Узкие тропинки ныряли в темную зелень и исчезали в кустах. Мы выбрали менее заросшую, асфальтированную. Она пересекала парк точно посредине, с места начала тропинки я видела ее конец, она выходила на трассу между Дивногорском и Красноярском. «Если идти по этой дорожке вечером, то будешь видеть фары проносящихся по трассе машин и больше ничего», – подумала я, и мне стало тревожно.
Я вспомнила, как в школе мы шутили, что нельзя пройти через Жарки и не встретить хотя бы одного маньяка или дрочилу.
– Я тут раньше с дискотеки в ДК ходила, – равнодушно заявила сестра, – ночью.
– Так это здесь?..
Сестра не дала мне договорить.
– Да, здесь, – быстро ответила она, давая понять, что не хочет развивать тему.
Пятнадцать лет назад в Дивногорске стали пропадать девушки, и жители заговорили об очередном маньяке. Был ли это новый маньяк или плохо пойманный старый – никому было не понятно. Женщины в городе пропадали и раньше, некоторых из них находили мертвыми, других не находили совсем. Кого-то периодически ловили и сажали, но спустя пять-семь лет в городе снова появлялись ориентировки на пропавших.
Маньяка ловили, когда мне было десять, и когда пятнадцать, и когда двадцать пять.
– Слушай, а расскажи еще раз, – я будто выпрашивала у старшей сестры давно надоевшую ей сказку на ночь. Вообще я эту историю помнила, но, когда сестра рассказала мне ее пятнадцать лет назад, я подумала, что она меня разыгрывает и пугает. Если она готова повторить ее и сейчас – значит, это все-таки правда. Не будет же сестра пугать меня, когда нам обеим за тридцать.
– Я шла через Жарки после дискотеки одна, – монотонно забубнила сестра.
Я завертела головой, пытаясь представить эту жуткую дорожку в темноте 2002 года, и мне тут же захотелось сказать сестре, что она, наверно, ебанулась.
– Сзади из кустов выскочил мужик и кинулся на меня.
– Жесть какая.
– Он толкнул меня в спину, но я почему-то устояла на ногах. Я даже как-то и испугаться не успела, просто инстинкты какие-то сработали и я его тоже толкнула, а потом начала орать.
– А он?
– А он просто убежал, – жизнерадостно закончила рассказ сестра.
– А почему ты родителям не рассказала или в полицию не пошла?
– Родителям? Ты что, не помнишь батины порядки, он бы меня потом из дома вообще не выпустил, в полицию поэтому тоже не ходила. Может, это вообще не маньяк был, а просто мудак какой-то.
– И ты никому про это не рассказывала?
– Только тебе и подругам, мы с ними еще поржали тогда над этим идиотом.
– А мне казалось, что ты это все придумала, чтобы меня напугать.
– Ну я и хотела тебя напугать, чтобы ты по ночам не шлялась.
– Да я вроде и не шлялась, – сказала я и вспомнила, что в четырнадцать уже была домоседкой.
Сестра повторила свою историю слово в слово, как и пятнадцать лет назад, но мне она по-прежнему казалась неправдоподобной, и я не могла понять почему. Может, потому, что сестра так легко отделалась, в отличие от других женщин.
– А почему ты ходила одна так поздно? – спросила я.
– Да не помню. Наверно, тогда мне не было страшно.
В то, что сестре было не страшно идти ночью через заросший парк, где постоянно находили трупы, я, как ни странно, верила. Однажды она вернулась домой пьяной, и взбешенный отец чуть не задушил ее при мне. Страха в ее глазах не было даже тогда. Может, это потому, что она была пьяной, а может, она просто разучилась бояться еще в детстве – тогда, на водохранилище, когда отец то ли шутил, то ли нет.
Мы с матерью отбили сестру у отца, сама она не особо сопротивлялась, смотрела на нас всех вызывающе равнодушно. Казалось, она уже победила в какой-то невидимой, одной ей известной битве и теперь до конца жизни собиралась пожинать плоды своей победы, что бы вокруг нее ни происходило.
Когда отец угомонился, сестра наконец смогла разуться и уйти в нашу комнату. Мать поплелась за ней.
«Проверь ей трусы, наверняка ее еще и изнасиловали», – приказал матери отец. От его слов сделалось мерзко, и я подумала: как хорошо, что у нас есть мать, вот хотя бы для таких дел.
На следующее утро сестра пошла в школу в водолазке, в ней она ходила еще пару недель.
Тогда я не понимала, зачем сестра так подставляется перед отцом из-за выпивки и каких-то там дискотек, но потом стала даже восхищаться тем, как упрямо и бесстрашно она шла по своему пути. Сестра умела жить в одном моменте, не заботясь о том, что будет завтра или даже через пару часов, когда она вернется домой и отхватит пиздюлей от отца. Сестра была настоящей маргинальной гедонисткой.
– Пойдем сюда, – предложила сестра, указывая на тропинку, уходящую вглубь парка.
– Да ну, там же трава по колено! – Я показала руками на свои ноги в шортах.
Сестра дернула плечом, и мы пошли дальше.
Когда мы вышли к дороге, на одном из фонарей я заметила приклеенную ориентировку и подошла посмотреть. Лицо на фото было мне незнакомо.
– Ищут пятнадцатилетнюю девочку, – сообщила я сестре.
– Угу, – ответила она.
Вечером голое и мертвое тело девочки нашли в Жарках. Это был день, она была одна, и ей было пятнадцать.
На следующий день после нашей прогулки через Жарки отец сидел за столом и ждал, пока мать положит ему в тарелку курицу и картошку. Я старалась на него не смотреть, он как будто тоже не очень мной интересовался. Сестре он принес ветку желтых хризантем, и они куце торчали из вазы между тарелкой с салатом и бутербродами.
На меня эти праздничные застолья, больше похожие на поминки, всегда наводили ужас; уверена, всем остальным они тоже не нравились. Всем, кроме отца.
Он всегда садился спиной к телевизору так, что потухший экран маячил где-то за ним. Мне казалось, что телевизор, который я всегда старательно выключала, включился и теперь там показывают моего отца. То, как он цепляет бутерброд большими потрескавшимися пальцами и тащит его в свою тарелку, кладет поверх картошки и тянется за следующим, который уже и будет есть.
Прожевав бутерброд, он берет бокал с морсом и поднимает его, готовясь произнести тост в честь дня рождения сестры. День рождения был неделю назад, но это не имеет значения, мы собрались здесь не ради сестры, а для поддержания порядка. Того порядка, в котором отец – всегда во главе стола. Даже сейчас, когда мать давно с ним развелась, отец всегда оказывается во главе стола, в прямоугольном нимбе от телевизора.
Я поднимаю голову от тарелки и смотрю на него. Кожа плотно обтягивает лицо, и оно кажется неправдоподобно гладким. Один глаз поражен катарактой – мутный, как у дохлой рыбы, другой – ярко-серый, оба глаза щурятся, и отец улыбается, показывая мелкие желтые зубы.
– Сегодня у нашей семьи праздничный повод, – воодушевленно начинает он, – день рождения дочери. Как говорится, пусть нашим детям судьба преподносит только хорошие сюрпризы…
Отец замолкает, но в его глазах появляется какое-то неприятное возбуждение, и я понимаю, что он еще не договорил.
– От судьбы не уйдешь ведь, – усмехнувшись, продолжает отец.
Я замечаю в его лице злорадство, но не могу понять, что он собирается сказать.
– Ты о чем? – спрашивает сестра, как и я, удивленная этим странным тостом.
– Ну это, может быть, не совсем праздничный разговор, но вот ведь как бывает…
– Это неподходящий разговор, – обрывает его мать.
– Да-да, не к столу, – отец кривится, но замолкает.
– Ты знаешь, о чем он? – спрашивает сестра у матери, ей явно интересно, как поздравление с ее днем рождения превратилось в неуместный разговор.
Мне тоже интересно, но с отцом я не разговариваю, а от матери сейчас ничего не добьешься.
– Знаю, – отвечает мать.
– Весь город знает, – с еще большим злорадством говорит отец и тянется к тарелке с салатом.
О чем может знать весь город? У меня возникает страшная догадка, но я просто не могу в нее поверить.
Вечером, когда сестра и отец ушли, я пристала с мучающим меня вопросом к матери.
– О чем говорил отец сегодня?
– Отец? – мать удивилась так, как будто никакого отца здесь никогда не было. А если и был, то слушать его явно не стоило. Она убрала последний бокал в шкаф и повернулась ко мне.
– Ну за столом, про судьбу, – уточнила я.
– А, это, – мать махнула рукой. – Про убитую девочку, которую нашли в парке. Ее мать работала в МВД, выдала тебе когда-то загранпаспорт.
Мне хочется орать, потому что я понимаю, что она скажет дальше.
– Мама, он что, злорадствовал по поводу чужого убитого ребенка из-за того, что у него был конфликт с этой женщиной?!
– Да не злорадствовал он.
– Ты разве не видела, как самодовольно он лыбился, когда говорил про это?
Меня начинает тошнить от того, что я услышала, и от того, что я знаю, что услышу дальше.
– Не выдумывай, – говорит мать и идет убирать со стола.
Она всегда считала, что у меня слишком буйное воображение и что я слишком много выдумываю.
Иду на балкон курить и вспоминаю ту сотрудницу МВД и ее страшное злодеяние перед отцом, за которое судьба, по его мнению, должна была так ее наказать.
В двадцать лет я пошла получать свой первый загранпаспорт, чтобы поехать в США на лето. Я зашла в кабинет к приятной женщине лет тридцати, она усадила меня на стул напротив себя и достала из ящика мой новый и очень долгожданный паспорт. Она не протянула его мне, а продолжала держать рядом с собой, с улыбкой поглядывая в мои увеличенные темно-синими линзами глаза.
– А знаете… – сказала она и сделала паузу.
«Сейчас скажет, что в линзах нельзя было фотографироваться», – испугалась я.
– К нам тут ваш отец заходил…
– Зачем? – Теперь я действительно испугалась.
– Просил, чтобы мы вам загранпаспорт не выдавали.
Мне захотелось провалиться сквозь землю прямо на этом неудобном стуле и сидеть на нем до скончания веков, лишь бы не гореть от стыда под взглядом этой женщины.
– Я совершеннолетняя, – только и смогла сказать я.