Свой поцелуй я тогда не получила, видимо, потому, что была ловкой и маленькой и ни одно дерево так на меня и не позарилось.
Сейчас от моей ловкости не осталось и следа: в отличие от сестры, я спотыкаюсь о каждый камень и скольжу на любом мало-мальски влажном участке. Обычно у меня нет проблем с собственными руками и ногами, но с того момента, как я вышла из такси в Дивногорске, меня не оставляет ощущение, что они перестали меня слушаться, а все движения сделались какими-то лишними и нелепыми. Как будто кто-то неодобрительно смотрел на меня со стороны, и я это заметила. Заметила и поняла, что мне здесь вообще-то никто не рад: начиная с сестры и матери и заканчивая Слаломной горой и Дивногорском. Единственными, кому точно пришелся по вкусу мой приезд, были слепни.
– А меня не кусают, – прокомментировала мои жалобы сестра. – Скоро осень, их вообще уже быть не должно. Наверно, вылезли попить твоей питерской крови.
– У меня не питерская кровь.
Мы молча лезем дальше. Становится немного обидно за то, что я потеряла связь с этим местом. И еще обиднее оттого, что так и не связала себя ни с каким другим. Сестра определенно была жительницей Дивногорска, а мне бы и не пришло в голову назвать себя петербурженкой.
– Мы с батей сюда обычно гулять ходили, – говорит сестра. – Он, кстати, комнату свою мне оставил. – Она замолкает, ожидая моей реакции. Одной, конкретной реакции.
– Понятно, по-другому и быть не могло, я же с ним не общалась.
Сестра хмыкает, как будто мой ответ ее не совсем устроил. Может, она хотела, чтобы я разозлилась или возмутилась, что отец все оставил ей, – не знаю.
– Тебя это не удивляет? – подтверждая мою догадку, спрашивает сестра.
– Нет, а должно? Ты с ним общалась, ты ему помогала, логично, что он завещал все тебе.
По лицу сестры вижу, что она довольна, ей хотелось, чтобы я сказала, что она заботилась о стареющем отце, а я – нет.
Удивляться по поводу обращения отца с недвижимостью мне пришлось только один раз, много лет назад. Когда мне было пятнадцать, а сестре двадцать и родители уже жили раздельно, отец неожиданно продал свою квартиру и купил квартиру сестре, а сам переехал в комнату в общежитии. Вот этот его поступок показался мне странным. Отец не был склонен к альтруизму.
– Самый красивый закат на вершине, – перебивает мои приземленные мысли сестра. – Но сейчас мы туда не полезем, ты же не хочешь?
– Нет, я хочу к вышкам, – говорю я, разглядывая каких-то уже не моих застывших высоковольтных великанов.
Мы усаживаемся на холм у одного из них, воздух над нами потрескивает. Раньше я могла понимать, о чем этот треск, сейчас это просто тревожащий звук бегущего по проводам электричества. Солнце садится слева, за водохранилищем, которого нам не видно, зато видно, как золотистая пыль ложится на горы над Енисеем и делает их очертания мягкими и сонными. Крики коршунов, кружащих внизу над рекой, становятся грустнее и тише, Дивногорск готовится засыпать.
Остатки солнечной пыльцы попадают на меня и на сестру, ее волосы вспыхивают и из черных становятся рыжеватыми, я смотрю на нее исподтишка, мне хочется понять, что она чувствует, потому что по лицу никогда не понятно.
– Тебе грустно, что он умер? – Сказав это вслух, я понимаю, что звучит как-то тупо.
– Не знаю, наверно, – отвечает сестра. – Хорошо, что он умер быстро, я боялась, что он сляжет и мне придется долго за ним ухаживать.
– Понимаю.
Сестра смотрит на меня с выражением «Да ничего ты, конечно, не понимаешь» и протягивает пиво. Я боюсь, что сейчас она предложит выпить за отца, а пить за отца мне не хочется, но она говорит: «За то, что ты все-таки приехала» – и мы стукаемся бутылками.
– А как там Леша и Фарго? – ожидаемо интересуется сестра. Мы никогда не спрашиваем друг у друга «А как ты?», стараемся выяснить это окольными путями. Как мать, как отец, как погода, как работа – вот наши вопросы.
– Мы расстались, так что я не особо в курсе, но Фарго сейчас у него.
Сестра хмыкает, и я не могу понять, это звук сожаления или звук, означающий «Ну а чего еще от тебя было ждать».
– Жаль, конечно, – говорит она, – но хорошо, что собаку ему можно оставить.
Как будто подтверждая, насколько это все хорошо, Леша присылает сообщение: «Здравствуйте, я ваша такса». К сообщению прилагается видео, в котором Фарго деловито бежит по двору, опустив нос к самой земле, и время от времени, учуяв что-то действительно интересное, фыркает.
– Смотри, вот он, землю пылесосит, – протягиваю сестре телефон.
– Хорошенький какой. Я вот тоже думаю себе кого-нибудь завести.
– Типа мужа, – шучу я.
– Пфф! – сестра фыркает почти как Фарго. – Нет, конечно. Мне одного раза хватило. Да я и тогда заранее догадывалась, что ничего не получится.
– Зачем тогда вы поженились? – спрашиваю я, вспомнив какого-то неприкаянного бывшего мужа сестры.
– Ну знаешь, я считаю, каждая женщина должна хотя бы раз выйти замуж…
– Откуда ты только берешь эти свои всратые истины? – стараясь скрасить вопрос дружелюбным тоном, спрашиваю я.
– А ты свои откуда берешь? – огрызается сестра.
Поняв, что дело идет к ссоре, я решила не уточнять, какие именно истины сестра мне приписывает.
– И вообще, я не договорила, – продолжила она. – Я хотела сказать, что нужно попробовать, но если ничего не получилось, то можно быть спокойной, потому что сделала все, что могла, и больше этого делать не надо. Вот сейчас я спокойна.
– Да, я вижу.
– Хочу завести кота, – мечтательно растягивая слова, говорит сестра и за пару глотков допивает свое пиво. – Ненавижу жить с кем-то, – неожиданно добавляет она.
– Ну и как первое со вторым вяжется? – удивляюсь я.
– Нормально вяжется: кот – не человек, не будет меня бесить.
– Ты уверена?
– В том, что кот не человек?
– В том, что кот не будет тебя бесить.
– Ну будет, конечно, но совсем не так, как бесил бы человек. Кота всегда можно помыть и подстричь ему когти, а вот с людьми такое не всегда прокатывает, – сестра усмехнулась, явно на что-то намекая.
Об этой ее нелюбви делить с кем-то свое жилое пространство я знала давно, поэтому ее личная жизнь была для меня покрыта еще большим мраком, чем моя собственная, и шевелить этот мрак лишний раз не хотелось.
– А я теперь здесь работаю, я не говорила? – Сестра помахала рукой в сторону канатной дороги на Слаломную гору и небольшого отеля рядом, кажется единственного в Дивногорске.
– Где? В «Кристалле»?
– Ну да, администратором.
– И как тебе? – спрашиваю я. – Круто, наверно, работать с таким красивым видом.
– Обычно у меня нет времени на красивый вид, – смешивая важность и обиду в голосе, говорит сестра. – В целом меня все устраивает, зарплата нормальная, коллектив тоже.
Я представила, как каждый день сестра идет на работу в отель, постепенно поднимаясь к горе, в самую высокую точку города и в самое последнее здание на краю бесконечной тайги. Она идет этим путем в утреннем тумане, в вечерних сумерках, под бирюзовым весенним небом, под дождем и в снегопад. В очень сильный мороз она вызывает такси, но сильные морозы случаются здесь все реже. Хотя разве я могу сказать точно, я же здесь больше не живу.
– Как это – все время жить в одном месте? – неожиданно для себя спрашиваю сестру.
Она задумывается, мой вопрос явно заинтересовал ее больше, чем все остальные. А может, она прямо сейчас ищет в нем какой-то неприятный для себя скрытый смысл.
– Мне правда интересно, – на всякий случай оправдываюсь я. – Я все время переезжаю, и мне нигде особенно не нравится… Короче, просто интересно: как чувствуешь себя, живя в городе, где ты родился, ходил в школу, работаешь, всех знаешь?
Лицо сестры как будто добреет, и она быстро и как-то непривычно легко отвечает:
– Чувствуешь себя хозяйкой. Наверно, как-то так.
Пока мы идем назад к дому, я думаю над словами сестры. Слово «хозяйка» мне никогда не нравилось, но это потому, что я вкладывала в него какой-то неправильный смысл. Сестра говорила явно о чем-то другом. Мне показалось, что о постоянном внимании к месту и любви, появившейся из этого долгого досконального внимания.
– Я, кстати, хотела завтра пойти разобрать вещи в комнате отца, я же ее продавать буду.
– Тебе помочь? – быстро предлагаю я, не столько из желания быть полезной, сколько из-за возможности покопаться в вещах отца. Я никогда не была там, где он жил после развода с матерью, и мне очень интересно, какие у него вообще могли быть вещи и смогут ли они рассказать еще что-то о нем.
– Давай, заходи ко мне утром, вместе пойдем.
Утопленники
Заснуть в своем бывшем доме не получалось: было страшно снова лежать в одной комнате с матерью и слушать, как она дышит. Мне не хотелось видеть мать спящей, точно так же как не хотелось видеть ее мертвой. Если бы я тоже уснула, то мы бы с ней сравнялись в своем пограничном состоянии, а так было чувство, будто я подглядываю за чем-то недозволенным.
Я встала и пошла в другую комнату, села на диван и стала разглядывать тени от комнатных растений. На стенах они были больше и причудливее, чем сами фикусы, алоэ и декабристы, и походили на гигантские водоросли, колыхавшиеся по стенам квартиры.
От этих теней становилось так же тоскливо, как и от спящей матери, но бежать среди ночи из дома было некуда, поэтому я попыталась вспомнить, когда впервые испытала это странное, будто чье-то чужое, чувство.
Наверное, это началось с истории про затопленный Езагаш и повесившуюся бабку Тасю, плотно переплетенной с другой, которую я услышала в детском летнем лагере год спустя. Обе они стали основанием, на котором вырос мой собственный Дивногорск – город, куда переселились утопленники.
Лет до четырнадцати я обожала летние лагеря. Опасности в них подстерегали обычно девочек постарше, а маленькие одиннадцатилетние гусеницы вроде меня чувствовали себя в них прекрасно. Я выглядела младше своих лет, и это делало мое пребывание в лагере более безопасным.