Я вспомнила слова сестры про новую кофейню на Набережной и пошла туда. Кофейня оказалась прямо на пристани над Енисеем, панорамные окна выходили на реку и горы на противоположном берегу. Днем в понедельник здесь было тихо, казалось, это то самое место, где можно спрятаться и прийти в себя. Стараясь ни на кого не смотреть, я быстро подошла к бару и уставилась на витрину с десертами. Среди эклеров, медовиков, наполеонов и трубочек увидела розовый, посыпанный сахаром персик с припиской на ценнике: «Как в детстве».
– Блядь.
– Прошу прощения, – сказал бариста. Он возник непонятно откуда и навис над витриной с противоположной стороны.
– Плохое утро? – участливо поинтересовался он. Голос был неожиданно старый для парня-баристы, и теперь уже я разглядывала его.
Лицо парня, в отличие от голоса, было молодым, двадцатилетним. Высокий и тощий, с небольшой синевой под глазами, но синяки под глазами были и у меня, так что ничего странного, кроме голоса.
– Плохое утро? – снова повторил он глухим, глубоким и старческим голосом. Заметив мое недоумение, парень улыбнулся, на щеках появились детские ямочки.
– Не особо хорошее, – наконец ответила я, все еще пытаясь соединить не подходящие друг другу голос и лицо.
– Ну, может, наши десерты его улучшат. Рекомендую попробовать…
– Не рекомендуйте! – практически закричала я, боясь услышать слово «персик».
– Я вас понял. – Бариста неуместно широко растянул губы в улыбке, и я увидела его зубы – желто-коричневые, редкие и абсолютно дедовские. Это длилось секунду, потом он закрыл рот, и на меня снова смотрел двадцатилетний парень.
– Мне только капучино, – быстро сказала я.
– Может быть, добавить сироп? У нас есть ванильный, мятный, шоколадный и…
– Не надо! – снова слишком резко отреагировала я.
– Значит, просто капучино. Отлично. Выбирайте местечко, я вам принесу.
Бариста скрючился над кофемашиной, а я пошла в самый дальний конец зала, подальше от входа, нескольких посетителей и бара.
«Вот этот точно утопленник, – подумала я. – Встретила-таки спустя столько лет».
Еще несколько часов назад я бы с радостью разглядывала баристу-утопленника, искала бы признаки его явного подводного прошлого, но сейчас мне вообще не хотелось смотреть на людей. Только на горы и Енисей. Хотелось, чтобы все снова стало чуть более нормальным.
Да, я нашла у бати стремные стихи. Да, у него были какие-то мерзкие сексуальные фантазии. Ну хорошо, что в этом прямо такого уж ужасного? У отцов моих школьных подруг были кассеты с порно, которые они прятали. У нас никогда не было видика, так что смотреть порно отец не мог. Вот, видимо, и привык спасаться стихами.
Мне почти удается убедить себя в том, что все, конечно, мерзко, но не так уж плохо.
Но это было бы не так уж плохо, если бы отец не писал их сам. Его стихи были не просто тупыми и скабрезными, они были жестокими и какими-то такими, что я верила, что написал их именно он.
Отец не смотрел садистское порно, он сочинял его. Лежал на своем ссаном диване, пялился на Енисей и… Я должна прекратить думать об этом, иначе меня вырвет.
– Кира? – Я некрасиво дернулась от звука своего имени. Голос был незнакомый и знакомый одновременно.
– Да-а-а, – протянула я, как будто сомневаясь, что Кира – это я. – Привет!
Мне хотелось бы сказать: «Привет, правда я тебя не знаю», но это было бы ложью. Женю я, конечно, знала. В нее как будто накачали воздуха, но сильно она от этого не изменилась. Мне хотелось бы заметить первым делом что-то другое – например, как искренне она мне улыбается, – но заметила я именно это. Потом я увидела девочку лет семи, которую Женя держала за руку.
– Это моя одноклассница Кира, – представила меня Женя. – А это – моя дочка Мила.
Я молчала, не зная, что сказать девочке. После чтения отцовских садистских стихов про секс мне меньше всего хотелось общаться с детьми.
– Не ожидала тебя здесь встретить! – Женя заговорила, как и раньше, заполняя собой любую паузу. – То есть вообще не ожидала! Ты ведь уехала давно и вроде вообще не приезжала?
Она говорила быстро и так же быстро разглядывала меня: мои волосы, одежду, ногти, телефон.
– А я не могла понять, ты это или не ты. Ты так изменилась!
– Ты тоже, – ответила я и почувствовала ехидные нотки сестры в своем голосе.
Брови Жени немного дернулись, она явно ожидала какого-то другого ответа.
– В гости приехала?
– Почти. На похороны отца.
– Ой, соболезную твоему горю, – понизив громкость голоса, сказала Женя.
«Да не особо-то я горюю, – подумала я. – Теперь уж точно».
– Все нормально, я в порядке, – сказала вслух.
Женя выдержала паузу и выдала:
– Так хочется с тобой пообщаться. Ты вроде единственная из класса, кто просто пропал из моего поля зрения. Где ты сейчас живешь? Чем занимаешься?
Мне кажется, что Женя даже немного подпрыгивает от нетерпения. Поверить не могу, что кого-то так серьезно может интересовать моя жизнь.
Быстро отвечаю, что живу в Петербурге и работаю сценаристом, заранее заготавливаю желчный ответ на вопрос, замужем ли и есть ли дети, но он почему-то так и не звучит.
– Сценаристом – прикольно! – Женя подозрительно смотрит на меня, как будто я вру. Как будто о таком вообще можно врать в эпоху гугла. – А твои фильмы показывают в кинотеатрах? – прищурившись, спрашивает она.
– Ну, они не совсем мои, там большая команда работает, а я только сценарии пишу, – все больше раздражаюсь я из-за этой неожиданной встречи и нежеланного разговора. – Да, показывают.
– Ой, а что я могла видеть?
Я называю пару фильмов и сериал.
– Вот! – практически кричит Женя. – Про вампиров на скорой помощи я видела!
«Неудивительно, он же самый тупой», – думаю я. Вообще, мне за него стыдно, но Жене вот нравится.
– Я всегда знала, что ты будешь чем-то творческим заниматься, – сообщила мне Женя с таким видом, как будто предсказала Вторую мировую или катастрофу на Чернобыльской АЭС.
– Ну, видимо, ты была права.
Женя удовлетворенно заулыбалась, а я начала стрелять глазами в сторону выхода.
– Давай я твой номер запишу, не хочется опять потеряться. А в соцсетях ты есть? Я как-то искала, хотела на встречу одноклассников позвать, но не нашла.
– Записывай номер, – сказала я, игнорируя вопрос про соцсети. – А ты чем занимаешься? – быстро меняю тему.
– Ой… – Женя оживляется: явно ждала этого вопроса. – Столько всего… В первую очередь я мать, конечно. – Она улыбается и подмигивает мне. – Воспитываю детей, у меня сын еще, в садике сейчас. Еще БАДы продаю для здоровья и похудения и фотографирую.
– Здорово. Что снимаешь?
– В основном семейные фотосессии и свадьбы.
– Здорово, – снова говорю я, не зная, что добавить.
Женино лицо мрачнеет, и я пугаюсь, что не проявила достаточной заинтересованности. Мне хочется больше интересоваться людьми, любыми людьми, даже теми, с кем у меня вроде бы мало общего. Сейчас это кажется особенно важным, потому что неумение дружить и одиночество делают меня похожей на отца.
– Слушай, сейчас, наверное, не самый подходящий момент, – явно убавив свой позитив, говорит Женя, – но я хотела спросить. Ты ведь про Машу не знаешь?
– Нет, а что с Машей?
– Думала, может, вы общались, вы же в школе дружили.
– Да, дружили. Нет, не общаемся. А что?
Я быстро рисую в памяти картинку с Машей. Карие глаза, длинные темные волосы, сигареты за школой, отец-алкоголик. Мы дружили лет пять, но к одиннадцатому классу растеряли все общее. А потом я уехала.
– Ну, она же пропала три года назад…
– Как пропала?
– Вышла с работы вечером, она учительницей работала в художке, и больше ее никто не видел.
Женя замолчала и вздохнула.
– Мы думаем, ее убили, иначе как еще это можно объяснить?
– А тело не нашли?
– Нет, – Женя снова вздохнула. – Да заехал какой-нибудь гастролер, посадил в машину, увез и выбросил на трассе где-нибудь.
– Гастролер? – переспросила я, не зная, как трактовать это слово.
– Ну не местный, – Женя смутилась. – Из Красноярска или еще откуда.
Почему Женя решила, что это кто-то не местный, мне было непонятно – возможно, от большой любви к Дивногорску, который не мог породить убийц и маньяков, так же как социализм.
– Ты извини, что я сейчас рассказала, у тебя и так отец умер. Просто подумала, что тебе важно будет узнать.
– Мне важно, спасибо, что сказала. – Я немного помедлила, но все же решила спросить: – Как думаешь, может, она все-таки уехала куда-нибудь?
Женя посмотрела на меня как на дуру. Я бы тоже посмотрела на себя как на дуру, но мне очень хотелось, чтобы у Маши были еще какие-то варианты, кроме придорожной канавы.
– Куда уехала? Зачем ей уезжать? – удивилась Женя. Она как будто хотела сказать: «Как вообще отсюда можно захотеть уехать?»
– Ну не знаю, может, решила резко изменить жизнь, может, сбежать от какого-нибудь жуткого мужа. Не знаю.
– Н-да, – Женя цокнула языком, – вы явно давно не общались. Мужа у нее не было, – сказала она так, как будто это я в этом виновата. – У нее есть сын, Кирюша, не могла она его бросить. Мама Маши его сейчас воспитывает. Хорошо, что мама есть, а так и не знаю… – Глаза Жени заблестели от слез, и я тут же начала собираться, складывать вещи в сумку, показывать, что мне уже пора.
– Может, тебя подвезти? – глядя на мои сборы, спросила Женя.
– Спасибо, не надо, я хочу прогуляться.
– М-м, Кира? – Женя явно не могла отпустить меня вот так просто.
– Что?
– Мы хотим вечер памяти Маши устроить в субботу, собрать денег для Кирюши, поддержать как-то. Может, ты придешь?
– Приду, конечно, – говорю я и злюсь, что все-таки попала в эту ловушку. Я могла легко отвертеться от любой встречи с бывшими одноклассниками (от всех этих пяти и десяти лет с момента выпуска), просто сказать, что мне это не интересно, что ложусь спать в девять вечера, что не люблю пьяных людей, что просто ненавижу школу. Но от вечера памяти погибшей подруги отвертеться было практически невозможно.