То, что это именно мой подарок вернулся ко мне, до меня дошло сразу. Еще дошло, что все эти странные маленькие вещи тоже были подарками, которые отец делал сам себе на долгую-долгую память.
Я открыла принесенный с собой отцовский блокнот и не удивилась, когда нашла там имя Маша.
Маша-Маша-Маша-Маша
Буду в рот тебя ебашить
Чтобы зубы не мешали
Выдеру я их клещами
Чтобы сиськи были больше
Полуплю я их подольше
А пизда твоя мокрее
Сделает меня добрее
Я порву ее немножко
Так размером чтоб с лукошко
Будешь ты орать как кошка.
Я быстро пошла в ванную, и меня вырвало. Смывая блевотину, я подумала о том, что хорошо, что у отца хотя бы был унитаз.
Часть IIПод
Я шла вниз к Енисею. С улицы Чкалова – на 30 лет Победы, дальше – на Бочкина, Комсомольскую и Набережную. Енисей поднимался в обратном направлении. Дивногорск накрывало водой.
Какой смысл от нее теперь убегать? Мне-то уж точно – никакого.
Люди кричали и бежали вверх. Гулявшие по улицам матери бросали коляски, хватали детей на руки, пытались остановить проезжающие машины. Машины не останавливались, а брошенные коляски с бешеной скоростью катились вниз, и Енисей слизывал их, как легкую и необязательную закуску. Людей становилось все больше, мне кажется, я вообще никогда не видела, чтобы на улицах Дивногорска было столько людей. Это было похоже на праздник, может – на Новый год, только теперь горожане не катились с горки с радостным визгом, а наоборот – лезли на нее с безрадостными вздохами. Все они двигались к Слаломной горе – самой высокой точке города.
Собаки и кошки тоже бежали вверх, перебирали большими и маленькими лапами, обгоняли своих менее расторопных двуногих собратьев. Даже птицы летели прочь от надвигающейся воды, хотя как раз им ничего не угрожало. Интересно, поместятся ли все эти люди и звери на горе, не такая уж она и большая.
Я добрела до памятника Бочкину. Прямо от него вниз вели каскады ступеней. Их уже затопило, а значит, Набережная и Комсомольская стали теперь подводными улицами. Набережная превратилась в Подбережную, а Комсомольская – даже не знаю, может, в Енисейскую?
На скамейках у памятника сидели несколько одиноких уставших стариков. Они поняли, что бежать выше им не хватит сил, и решили встретить смерть здесь, рядом с каменным человеком, построившим когда-то Красноярскую ГЭС. Возможно, они надеялись, что он их защитит и они тоже превратятся в спокойный камень.
А вдруг все спасутся, кроме этих четырех бессильных пенсионеров, и вместо Бочкина через много-много лет здесь появится памятник четырем старикам – единственным жертвам страшной трагедии. Он будет называться «Подводные старцы» или как-то так.
Я подошла к первому каскаду ступеней. Его очертания еще можно было различить, а вот дальше была только темная непроницаемая вода, а за ней – наполовину съеденные, уменьшившиеся в высоту горы. Прежде чем зайти в воду, я обернулась и помахала старикам на скамейках – хотелось сделать для них хоть что-то, раз уж я не могла поднять всех четверых и унести прочь отсюда. Старики замахали в ответ, показывая жестами, что бежать нужно в другую сторону – вверх, а не вниз.
Но я никуда и не бежала.
Я забрела в воду по щиколотки, потом по колено и по пояс, это было легко, потому что я просто спускалась по ступенькам. Ноги стали ледяными и сильными, мне больше не нужно было смотреть под них, они прекрасно знали эту дорогу и этот город. Я не просто не спотыкалась, а знала, что споткнуться в принципе невозможно. А если бы я споткнулась и полетела вниз с этой высокой горы, в этом не было бы ничего страшного, потому что река просто приняла бы меня в свои прохладные объятия.
Когда вода сомкнулась над затылком, я подумала, что сейчас, наверное, не смогу дышать, начну биться и корчиться, пытаться выбраться на поверхность. Но мне, напротив, дышалось легко, как никогда. Под водой я шла вприпрыжку, она слегка приподнимала меня, и казалось, что я наполовину плыву, наполовину лечу. Добравшись до бывшей Комсомольской улицы, я остановилась у стелы с изображением Ленина. Вода уже успела отшлифовать его лицо, так что оно стало практически плоским, рот и нос едва угадывались, а глаза вообще исчезли. Дальше ступени вели к железнодорожному вокзалу, но я повернула вправо, чтобы пройти через парк «Жарки». Мой отец мертв, а значит, я могу ходить через Жарки сколько угодно. И даже если он в каком-то смысле жив, я все равно могу ходить там, где хочу.
Под водой всегда сумерки. Я скользила мимо темных пятиэтажек с темными окнами, в некоторых из них я видела лица людей. Свет они не включали, он был им не нужен. Утопленники понемногу занимали покинутые надводными жителями места. Они провожали меня равнодушными взглядами, проходящими сквозь меня.
Я зашла в парк. Серо-зеленая трава колыхалась под ногами, гладила их плавными подводными прикосновениями. Возмущенные таким количеством воды деревья стояли, повесив ветви, и выглядели еще темнее, чем обычно. Среди деревьев я заметила проржавевшие турники и качели и пошла к ним. Мне стало интересно: как это – качаться под водой. Я села на качели и взялась руками за металлические цепи. Держаться было совсем необязательно, падать было все равно некуда. Я оттолкнулась от дна и легла, облокотившись на перекладину. Вода поддержала меня, и я просто лежала, скользя вперед и назад, глядя вверх – туда, где должно быть небо. Сколько я себя помнила, качели всегда успокаивали меня. Теперь я могла качаться хоть вечность, не боясь, что кто-то придет и попросит оставить детское развлечение и уступить место настоящему ребенку. Настоящим детям тут не место.
И все-таки кто-то пришел. Я почувствовала, что из-за стволов на меня смотрят, но не тем скользящим, не имеющим ко мне никакого отношения взглядом, каким смотрели люди из окон, а другим – цепким, ищущим именно меня. Я махом слетела с качелей и повернулась в сторону взгляда. Между синевато-коричневыми умирающими деревьями скользили бледные женские фигуры. Их обнаженные тела светились в темноте стволов. Женщины были толстыми и тонкими, высокими и низкорослыми, с обвисшими и упругими грудями, с темными, рыжими, светлыми и у всех – длинными волосами. Женщины двигались, но не шевелились, их руки и ноги бессильно висели, только волосы плавно опускались и поднимались, как крылья подводных птиц.
Когда я вошла в этот парк, казалось, что страха больше не будет, потому что для него не осталось места. Чего мне, в самом деле, бояться, если самое страшное существо здесь я?
Но страх вернулся, как только я увидела эти выжидающие между стволов фигуры. Они имели право делать со мной все, что им вздумается, я знала это так же ясно, как и то, что мой отец маньяк. Женщины кружили вокруг качелей, покачивались туда-сюда, но почему-то не приближались. Возможно, потому, что мое тело было слишком похоже на их тела, это вводило в заблуждение, заставляло медлить. Если бы мое тело было мужским, у меня бы не было шансов. Я знала это так же, как то, что если один раз поймаю их бесцветный осуждающий взгляд, то не уйду отсюда никогда. Я оттолкнулась ногами от земли и пошла прочь из парка.
Я вышла из общежития отца будто целую вечность назад. Я собиралась в кофейню «На берегу», и то, что ГЭС прорвало, а Дивногорск затопило, никак не могло изменить мои планы. Я почему-то была уверена, что кофейня будет на своем месте, вот только вряд ли она сохранит название «На берегу», ведь никакого берега больше нет.
Кафе оказалось там, где и было, – на Подбережной подводного Дивногорска. Из окон падал мягкий зеленоватый свет, буквы на вывеске стерлись, и теперь кафе не называлось никак.
Толкнув дверь, я протиснулась из внешней воды во внутреннюю. Зеленый свет шел от витрины с десертами. «Ну конечно, знаменитым подводным персикам нужна подсветка», – подумала я.
– Очень рад, что вы к нам вернулись, – услышала я голос бармена. Теперь голос был абсолютно нормальным, таким же молодым, как его лицо. – Я бы предложил вам кофе, но с тем же успехом вы можете просто глотнуть речной воды.
– Спасибо, тогда я откажусь, – ответила я. – Хочу немного посидеть здесь.
– Понимаю, это самое уютное место в городе, – улыбнулся бармен. – Совсем скоро здесь будет целая куча народа.
– Да? – удивилась я.
– Конечно, а потом еще и из Красноярска приедут.
– Понятно. Пойду выберу стол, пока их все не заняли.
– Выбирайте, хотя… – Бармен прищурился и посмотрел куда-то за мою голову. – Вообще-то вас там уже кое-кто ждет.
Я оглянулась и заметила в глубине кафе сидящего ко мне спиной мужчину. Мне не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, кто это. Стыд стал таким осязаемым, что меня можно было потянуть за него, как за рыболовную леску. Я надеялась, что, узнав про отца все, я смогу от него освободиться, но что-то в этом плане не сработало, или я чего-то так и не узнала. Прятаться нет смысла, решила я и двинулась к столу. Обошла его и села напротив отца.
Он смотрел на свои руки, лежавшие на столе ладонями вверх, а не на меня. Его лицо казалось серым и абсолютно гладким, будто отшлифованным: ни морщин, ни складок, ни пор. Я ждала, но ничего не происходило, отец не поднимал на меня глаз.
«Неужели ему стыдно?» – подумала я и тут же догадалась, что нет. Дело было в другом – отец ждал, что я заговорю первой. Он ждал, что я назову его «отец».
Но как раз это слово я говорить не хотела, поэтому просто сказала:
– Ты.
Отец не отреагировал. Я поняла, что мне придется сидеть здесь целую вечность и играть в эти неравные гляделки, раз уж я решила ни на что не закрывать глаза.
Я смотрела на выпуклые веки без ресниц, большой вытянутый нос, сжатые, как от сильной боли, губы – все эти черты как будто разъедала какая-то внутренняя кислота, они истончались, менялись, но лицо по-прежнему оставалось знакомым.
Чем дольше я вглядывалась в лицо отца, тем сильнее оно становилось похоже на мое собственное, пока я не обнаружила, что сижу напротив себя самой.