Покраснев:
— Моя мама — женщина современная и, она знает что я уже — не маленькая.
Отмахиваюсь:
— При чём тут ты? Не говори Надежде Павловне о том, что её кумир — такая скотина с вечным перегаром и гнилыми зубами.
— Ладно, не скажу — пусть для неё это будет «приятным» сюрпризом.
Теперь, ответный вопрос:
— А как там «наша» Лиля Брик?
Ставлю свой охолощённый «Винторез» — против последнего дырявого лаптя из Рязанской глубинки:
ОНА МЕНЯ РЕВНУЕТ!!!
Пожимаю плечами и безразличным голосом:
— «Лиля как Лиля». Посидели у неё дома, поговорили о здоровье наших общих знакомых и, потом расстались… Надеюсь, что друзьями.
Однако, отделаться просто так не удалось:
— Она затащила тебя в койку?
Поднимаю на неё глаза и говорю как можно строже:
— Обычно я не сплетничаю на эту тему с юными особами! Но тебе, так уж и быть скажу: до «койки» мы с ней не добрались — не сойдясь во взглядах на поэзию. После чего я ушёл, вежливо попрощавшись и надеюсь — наши с неё пути уже никогда не пересекутся.
Та, как в испуге прикрыла рот ладошкой:
— Ты отказал САМОЙ(!!!) Лили Брик⁈ Мне про неё ТАКОЕ(!!!) рассказывали, я уж думала — ты у них там жить останешься. Ээээ… Третьим мужем. Составишь по обыкновению своему «график» — как при ремонте «Бразье» и, будете её «любить» по очереди.
Сделав знак, типа «ага, счас, обрадовались»:
— Ладно, завязали на блядскую тему, переходим к финансовой… Кроме «синяков» от Есенина на ляжках, тебе есть чем передо мной похвастаться?
— А куда они денутся, как ты говоришь — «с подводной лодки»⁈
Порывшись в новенькой кожаной сумочке, явно не производства какой-нибудь артели из Подлипок, достаёт документы и несколько хвастливо:
— Теперь, я совладелица кафе «Стойла Пегаса»! Вот, заверенная доверенность на долевое участие на имя моей мамы, а вот…
Рассматривая по своей сути акции этого предприятия общепита, я не перестаю восхищаться:
— Ты бы знала, какая ты молодец, моя девочка!
Та, обнимает меня сзади за плечи и, почти облизывая моё ухо, горячо шепчет в него:
— А конфетка где? «Конфетка» маленькой девочке, за то — что она «молодец»…
Делаю морду дубовым топорищем:
— Как, «где»? На кухне и чай там ещё не остыл.
Однако, так просто от неё не отделаешься:
— Серафим! Лиля Брик — далеко уже не девственница и, тем не менее — вертит «султанами» как хочет…
Пришлось отложить бумаги в сторону и повернуться к ней лицом — для «серьёзного» разговора:
— Елизавета! Как она ими «вертит» — я тебе уже…
Однако, она не дала мне договорить — впившись в мои уста своими. Не… Серьёзного разговора у нас сегодня не получится.
— Я, хочу как «тот раз», Серафим! — умоляюще смотрит в глаза, — ну пожалуйста…
Непроизвольно начинаю не спеша раздевать её, чувствуя что начинаю терять контроль и, тем не менее:
— Я по-моему, уже рассказывал для чего девушкам — иногда бывают «полезны» их собственные нежные пальчики… Ты пробовала, ослушница?
«Ох и, заварили мы с ней кашу — как интересно, расхлёбывать будем?».
Стонет в начинающейся сладкой истоме:
— Это, совсем не «то», Серафим…
Медленно раздев её, сняв последовательно верхнее платье и бельё, хочу поцеловать упруго торчащие в разные стороны груди, но принюхиваясь — брезгливо отвращаюсь: не столько возбуждающе пахло её потом — как смердело табащищем, винищем и чужим «мужским духом». Это меня несколько отрезвило, иначе…
Отстранившись, говорю:
— Лиза… В ванной вроде есть вода — правда, чуть-чуть тёплая.
Та, аж упорхнула как мотылёк:
— Ага, поняла, сейчас!
Пока она плескалась, проверил спит ли Мишка и на всякий случай подпёр дверь спальни пошарпанным венским стулом. Когда Лиза вышла из ванны, я уже несколько успокоившись, сидел «в готовности» на турецкой софе, укутавшись в простыню:
— Садись мне на колени, девочка… Вот так… Хорошо… Очень хорошо…
Очень удобно — её груди находятся как раз на уровне моего лица и очень удобно по очереди смаковать их. Она, прикрыв глаза и дугой изогнувшись назад — протяжно стонет… Иногда склоняется ко мне и взяв ладошками голову — целует в губы, аж перехватывает дыхание.
Тащит с меня простыню:
— Серафим… Я хочу… Я хочу «этого» по-настоящему…
«А что ты ещё можешь в таком состоянии „хотеть“⁈».
Ложу её на свои колени поперёк на спину и, лёгкими еле-еле осязаемыми касаниями провожу ладонью сперва по животу, потом по бёдрам и, наконец по пушистому «холмику»…
Медленно, очень медленно…
Вот добираюсь до переувлажнённой нежной «щелки» — казалось, самой раскрывшейся подобно створкам раковины моллюска из тёплой тропической лагуны. Лиза, аж «вибрирует» в моих руках и всем телом, тазом, неистово подаётся навстречу моим движения. Обвивает меня за шею, склоняет голову к своей и, перед тем как приникнуть устами к устам:
— Возьми меня, Серафимушка… Прямо сейчас… Возьми…
Наверное, так бы и произошло в других условиях!
Но, девушка должно быть, была сильно чисто психически перевозбуждена сегодняшними событиями, возбуждена сексуально ещё до меня Есениным, потом перевозбуждена ещё и мной… Наконец, она устала чисто физически и морально и, стоило лишь слегка коснувшись приласкать её нежный «бутончик», как она после весьма бурного оргазма (при котором мне пришлось закрыть ей рот — чтоб не разбудила Мишку и заодно не переполошила весь дом), Лиза обмякла тряпичной куклой в моих руках и…
Просто уснула.
Одев её, положил на софу и накрыл простынёй. Сам оделся и, проверив на всякий случай спит ли Мишка, вышел на почти уже ночную московскую улицу. Поймал извозчика:
— К проституткам.
Тот, ко мне приглядываясь:
— Вам к тем — что подороже или подешевле, ба…? Гражданин?
— К тем, что «побыстрей»… Постоишь, подождёшь, потом отвезёшь — где взял.
— Куда?
— Сюда! Ты долго ещё мне мозги полоскать будешь?
— Понял, это мы счас. Но, ленивая!
После удара кнутом, «ленивая» перешла на галоп и, к профессиональным «труженицам разврата и порока» мы доскакали практически в момент…
На следующий день, мы все трое выспавшиеся и довольные проведённым временем, выехали из Москвы обратно на свою малую Родину.
Из остальных событий августа 1923 года, стоит отметить преобразование Реввоенсовета РСФСР в «Революционный совет СССР» и захват Италией острова Корфу…
[1] Имажинизм — литературное направление, представители которого заявляли, что цель творчества состоит в создании образа. Основное выразительное средство имажинистов — метафора, часто метафорические цепи, сопоставляющие различные элементы двух образов — прямого и переносного. Для творческой практики имажинистов характерен эпатаж и анархические мотивы.
[2]В августе 1923 года, расставшись с известной танцовщицей Айседорой Дункан, поэт познакомился с актрисой Камерного театра Августой Миклашевской. Сергей Есенин был совершенно очарован молодой женщиной с иконописным лицом и всегда грустными глазами, в которых будто застыли хрустальные слёзы. Буквально на следующий день им было написано стихотворение «Заметался пожар голубой…», открывшее цикл «Любовь хулигана».
[3] Стиль поведения Блюмкина Я., некоторые его поступки и фразы взяты из книги Матонин Е. В. «Яков Блюмкин: Ошибка резидента».
[4]' Апаши' (фр. Les Apaches) — во Франции — человек, принадлежащий к деклассированным группам населения; вор, хулиган.
[5] Осенью 1919-го поэт был изгнан из коммуналки и поселился в своем рабочем кабинете, выделенном ему правительством еще в марте — по адресу: Лубянский проезд, дом 3, коммунальная квартира 12. Кабинет оставался за Маяковским до смерти, именно там он в конце концов свел счеты с жизнью.